Среди девственных степей Сальского округа Донской области находится небольшое озеро, под названием Гудило. По берегам его растёт камыш, который здесь никем не рубится, не косится, а так и засыхает на корню. Весной, когда вода в озере подымается, взламывает лёд и выносит его на берег и лёд этот срывает верхушки камыша или ломает его наполовину, смотря по подъёму воды, и, таким образом, на берегу, по спадении воды, остаются стоять пустые камышовые дудки, открытые вверху. Дудки эти, под ветром, издают всевозможные звуки, сливающиеся в одно непрерывное гудение, которое отлично можно слышать, ещё далеко не доезжая до озера. Вероятно, благодаря этому обстоятельству и озеро получило своё название Гудило.
Путешествуя недавно по Сальскому округу, я попал на берег озера Гудило. Это было в середине мая, когда задонские степи блещут жизнью и красотой, представляя из себя бесконечный зелёный ковёр, на котором красиво разбросаны там и сям пунцовые и пёстрые тюльпаны. Время приближалось к вечеру, и я велел остановиться на ночлег. Кроме меня, в тарантасе было три человека: парень, лет 19 – Игнат, всегда сопровождающий меня в моих скитаниях по степям; затем кучер – пожилой уже человек, из хохлов, неугомонный весельчак и остряк, как большинство малороссов, фамилия его была Малышев, но мы все звали его Малыш; наконец, третий – старый казак Фёдор Иванович Туроверов. Этот человек на своём веку успел, как он сам говорил, пройти «огни, воды и медные трубы», служил ординарцем у высокопоставленных особ, служил в полиции, приказчиком у одного из коннозаводчиков, писарем в калмыцком улусе, - словом, это было живое олицетворение «перекати-поле». Везде был, нигде не засиживаясь слишком долго. Он обладал громадной памятью, хорошей наблюдательностью и умел увлекательно рассказывать про всё то, свидетелем чего ему привелось быть или что слышал он от других. С собой я взял его, как знатока местности, в проводники и, нужно отдать ему справедливость, он оказался чудным проводником, - точно чутьём угадывал он среди голой необъятной степи из всех попадающихся дорог нужную нам.
Солнце уже совсем садилось, когда Малыш стал распрягать тройку. Игнат и Фёдор Иванович занялись разбивкой для меня палатки. Затем развели костёр, и Фёдор Иванович привесил к огню котелок, готовясь состряпать в нём яичницу, - и чайник. Солнце, между тем, село. Дневная духота сменилась дивной прохладой. Потянул лёгкий ветерок. Камыш ожил, зазвучал, загудел…
- Слышите, ваше благородие, - обратился ко мне Фёдор Иванович, - как гудит.
- Да.
- Ведь это думаете – что, ваше благородие? Это человек гудит.
- Как человек?!... Камыш гудит.
- Так оно сдаётся только, что камыш, глаза людям отводит, а весь гул то этот через человека. Я это, ваше благородие, отлично знаю. Потому что мне про всё это рассказал старый-старый, чуть ли не столетний калмык и, можно сказать, человек заметный: он много знает такого, чего уже давно теперь на белом свете не делается. Да я вот вам всё подробно расскажу, дайте мне с яичницей только покончить.
Когда яичница была изжарена и съедена, мы сели все ближе к костру. Игнат стал разливать чай, а Фёдор Иванович начал свой рассказ. И он рассказал нам легенду, далеко не лишённую интереса. Когда то и где то я нечто подобное читал или от кого-то слышал про тоже озеро Гудило, и это показывает, что у калмыков действительно существует легенда, навеянная странными звуками говорящего под ветром камыша.
Давно-давно, когда ещё Хо-Урлюк не приводил калмыков в степи, а в русских степях кочевали неведомые красивые и сильные скифы или, может, ещё их предшественники, существовало на свете славное царство Самаркандское, могуч и славен на весь мир был самаркандский хан, Читльта-Бюкэ. У него была дочь Отн-Кюркен – красавица из всех красавиц мира. Она была по красоте – звезда, слава которой сияла не только на всём Востоке, но и на всём земном шаре. Ханы, принцы, царевичи, князья из царств всего мира приезжали в богатый Самарканд чтобы посмотреть на знаменитую красавицу и попытать счастья добиться чести называть Отн-Кюркен своей женой. Прослышал про красоту самаркандской царевны и молодой скифский князь Кельта-Холосэ, - тот самый, смелее и удалее которого не было никогда во всей Скифии. Ему было всего 22 года, но он успел уже прославить себя в далёких и славных походах, трудных и опасных охотах. Он имел смуглый, как бронза, цвет кожи, красиво и крепко было его тело, точно отлиты и выточены были его ноги и руки, каждым движением он обнаруживал необычайную силу мускулов. Густые чёрные волосы немного вились. Был у него широкий открытый лоб, чёрные брови и огнём горящие глаза. Таков был князь Кельта-Холосэ, который, подобно другим князьям и принцам, отправился в Самарканд с тем, чтобы увидеть красавицу Отн-Кюркен.
Старый Читльта-Бюкэ ласково принял у себя во дворце знаменитого скифского удальца-князя, но когда узнал что Кельта-Холосэ привела к нему громкая слава красоты Отн-Кюркен, то сказал ему.
- Посмотри, на царевну; я ведь люблю показывать свои богатства чужестранцам , а царевна Отн-Кюркен, возлюбленная дочь моя , - самый дорогой и самый красивый из камней моего богатства. Смотри только, князь, ты можешь видеть царевну, можешь говорить с ней, можешь восхищаться ей, но думать, что прочить её себе в жёны я тебе строго воспрещаю. Ты ей не жених. Только тот может быть женихом царевны Отн-Кюркен, кто сидит на таком же славном престоле, как и мой.
- Великий хан, - отвечал Кельта-Холосэ, - хотя и не прочу царевну себе в жёны, всё же замечу, что степи моей страны много шире твоего царства, небо выше узорчатых сводов твоего великолепного дворца, а звёзды ярче драгоценных камней твоей одежды. Ты по справедливости можешь гордиться своим могуществом и богатством, а я горжусь своей свободой.
-Пусть так, - сурово сдвинув брови, сказал Читльта-Бюкэ,- но всё же не пристойно самаркандской царевне быть женой князя кочевников и променять дворец на палатку.
Кельта-Холосэ обиделся этими горькими словами Читльта-Бюкэ, но затаил обиду и молча поклонился самаркандскому хану, который приказал позвать царевну Отн-Кюркен.
Вошла царевна и… Кельта-Холосэ обмер в невольном удивлении и восхищении. Он увидел девушку среднего роста с открытым, немного овальным, мраморно-белым лицом, освещённым большими лучистыми серыми глазами. Чёрный волосы, чёрные ровные брови с широким размахом, высокая красивая грудь, тонкий стройный стан; как точёные из мрамора, руки были украшены широкими браслетами; на тонких пальцах блестели кольца с драгоценными камнями. Лёгкой, красивой походкой подошла она к отцу и поцеловала его руку. Смелый разрез одежды обнаруживал полные, ослепительно белые бёдра.
- Дочь моя, - сказал Читльта-Бюкэ, - князь далёких степей, прослышав про наши богатства и твою красоту, явился к нам, чтобы посмотреть на тебя и затем рассказать своему народу про наше могущество и про твою, о дочь моя, красоту.
Услышав это, Отн-Кюркен быстро обернулась на Кельта-Холосэ, - и её полные розовые губы раскрылись в чудную улыбку, показавшую ряд белых красивых зубов. Кельта-Холосэ показалось, что от улыбки этой сделались, как будто, белее мраморные стены дворца и ярче заблестело золото на троне могучего Читльта-Бюкэ.
Смело и немного насмешливо посмотрела царевна в лицо Кельта-Холосэ; её удивительные лучистые глаза привыкли встречать всегда смущённые и раболепные взгляды своих поклонников. В чёрных глазах Кельта-Холосэ мгновенно вспыхнул огонь неудержимой дикой страсти, непреклонную силу которой невольно почувствовала над собой царевна Отн-Кюркен; она сделала усилие, чтобы выдержать точно прожигающий её насквозь горячий взгляд Кельта-Холосэ, но не могла; её чёрные ресницы невольно опустились, бросая длинную тень на вспыхнувшие ярким румянцем щёки, лёгкий трепет пробежал по всему телу девушки, и её высокая грудь забилась под шёлковой одеждой…
«Она будет моя!» - подумал про себя Кельта-Холосэ и, обратившись к Читльта-Бюкэ, сказал;
- Великий хан! Твоя дочь поистине первая красавица на свете, а первой красавице надлежит и на охоту ездить на первой лошади в мире. Нет во всей Скифии лучшего наездника, чем князь Кельта-Холосэ, и нет во всей Скифии коня быстрее и красивее коня Кельта-Холосэ; но Кельта-Холосэ желает теперь принести в дар этого коня красивейшей из девушек всего мира, царевне Отн-Кюркен. Прикажи, могучий из ханов, твоей дочери взять от меня подарок.
Читльта-Бюкэ был очень тронут искренней и пылкой речью Кельта-Холосэ. Он не только дал своё согласие, но и пожелал сейчас же посмотреть лучшую из лошадей Скифии, страны знаменитых наездников. Отн-Кюркен была тоже очень довольна: такой подарок она принимала первый раз. Дарили ей много драгоценных камней, шёлковой материи, золотых слитков, но никому не приходило в голову подарить царевне коня. Когда все, по приглашению Кельта-Холосэ, отправились смотреть чудного коня, - Отн-Кюркен, идя рядом со скифским князем, бросила ему раза два мимолётный взгляд, полный восторга и благодарности.
Вывели красивого, стройного, действительно редкого коня, на котором приехал в Самарканд Кельта-Холосэ. Все смотрели на него и восторгались его стройностью и могучей мускулатурой, а Отн-Кюркен пришла в такой восторг, что пожелала сейчас же сама испробовать его бег. Кельта-Холосэ взял серебряную узду в руки и помог красавице сесть в седло, шитое золотом. Но, как только Отн-Кюркен села на лошадь, Кельта-Холосэ, не выпуская из своих рук узды, вдруг вскочил на лошадь сам и молодецки гикнул на неё. Верный конь вихрем понёсся по направлению далёких скифских степей от глаз изумлённого и взбешённого такой неслыханной дерзостью великого самаркандского хана Читльта-Бюкэ и всех придворных его, совершенно растерявшихся от неожиданности.
Очутившись в объятиях Кельта-Холосэ, Отн-Кюркен сначала испугалась и лишилась чувств; затем, придя в себя, она начала угрожать ему гневом своего могучего отца и требовала, чтобы он немедленно отпустил её. Она стала вырываться из рук Кельта-Холосэ, но руки у князя были крепки, как железо. Все усилия красавицы оказались тщетными, и она начала плакать и умолять уже его отпустить её. Когда же и это не помогло, она закончила так, как заканчивают в подобных случаях все красавицы мира: прекрасные белые руки обвили шею смелого князя и розовые полные губы одарили его горячим поцелуем.
Кельта-Холосэ ещё крепче обнял свою дорогую добычу и продолжал понукать и без того стрелой мчащегося коня…
Между тем, Читльта-Бюкэ велел поднять тревогу во всём царстве, и тысячи всадников, во главе с самим Читльта-Бюкэ, полетели вслед за Кельта-Холосэ. Но невозможно было настигнуть лучшую лошадь скифских степей, и преследователи скоро совершенно потеряли из виду и Кельта-Холосэ, и след лошади. Измученные сами, на измученных конях они остановились в широкой степи, не зная – куда дальше им ехать. Тогда Читльта-Бюкэ упал на землю и с рыданием начал жаловаться Бурхану вернуть ему дочь и наказать злой смертью дерзкого Кельта-Холосэ.
Горячо молился Читльта-Бюкэ, а с ним молился и весь его народ.
И вот с небес раздался голос.
- Я слышу твою молитву и молитву твоего народа, Читльта-Бюкэ! Вернуть тебе снова Отн-Кюркен нельзя: женщина, почувствовавшая на себе власть страсти, всё равно, что дерево, охваченное пламенем. Дерево должно сгореть, или обуглиться; должна и женщина ярко гореть в пламени страсти. Наказать смертью Кельта-Холосэ я также не могу, потому что Отн-Кюркен уже полюбила его, а где любовь, - молодая, пламенная, свободная любовь, - там смерть бессильна. Но я подвергну Кельта-Холосэ страшному, ещё небывалому наказанию. Ты будешь хорошо отомщён, о несчастный Читльта-Бюкэ.
Так сказал Бурхан и действительно страшно покарал Кельта-Холосэ. Но, карая его, он не менее сильно покарал, вместе с тем, и Отн-Кюркен за то, что она осмелилась полюбить дерзкого князя.
Бурхан наказал влюблённых именно на том месте, где находится теперь озеро Гудило. Тогда его ещё не было, а залегала в этом месте безграничная степь, покрытая ковылём-травой. Сюда доскакал Кельта-Холосэ, не выпуская из рук Отн-Кюркен, прижимавшейся к его груди своим тёплым телом.
Храбреца-князя встретил его народ с радостным победным криком. Все дивились смелости его и красоте царевны. Когда Кельта-Холосэ слез с коня, то в изнеможении опустился на землю. Он устал, как никогда ещё не уставал в жизни, но не от долгой бешеной скачки по полям, не от страха перед погоней разгневанного Читльта-Бюкэ. А потому, что близость Отн-Кюркен кружила ему голову. Отн-Кюркен, между тем, сама вошла в княжеский шатёр, и через несколько времени Кельта-Холосэ услышал из шатра тихий голос.
- Милый, скорей приходи!
Этот призыв мгновенно вернул силы молодому князю, - он быстро поднялся и распахнул полог шатра…
Вдруг на ясное до сих пор небо набежала мрачная туча. Ослепительная молния при оглушительном раскате грома ударила в шатёр Кельта-Холосэ, налетевший ураган подхватил его в воздух и, завертел, изломал и изорвал в ниточку. Туча разразилась страшным ливнем, не прекращавшимся всю ночь.
Когда на утро перестал идти дождь и солнце ослепило степь, все с удивлением увидели, что там, где был шатёр Кельта-Холосэ, лежало озеро. Ни Кельта-Холосэ, ни Отн-Кюркен никто никогда не видел более на земле.
Бурхан заключил их в мраморном дворце, под водой вновь образовавшегося озера. Во дворце этом только две комнаты, разделённые между собой хрустальной совершенно прозрачной стеной. В одной из них находится Отн-Кюркен, в другой – Кельта-Холосэ. И они обречены теперь на великое вечное мучение, которое состоит в том, что, постоянно видя друг друга, они не могут быть вместе. Она лежит на мягком ложе, белые руки разметались по сторонам, пышные волосы распустились, высокая грудь тяжело вздымается, чёрные ресницы полуопустились, бросая от себя длинную тень на горящие румянцем щёки. Кельта-Холосэ смотрит на красавицу и не в силах отвести от неё глаз. По временам он с криком ярости бросается к хрустальной стене, тщетно силясь сокрушить её своим могучим плечом. Как пламя страшного пожара, пылает сильнейшая из человеческих страстей по обеим сторонам хрустальной стены, а она, холодная и чистая, стоит недвижимо, раздражая несчастных узников своим спокойствием. Отн-Кюркен, - дивная красавица, - Отн-Кюркен невольно вырывающимися из груди стонами ежеминутно просит милого прийти к ней. И Кельта-Холосэ, как безумный, снова и снова бросается к предательской стене и с криком, страстным и могучим криком царапает её руками, силится захватить гладкую поверхность её зубами, чтобы прокусить, ломает о неё свои ногти, но всё напрасно. И наконец, обессиленный, измученный, он без чувств падает на холодный мрамор пола…
Так проходили дни, годы, века. На земле старились, умирали и рождались люди. Вымирали целые народы. Рушились царства, создавались новые. Не стало Читльта-Бюкэ, не стало Самаркандского царства, не стало Скифии и скифского народа… И только во дворце под озером было, есть и будет всегда по прежнему. Бурхан сделал так, что время не может распространить свою неумолимую власть на обитателей подводного дворца. И Кельта-Холосэ и Отн-Кюркен по прежнему молоды, красивы и здоровы, а следовательно – по прежнему мучаются…
После рассказа Фёдора Ивановича мы несколько минут сидели все молча и инстинктивно смотрели на поверхность озера. Стояла чудная майская южная ночь. Глубокое, синее небо усыпано было яркими звёздами. В траве перекликались перепела. Воздух был приятный, нежащий. Лёгкий ветерок приносил с собой тонкий раздражающий аромат степной травы.
Да!.. Только здесь, в этих безграничных зелёных степях, под этим глубоким и безмолвным небом, в эти чудные весенние ночи звуки камыша могли нашептать фантазии дикого человека яркие образы Кельта-Холосэ и Отн-Кюркен, с их дикой могучей страстью, с их вечным томлением неудовлетворённых желаний. В городе, при обыденных занятиях, эта калмыцкая легенда показалась бы мне просто нездоровым бредом жалкого эротомана. Но здесь, среди дикой степи, среди обаятельной весенней ночи, на берегу этого озера так живо чувствуется вся эта страсть, - вечный друг молодости и здоровья, - которая одна способна создать такие обаятельные образы, как образы вечных страдальцев Кельта-Холосэ и Отн-Кюркен.
Ветер усилился и камыш зазвучал сильнее…
- Сердечный друг наш на стенку, видно, полез! – сострил Малыш, но, сверх обыкновения, его острота на этот раз не имела успеха. Никто из нас не засмеялся.
Игнат вдруг заметил:
- Что он подрыть не пробует стенку?
Это было сказано так искренно и участливо, что я засмеялся.
В эту ночь никто почти из нас не спал. Игнат играл на гармонике бесконечные, однообразно-тоскливые, как гул камыша, мотивы. Малыш несколько раз громко пел всё одни и те же строчки из известной малороссийской песни:
«А молодость не вернётся,
Не вернётся же вона!»
Я лежал в палатке с открытыми глазами и думал: «Дикарь Кельта-Холосэ страдает оттого, что не может удовлетворить самой примитивной, чистой – животной страсти. Но и мы, современные европейцы, вкусившие плодов цивилизации, не переживаем ли мы такую же вечно-тяжёлую трагедию. Дикари страдают от невозможности слить воедино свои тела; мы же – оттого, что не можем слить воедино свои души. Сердце и душа современной женщины всегда загадки, всегда чужие для сердца и души современного мужчины. Мы, подобно Кельта-Холосэ, стремимся всецело слиться своим духовным миром с духовным миром женщины и вечно страдаем, чувствуя, что не в состоянии достигнуть такого слияния. Лучшие умы, самые тонкие и чувствительные, кончают в этой агонии страданий полным сумасшествием, Ландау, Ги-де-Мопассан, - всё это страдальцы именно такого рода. Или Альфред-Мюссе? А Гейне, который, умирая, шептал помертвевшими губами о поцелуе женщины? Сюлли Прюдом говорит, что ласки – это бесплодные усилия любви, желающей достигнуть слияния душ посредством слияния тела. И никогда мы не достигнем слияния душ, но всегда будем стремиться к этому и вечно будем страдать, подобно Кельта-Холосэ и Отн-Кюркен».
На другой день утром Малыш, запрягая лошадей, обратился к Фёдору Ивановичу с такими словами:
- Ну, и окаянный же твой Кельта-Холосэ! Всю ночь иродов сын на стенку лез да гудел, - заснуть не дал.
- Чего ты ругаешь его? – возразил Фёдор Иванович. – Он и без того, бедный, муку терпит.
- Да разве же это мука! Ведь с той самой поры, как белый свет стоит, никто не считал за муку глядеть на красивую девушку. Эта мука, брат, краше самой жизни, - и вот что, Фёдор Иванович: ты скажи ему, коли плохо ему там, то пусть меня пустит на своё место, а сам идёт лошадей вместо меня запрягать…
Гранитов. Газета «Приазовский край» № 135 от 28 мая 1895 года.
Навигатор ← Предания/рассказы