Спиртное не вошло в число распределяемых по карточкам товаров, но с июня 1932 года по постановлению Государственного комитета цен при Совете труда и обороны в продажу поступила пшеничная водка, стоившая в полтора раза дороже прежней. Рост цен на продовольствие продолжался и впоследствии: в 1940 году они были в 6-7 раз выше, чем в 1928-м, и "съедали" все увеличения зарплаты, которая и так была невысокой.
Вот как выглядели в 1937 году цены на продукты, которые можно было добыть после стояния в очередях: килограмм пшеничной муки стоил 4 рубля 60 копеек, лущеного гороха - 3 рубля 60 копеек, гречки - 1 рубль 82 копейки, мятных пряников - 5 рублей 75 копеек, повидла - 4 рубля 30 копеек, кофе - 10 рублей 90 копеек; кусок хозяйственного мыла - 2 рубля 27 копеек; банка сардин - 4 рубля 75 копеек, кеты натуральной - 3 рубля 50 копеек. Поллитровая бутылка вина стоила около 4 рублей, бутылка в 0,75 литра - около 7 рублей; стоимость старых коллекционных вин доходила до 250-300 рублей. После тарификации, проведенной в начале 1930 года, наиболее распространенной у рабочих была зарплата в 60-90 рублей в месяц. Только что приехавшие из деревни чернорабочие получали 30-50 рублей, высокооплачиваемые и квалифицированные - около 180 рублей. Постановление Совнаркома СССР от 1 ноября 1937 года "О повышении заработной платы низкооплачиваемым рабочим и служащим фабрично-заводской промышленности и транспорта" предусматривало такое увеличение зарплаты этим категориям работников, при котором при повременной оплате тарифная ставка вместе с надбавкой составляла не ниже 115 рублей в месяц, а при сдельной - не ниже 110 рублей. Цены же на водку выросли с 11 рублей за литр в 1938 году до 21 рубля 20 копеек в 1941-м.
В этих условиях она становилась универсальным средством для пополнения казны. "5 миллиардов мы имеем доходу от водки - или 17 % всех доходных поступлений. Давно мы простую водку назвали "пшеничной" и давно вы вместо написанных 40° пьете 38°", - разъяснял в 1932 году в узком кругу суть "новой линии" в питейном вопросе высокопоставленный чиновник Наркомата финансов. А в знаменитом Елисеевском гастрономе рядовой москвич летом 1930 году видел безрадостную картину: "В отделе рыбном до недавнего времени торговали папиросами; теперь - пусто. В большом отделе фруктов - теперь "весенний базар цветов". В отделе кондитерском - детские игрушки и изредка немного сквернейших конфет. В парфюмерном - одеколон, но нет мыла. Торгует один винный, ибо в колбасном изредка жареная птица по 6 руб. за кило. И только в задней комнате торгуют по карточкам хлебом, сахаром, когда он есть".
В деревне наступил настоящий голод. Хлеб из колхозов выгребался в качестве обязательных поставок, а промышленные товары не поступали, так как государственная система снабжения была ориентирована на обеспечение прежде всего тех социальных групп, которые прямо поддерживали режим и обеспечивали успех индустриализации. В ответ на пустые полки сельских магазинов появились листовки. В одной из них, написанной "под народную поэзию", крестьянин жаловался:
Ты устань-проснись, Владимир, встань-проснись, Ильич.
Посмотри-ка на невзгоду, какова лежит,
Какова легла на шею крестьянина-середняка…
В кооперации товару совершенно нет для нас.
Кроме спичек и бумаги, табаку, конфект,
Нет ни сахару, ни масла; нет ни ситца, ни сукна,
Загрузила всю Россию водочка одна.
В провинции порой и водки-то не хватало. Выездная комиссия Наркомснаба во главе с А. И. Микояном весной 1932 года оценила положение с продовольствием в Мурманске как "очень плохое"; в числе прочего жители жаловались на редкий (раз в десять дней) подвоз спиртного, что приводило к давкам и дракам у магазинов, оканчивавшимся десятками раненых. Бесперебойно торговали водкой лишь в закрытых распределителях для "ответработников" и Торгсинах, где отоваривались "сдатчики" драгоценных металлов и произведений искусства. Кроме магазинов, существовали и торгсины-рестораны - "Метрополь", "Савой". Иностранцы там платили валютой; советский же гражданин мог принести, например, золотые часы, сдать их в кассу по весу и "проесть" их стоимость согласно официальному курсу.
В конце концов, водки хватило - дефицитом она не стала. Но "великий перелом" создал не только советскую винно-ликероводочную индустрию, но и нового советского "питуха". Окончательная отмена частной собственности, уничтожение "эксплуататоров" и "контрреволюционеров" (предпринимателей, духовенства, казачества, офицерства, дворянства, купечества) разрушали прежнюю социальную структуру. Численность рабочих выросла с 9 миллионов человек в 1928 году до 23 миллионов в 1940-м; число специалистов - с 500 тысяч до 2,5 миллиона, то есть появились массовые профессии индустриальных работников современного типа. Урбанизация увеличила население городов почти в два раза (с 18 до 32 процентов) за счет выходцев из деревни, где в ходе коллективизации миллионы крестьян были в буквальном смысле выбиты из привычного уклада жизни.
С конца 20-х годов население городов ежегодно увеличивалось на 2-2,5 миллиона человек; стройки новой пятилетки добровольно или принудительно поглощали все новые "контингенты" вчерашних крестьян, не приобщая их за столь короткий срок к качественно новой культуре. Новостройки и рабочие поселки обрастали бараками, общежитиями, "балками" при минимальном развитии городской инфраструктуры, способной "переварить" или, как выражались в те годы, "окультурить" массы неквалифицированных новоселов. Рывок 20- 30-х годов порождал в социальной сфере те же последствия, что и "первая индустриализация" второй половины XIX - начала XX века, только в большем размере, учитывая скорость и размах преобразований.
Разрушение традиционного уклада жизни и массовая миграция способствовали появлению нового горожанина, имевшего, как правило, низкий уровень образования, не слишком сложные запросы и еще более низкую культуру бытового поведения, - того самого "питуха", для которого выпивка становилась обыденным делом. Даже несомненные достижения имели оборотную сторону: сокращение рабочего дня и некоторое уменьшение доли домашнего труда в связи с развитием коммунального хозяйства порождали непривычную для многих проблему свободного времени. Что могли предложить в этом смысле городская окраина или новый рабочий поселок? К перечисленному можно добавить появление выросшего за десятилетие советской власти молодого поколения, настроенного на борьбу с "опиумом народа" - религией с ее проповедями о воздержании и идейно ориентированного на "рабоче-крестьянский" тип поведения.
Ломка и раскол деревни столь же успешно разрушали старые общинные нормы. "Народу на собрание собралось человек 45. Много мужиков подвыпило, есть и женщины. Знакомая нам боевая баба Цветова в доску пьяная. Прямо умора! С таким гамузом ввалилась в избу на собрание, что прямо волосы дыбом встают! Что, мать вашу! Черти. Дьяволы! Думаете, баба пьяная, так она чужая. Ну-ка подойди ко мне. Засучает рукава, подходит к Мазину. Что скалишь зубы? Вот как двину! И опять полился поток соленой матерщины. Железняков! Председатель! Чего тебе от меня надо? Все я выполнила, вот у меня документы, проверяй! Мясо, лен, деньги, со всем рассчиталась перед государством, - лезет за пазуху вынимает скомканные бумаги, ложит на стол, обдает меня винным перегаром. Я спрашиваю: "Чем закусывала?" - "Че-с-но-ч-ко-м, т. Железняков". Я слышу, как от паделетины воняет. И пошла плясать, припевая частушки. Такие! Которые, пожалуй, не каждый хулиган споет. Пришлось выпроваживать с собрания домой" - так проходило в деревне Мокрынино обсуждение "контрактации льноволокна" в марте 1934 года, что запечатлел в своем дневнике председатель Пироговского сельсовета Грязовецкого района Вологодской области А. И. Железняков. Едва ли подобное "раскрепощение" могло произойти в былые времена на сельском сходе, даже если он проходил по соседству со старорежимным кабаком. А новая сельская власть хотя и была недовольна беспорядком, но страшного ничего не видела - "прямо умора!".
Преобразования той поры во многом созвучны Петровским реформам. Резкий переворот в наиболее консервативной бытовой сфере с отменой "сверху" традиционных ценностей не мог не вызвать в обществе, кроме революционного энтузиазма, еще и глубочайшее потрясение, кризис казавшихся незыблемыми моральных устоев. Советская власть не только, подобно Петру I, изменила одежду, знаковую систему, манеры поведения, но "отменила" даже Бога и - временно - семидневную неделю.
В то время людей старого воспитания удивляло стремительное изменение бытовой культуры, в том числе и на почве эмансипации. "Появился новый тип советской дамы, тип более "сознательный", отбросивший старые предрассудки… - не то что пить вино, а и самогон почал трескать, и не рюмками, а чашками, почти наравне с мужчинами… До революции это и во сне не снилось, а показаться пьяным порядочной девушке или даже даме было большим хамством для "человека из общества". Предстать в пьяном виде можно было нам разве лишь перед проституткой или кокоткой" - так воспринимал советский "бомонд" когда-то молодой франт, лейб-кирасир, а ныне бывший князь Владимир Трубецкой.