Для меня ритм этой книги, как рисунок на кардиограмме. Сердце вдруг кольнёт, потом отпустит. Ты вместе с членами бердских семей наслаждаешься пахлавой и на следующей странице ожесточаешься и готова вместе с героиней перерезать горло обидчику в борьбе за свою жизнь и жизнь матери.
Каждый год, когда ели обвешивались крупными нежно-салатовым шишками, Тамар собиралась на вершину Хали- карп, гуляла по ельнику, разговаривала с деревьями, обрывала несколько шишек, приносила домой, оставляла одну себе, другие отдавала Вере, Вера расставляла их по дому- на полках, на подоконниках, они лежали там долго, до следующего лета, - живые, пахнущие смолой и еловым духом, большие, с мужской кулак, с сердце прадеда шишки, привет из безмолвного мира навсегда покинутых надежд.
Очереди за хлебом и молоком выстраивались с вечера. Каждый селянин приходил со своим камнем. Люди выкладывали их в шеренгу у входа в магазин, на каждом камне - отметина владельца, и расходились по домам. … К закрытию магазина края каменная очередь тянулась вдоль узкой улицы до самого края и, завернув налево, пропадала за поворотом. … эта каменная очередь была страшнее той, утренней, шумной, когда люди, толкаясь локтями, под грозные окрики и выстрелы конной милиции рвались за хлебом.
Тата плакала и качала головой - не положено, нельзя. Таков обычай предков. Если младенец умирает до того, как познаёт вкус хлеба, он считается жертвой Богу и принадлежит только Ему. Идти родителю на похороны все равно, что бросать вызов Всевышнему. Наносекунд похоронят старейшины - они ближе всех к небесам.
-Потом с возрастом, ты все поймёшь. Дело не в самих традициях, дело в их утешительной и даже целительной силе. … обрати внимание - самые непререкаемые, самые недоступные нашему пониманию обряды относятся именно к похоронам. Может, в этой категории есть некая попытка помочь человеку смириться с неизбежным?
Бабушка Шушик берётся за самое ответственное - закатывание банок.
Деточка следит за работой бабушки и тёти как за театральным действом. Они двигаются так слажено и спорно, словно не работают, а развлекаются.Если бы не напряжение на лицах, можно было бы подумать, что они исполняют какой- то простой и привычный ритуальный танец, и все движения в этом танце даются им чрезвычайно легко.
Девочка нарочито шумно распахивает окно, впуская в дом жаркий полдень, настойчивое пение цикад и журчание далёкой , пенной речки. Дед Арам задумчиво ходит вокруг покосившегося забора. Закрепить его можно, но это до первого ливня со шквалистым ветром. Случись такое ветрище - и забор снова опрокинется набок. И будет лежать, обиженно отвесив губу.
У бабушки Лукине всю жизнь болела спина и сидеть ей было удобно так, чтобы ноги сгибались под прямым углом. Поэтому, когда сын накопил денег на новый гарнитур, он, не обращая внимания на протесты матери, первым делом принялся переделывать один стул.
-Ничего не знаю, - отрезал Витькин папа,- ты моя мать, а я хочу, чтобы моя мать сидела на красивом стуле, а не на обшарпанном старом табурете!
-Тамар упирается в традиции, а Оваким считает, что это мракобесие. Вот ты, дочка, молодая, начитанная, ты считаешь мракобесием то, что Тамар заговаривает с детьми костёр?
- - Нет, - улыбнулась Вера, это, наоборот, хорошо. Развивает фантазию.
Дети были счастливы - бурчание нани их ничуть не задело. Они относились к нему с пониманием: набедокурил - получил втык. Закон справедливости.
-О восьми ветрах мне прабабка Тайминэ рассказывала! А ей рассказывала ее прабабка Нунуфар! Восемь поколений разве могут врать!
Кофе - это удовольствие, Тамар. А пить его нужно с удовольствием. Чтобы потом будет, что вспомнить.
-А я вообще не жалуюсь на свои качества,- отозвался уста Саро,- я своим личным богом очень даже доволен! Он меня ничем не обделил - ни умом, ни сообразительностью, на расторопностью.
Ни говорливостью,- в тон ему продолжила нани. - ты такой говорливый, аж уши закладывает. Как та маслобойка, которая издаёт громкий звук. А знаешь посему громкий? Потому что пустая!
- Уста Саро, какой же ты шутник! - хихикаю я.
-А с этими женщинами по-другому нельзя, если отнесёшься к ним серьезно, то и недели не протянешь. Вот я и отшучиваюсь.
Мама пахнет сладким и солнцем. Она выросла в Кировограде, это ее город, поэтому каждый раз, когда возвращается сюда, она начинает пахнуть солнцем. И финиками. А у нас туманы, каждый божий день туманы, они стремительно расползаются по склонам холмов, волоча за собой свои длинные ватные шлейфы. Я привыкла к ним, как к себе самой и не умею быть солнечной. А Мама не умеет быть туманной.
Окинула быстрым взглядом квартиру, подивилась какой она стала чужой - словно отодвинулась, скукожилась, подобрала под себя ноги, подернулась паутиной…. Вся эта дорогая сердцу обстановка в минуту опасности мгновенно отвернулась от неё, словно отреклась.
Автобус тронулся. Вера сидела с поникшими плечами, теребила ручки сумки. Мимо проплывал город ее детства, знакомые улочки, высоченные, в несколько человеческих обхватов, подпирающие макушкой небосвод чинары, шумная, вся в пенных завитках волн, Гянджа. Вера ни разу не повернула голову к окну - ей нечего было сказать, городу своего детства, Кировограде словно выжгли - вымарали из ее сердца, и единственное, что не давало покоя, - это могилы, которые она навсегда оставляла здесь, в этом разом отвернувшемся от неё крае.
Впереди маячили годы войны, но Вера об этом ещё ничего не знала. Она вела свою мать туда, где перебивались огнями окна каменных домов, где, связывая невидимой пуповиной небеса с землей, вился из невысоких труб тёплый печной дым, где каждый оборот скрипучего колёса деревенской арбы рассказывал о том, что было и чего уже никогда не вернуть.
Жизнь - она там, где нас любят, думала Вера. Жизнь - она там, где нас ждут.
Он выпрямился, произнёс шепотом: « Слово к Богу, идущее из глубин сердца», - потом повторил эту фразу ещё раз громче. Умолк, пронзённый совершенно отчетливым ощущением того, что где-то там, за спиной, выпрямились и простерлись огромными крылами люби, которые ушли, но всегда остались с ним.
Но поначалу ты ничего не знаешь. Просто крутишься, как белка в колесе, лишь бы все успеть. Дети ведь маленькие, нуждаются в помощи. У этого сыпь, у той температура. Постирай-погладь/ убери/выкупа-накорми-утри сопли. И так изо дня в день. Каждый день. Сначала ты живешь словно в горячке и одно - единственное, что тебя беспокоит, - это страх, что не сладишь с ними, маленькими и беспомощными. Но потом, когда ты потихоньку начинаешь справляться, приходит другой страх, сильнее первого. Страх того, что нет у тебя впереди ничего, кроме рабской зависимости от этих детей.
Вот эта подернутая инеем мушмула, зелёный кипарис да синяя россыпь и на макушке терновника и есть все, что осталось от вчерашнего дня.
Тишина такая, что слышно, как вздыхает старое грушевое дерево. Оно уже давно не плодоносит, но у деда рука не поднимается его спилить. … Живое существо.
Папа говорит- ты стоишь вначале пути. За твоими плечами множатся и множатся твои ушедшие в небытие предки. Они - твои крылья, говорит пара. Они - твоя сила. Пока помнишь о крыльях - ты неуязвим.
