80
Лето все больше вступало в свои права. Зелёная листва покрывала ветви деревьев, окутывая их резным покрывалом и наполняя воздух упоительным ароматом свежей зелени. Солнце все ярче сияло на небосводе и, казалось, что оно выжигает из памяти все тяжёлые события прошедшей зимы.
Селяне пахали землю и радовались первым всходам. Про лесной алтарь говорили в пол голоса, ушедших простили и старались не тревожить их души.
Ходить в часть леса, где был расположен жертвенник, снова стало запрещено. Селяне боялись повторения истории. И хотя колдовство было уничтожено огнём Перуна. Но страх оставался в глубине селян и они старались избегать этого места.
Дома, оставленные семьями старейшин, стояли, как немое напоминание о них. Ветер трепал открывшиеся ставни, сквозняк хлопал дверьми. Да так, что порой казалось, что по брошенным домам кто-то ходит. Мальчишки с интересом посматривали на пугающие пустотой строения, но заходить не решались. Запреты старших были сильны.
Бабушка теперь часто проводила в селении весь день. Люди нуждались в её помощи. Как только к её помощи стало можно прибегать открыто, селяне наперебой звали её к своим детям, старикам, роженицам.
Я видела, что бабушке приятно такое отношение людей. Ведь они столько лет делали вид, что её нет. И приходили за помощью только под покровом ночи.
Ещё мне казалось, что находясь в селении бабушка искала встречи со своей дочерью, моей матушкой. Та была одной из немногих, кто никогда не обращался к колдунье за помощью, не приходил к неё в лесную избу. И сейчас матушка продолжала избегать встреч.
Но бабушкино сердце тянулось к своей единственной дочери. Надеялось растопить его поздней, но такой нужной в любом возрасте материнской любовью. Я смотрела на это с замиранием и очень хотела, чтобы две самые главные женщины в моей жизни обрели друг друга.
- Бабушка, когда вы расскажите матушке, что она ваша дочь? - спросила я колдунью одним вечером, когда она вернулась из селения. От меня не ускользнуло, что бабушка была задумчивей, чем обычно.
- Ещё не время, - сказала она. - Внутри твоей матушки живёт память о том, как она младенцем чуть не погибла от нашей с Валидом силы. Магии было слишком много вокруг неё. Для слепого человека, каким она родилась, это слишком тяжело и даже губительно.
- Но может все рассказать матушке, дать почувствовать, что сила больше не опасна для неё. - продолжала я. - Тем более она же не может помнить свои дни здесь, в этой избе. Она была младенцем, вся её память сосредоточена в доме других родителей.
- Разум и не помнит. Память о том времени хранит её тело - оно все помнит, - ответила бабушка. - Каждое событие, каждую боль, сердечные раны и трепет души - все остаётся в теле, в его движениях, замираниях, хворях. Твою матушку буквально ноги не несут ко мне. И только освободив тело, она освободит душу.
- Как это сделать? - спросила я.
- Найти и прикоснуться в глубине себя к давней боли, к той части, что замерла когда-то от боли и страха, почувствовать её внутри, дать туда свою любовь и освободить тело от этого замирания. - ответила колдунья. - Но твоя матушка пока не готова к этому. Уход мужа ещё больше ослабил её. Ночами она просыпается в тоске по его теплу и рукам. Чувствует, что они были должны прожить долгую жизнь, но колдовство Тимиры изменило это и твоя матушка теперь одна.
- Тимира и её семья уже наказаны, может ли это что-то изменить? - тихо спросила я.
- Нет, ей придётся доживать свой век одной. - грустно сказала бабушка.
- Как мне больно за матушку, - воскликнула я.- Почему боги допускают такое?
- Мне это не ведомо, - ответила колдунья. - Когда-то я слышала от одной женщины, что в нашем мире изначально больше страданий, чем счастья. Большую часть Солнца мы проживаем грусть, и меньшую его часть - радость. Поэтому надо хранить каждый счастливый миг, данный богами.
Эти слова бабушки впечатались в мою память и всякий раз, когда Демид приходил ко мне и мы шли гулять, я впитывала каждое мгновение, каждый его взгляд и прикосновение, все время, что мы находились рядом.
В селении начались летние гуляния среди тех, кто в это Солнце был готов связать себя свадебным огнём.
В прошлом году я была не допущена до общего веселья и могла только наблюдать со стороны. Находясь среди гуляющих, я подумала, что прошёл ровно год, как Демид подошёл ко мне во время одного из вечерних хороводов.
Тогда все селение шепталось, что он заговорил с остриженной. Ведь я была отвергнута из-за не послушания отцу. Но теперь мои волосы отросли, они стали темнее и гуще. Хоть ещё далеко не доставали до пояса, но косу я заплетала и могла ходить вместе со всеми.
Когда Демид впервые зашёл за мной, чтобы повести к вечернему костру, я надела одно из платьев, что нашла в сундуке у бабушки. Не самое нарядное из тех, что там были, но отличающиеся от тех, что носили девицы в нашем селении.
Диковинные ленты, украшающие моё платье, привлекли внимание. Все селянки хотели дотронуться до меня, пощупать ленты, расспросить, откуда они у меня и как их сделать самим. Парни смотрели с восхищением, но заговорить не решались. С Демидом никто спорить не хотел.
Девицы крутились вокруг меня, но не только я была предметом их взглядов. Многие красовались перед моим женихом. И хотя о нашем сговоре было давно объявлено, но самые смелые ещё надеялись, что смогут изменить это.
Ведь так много всего произошло в селении в последнее время, рухнули даже казавшиеся нерушимыми устои, изменились отношения среди людей, ушли старые традиции распределения благ - появились новые. И из-за этого было чувство, что ничего неизменного нет и все можно повернуть по-другому. Девицы и парни особенно остро чувствовали это и ощущали больше свободы.
Но Демид не обращал на моих бывших подружек никакого внимания. Он разговаривал с другими парнями, участвовал в общих играх, но пристально ни на кого не смотрел и, казалось, не видел никого, кроме меня.