Роман «Звёздочка ещё не звезда» глава 92
Отдыхать в санатории Алёнке Ширяевой нравилось и даже очень: кормили вкусно, учителя давали новый материал доходчиво, поэтому усваивался он и запоминался легко, домашних уроков не задавали. Сверстники были приветливы и дружелюбны: даже Лена Чижова её пока что не напрягала, а с Бухариной и девочками из Балашихи она по-настоящему сдружилась. Оздоровительные процедуры Алёнку не обременяли, а прогулки у моря вносили в её жизнь романтику и включали воображение. Стихи лились ручейком, и она не успевала их записывать.
Алёнка наслаждалась жизнью, но понимала, что так будет не всегда: письма из дома напоминали об этом. Мать почти в каждом письме писала: «Устала до чёртиков: вся работа на мне. Полы мою за тебя, пыль протираю, а уж про Прошку молчу, без тебя один спать на диване отказывается… Боюсь, что не выдержу и свалюсь без сил, мать-то у тебя не железная. Лечись добром, приедешь — мне хоть полегче будет…»
После таких писем домой Алёнку уже не тянуло: ей хотелось тишины и спокойствия, но и мать тоже было жалко. В блокноте она написала:
«Когда живёшь в грязи,
Не замечаешь грязи...
Когда живёшь во лжи,
Не замечаешь ложь...
В любви, к любви,
Так быстро привыкаешь...»
Ведь теперь ей было с чем сравнить жизнь в семье и без семьи.
В санатории Алёнка отдыхала душой и училась с удовольствием: четыре урока в день пролетали незаметно. В дневнике красовались пятёрки с четвёрками, ей казалось, что это не жизнь, а сказка. Унижения остались в прошлом, она почувствовала свободу и не желала её терять.
На уроках в классе сидеть можно было с кем захочешь и на любой парте, но при одном условии: девочка с мальчиком.
Соседом по парте Нади Бухариной был Саша Пухов, но с появлением Лены Чижовой, он решил пересесть к ней. Перед первым уроком он подошёл к Наде и спросил:
— Ты не обидишься, если я с Чижовой сяду?
Бухарина задумалась, не зная, что сказать, и на вопрос ответила вопросом:
— А если обижусь, то ты всё равно с ней сядешь?
Пухов подтверждая её предположение, кивнул головой. Уши его покраснели, выдавая волнение.
— Тогда зачем ты у меня это спрашиваешь, если ты уже сам всё решил?
— Я думал, что так лучше будет и честнее.
— Ага-а, индюк тоже думал и в суп попал. — передразнила она его и громко огласила, — Свободен! Я тебя не задерживаю, — в душе надеясь, что Чижова даст ему от ворот поворот.
Так и вышло: Пухов подошёл к Чижовой и предложил:
— Давай вместе за одной партой сидеть, а?
Лена скривила губы и пренебрежительно пробурчала:
— Вот ещё… — она увидела Андриса Саулитиса, сидевшего в гордом одиночестве за второй партой, намереваясь к нему подсесть. Она подошла к его парте и села молча рядом. Андрис взглянул на неё и без тени смущения, предупредил:
— Извини, но тут занято.
— Как это занято, ты же один тут сейчас сидишь? — переспросила Лена, не привыкшая к тому, что ей отказывают. Его красивые глаза цвета морской волны, манили её.
— Это пока один, сейчас Лена придёт и сядет, — пояснил он ей.
— Какая ещё Лена? — возразила она, — У нас же в отряде Лен больше нет?
— Есть, — он показал рукой в сторону Ширяевой, входящей в класс.
— Она же Алёна?!
— А по документам Лена.
Чижова скептически взглянула на Ширяеву, и нехотя встала, освобождая ей место, полюбопытствовала:
— А я не знала, что ты тоже Лена?
— А я по свидетельству рождения Елена, а для всех Алёна. Меня и дома и в школе все Алёной зовут.
— Значит мы с тобой тёзки! — удивилась Чижова и села на свободную парту за Бухариной с Пуховым. Мысленно она сожалела, — Надо было с Пуховым сесть, вот невезуха, что-то пошло не так в этом санатории. Зачем Андрису очкастая Ширяева? Что он в ней нашёл, в этой плоскодонке? Надо бы Пухова к себе переманить, не оставлять же его Бухариной.
Лена похлопала Пухова по спине и улыбаясь обворожительно, сказала:
— Садись, Санечка, со мной пока место свободно.
— Санечка?! Это ты мне что ли? — переспросил Пухов растерянно.
— Тебе, конечно, друг мой, — произнесла она, томно глядя ему в глаза.
В этот момент прозвенел звонок и Саша ответил:
— Поздно, я уже с Надюшей сижу.
Бухарина расплылась в улыбке, сердце её затрепетало в предчувствии любви, и было от чего: Надюшей её впервые назвал мальчик, который ей понравился. Она уже и забыла о том, что он несколько минут назад сам хотел от неё пересесть к Чижовой, и о том, что ещё недавно была влюблена в Женю Коныгина и мечтала о нём, надеясь встретиться с ним на прогулке у моря.
Надя смотрела на Пухова и витала в облаках: «Какой же он обаяшка! Его так и хочется погладить по голове, как котёнка! Ну и что, что ростом невелик, он же вырастет, обязательно вырастет. А Алёнка ошиблась, он будет моим и только моим».
Алёна Ширяева в санатории любви не искала, она её избегала. На Андриса Саулитиса внимания старалась не обращать, боясь, умудрённая печальным опытом, последствий. Мать начинала изводить её, как только замечала, что на Алёнку кто-то глаз положил. Так было и с сыном классной руководительницы Тимофеем Егоровым. Стоило Алёнке сходить к нему на день рождения, как мать начала надсмехаться: «Им самим надоело розы на базаре продавать, решили тебя использовать. Где ещё им такую дурочку найти? Будешь у них в теплицах батрачить день и ночь, если Тимоха замуж тебя возьмёт. Но скорее всего надсмеётся над тобой и всё, кому ты такая нужна: ни рожи, ни кожи, одни мослы. Слушай мать-то, кто как не я тебе правду скажет и убережёт от беды: уж лучше старой девой остаться, чем честь смолоду потерять».
Хуже всего было для Алёнки то, когда она — это же продолжала обсуждать при ней с бабушкой Галей. Та начинала подтрунивать над внучкой и поучать: «Сиди дома, чё-то шибко рано к женихам на именины ты ходить начала, не к добру э́нто. Ой, не к добру, чует моё сердце. А ты, Танька, зачем ей разреша́шь, ходить не пойми куда? Строже с ней надо, строже… Слухи пойдут, позору не оберёшься, потом никто замуж не возьмёт».
Однажды Алёнка не выдержала и стала кричать на мать с бабушкой:
— Прекратите-е! Сколько можно языком про меня молоть?
Мать подошла к ней и отхлестала её по щекам, а потом пристыдила: «И нестыдно тебе, а? Разве ж можно на взрослых кричать. Ро́стим тебя: обуваем, одеваем, кормим, а у тебя ни стыда, ни совести. Хоть бы бабушки постыдилась, а уж про себя-то молчу — меня-то ты совсем не во что не ставишь…»
«Нет уж, тут не до любви…» — вздохнула Ширяева на уроке алгебры вспоминая мать. Незаметно прошёл урок, на перемене Андрис спросил:
— Ты чего такая грустная? — Алёнка пожала молча плечами, — Конфетку хочешь? — не дожидаясь ответа, он протянул ей конфетку. Пока Алёнка раздумывала брать её или нет, Чижова подошла и выхватила её из его рук.
— Я хочу! — заявила она бесцеремонно, и развернув конфету, засунула её себе в рот. — Спасибо, вкусненькая.
— Извини, — сказал Андрис, глядя Алёнке в глаза, — другой у меня нет.
— Да ладно, — махнула она рукой, чтобы его не огорчать, — я сладкое не очень люблю.
— А я думал, что любишь, значит ошибся, — ответил он и опустил глаза.
— Ты мне конфеты приноси, я за неё есть буду! — с ухмылкой произнесла Чижова.
— Так ты же говорила, что тебе сладкое нельзя: как съешь, так угри вылезают… — Алёнка смотрела на Чижову и удивлялась столь разительным переменам.
— А теперь уже можно.
Вдруг Андрис надсадно закашлялся. Он наклонился вперёд и упёрся руками в колени. Кашель не проходил, он хватал губами воздух и задыхался.
— Ему плохо, врача, врача-а! — закричала Алёнка, — Помогите-е…
Пухов завопил со всей силы:
— У него астма-а, — и выбежал из класса за помощью.
© 09.08.2021 Елена Халдина, на фото творческая встреча автора в школе в 2018 г.
Все персонажи вымышлены, все совпадения случайны
Запрещается без разрешения автора цитирование, копирование как всего текста, так и какого-либо фрагмента данной статьи.
Продолжение 93 Стыдно мне за тебя, дочка
Предыдущая глава 91 Да какие уж тут шутки
Прочесть роман "Мать звезды", "Звёздочка", "Звёздочка, ещё не звезда"
Прочесть Любимая дача Сталина