Говорить о себе бесполезно, смотреть на небо, говорить «вот вор» — тоже. Шестой квартал, дорога, по которой везут. Новое — глаза, которые видят: там меня больше нет. Осень семилетней важности — там он переходил, там ещё не зажила тень, там слова погибали, вырываясь с корнем, уходя в гербарий. Его убила не смерть, а её отсутствие. Никого больше нет, а значит — и не было. Все живут так, будто это абсолютно естественно: родиться.
Будто они каждый день рождаются. Самое главное, что тело замкнуто на себе. Деваться ему некуда.
Бог создал мир, ибо хотел совершенства. Ему не с чем было сравнивать. Мир был необходим для сравнения. В то же время мир интересней: большинство играют именно в него.
Сердце закручивается, как пружина. До предела. Потом останавливается, чтобы начать ход. По нему будут узнавать время, в котором живут, с ним будут соотносить день.
— Да, импотенция ему не грозит, — с трудом извлекаю из себя слова, видя, как из-под резинки горизонта начинает выглядывать солнце. — Каждое утро оно встаёт, каждое утро оно хочет.
На балконе холодно, свежо. Птицы прыгают с ветки на ветку, перебрасываясь словечками. Невдалеке стучит ранний трамвай. Ночью он кажется волшебным, плывя фосфоресцирующей рыбой, холодным светом. Утром он — просто золушка. Спать вообще не хочется, хотя я не выспался. Необходимо забыться. Сон не придаёт сил. Забирает, забирает по праву сильного, по праву первенца.
Перечитывать написанное, дорабатывать — несусветно. Всё равно что возвращаться на место взрыва, где остались обнажённые разорванные тела. Каждый неосторожный шаг обещает новый разрыв. Ничего удивительного, что я бегу от написанного, что я не хочу его.
Стихи без музыки — лицо без грима. Нет, плохо. Стихи без музыки — волки, одиночки. Они надеются только на себя. Юля Попова, Таня Артамонова... Имена, за которыми что-то было. Шелуха семечек, что валяется на полу памяти.
Дни в обойме недели, череда виселиц; в шестнадцать, семнадцать лет лица, задницы, глаза женщин остались свободны, никто их не тронул; они причиняли боль, касаясь глаз, чей перелом был открыт.
Я вспоминал сон, открывшийся ночью. Снилась смерть. Но не в чистом виде: мало кто её видел. Она была весной: холод тела сходил, шло обнажение, тела набухали, как почки, раскрываясь...
Часы кружатся, словно белка в колесе, повторяя одно и то же. Часы суть женское начало. Они не показывают время, созданные как один из тонких видов наказания.
Треть своей жизни человек репетирует состояние (а оно огромно) смерти. Явь — жизнь, сон — смерть. Человек спит преимущественно на кровати, т. е. на некотором возвышении. В целом набегает крест: вставая по утрам, человек рисует именно такую геометрию.
«Боги любят тех, кто умирает молодым». Или смерть выбирает лучших, невкусное оставляя на потом. Нельзя отказать ей даже во вкусе.
Сознание бога омрачено, он возбуждён, он хочет секса. Но бог изначально рождён бессилием.
Время — это ещё не часы, время — вхождение в пустыню, головокружение земли.
Солнце зимой — фонарь, фонарь с отражателем, яркое, редкое, находящее отклик в сердце, снегах.
Мкртчян близок слону (не случаен фильм «Солдат и слон»). Из знаемых мной больше всего родства в нём. Во-первых, кожа, глаза, нос... И мудрость больших детей.
У смерти тоже психика живого. Нужно найти силы посмотреть ей в глаза.
Я расшатал точки привычных опор, чтобы в меня трудней стало попасть. Плата — неустойчивость.
Нет, этот день — явно не страница из Ницше, жёлтый бульварный лист, падающий к ногам... Морщины напоминают закладки.
Жук — идеал, к которому стремилось человечество: оно всё время изготавливало панцирь, чтобы скрыть мякоть. Теперь он почти осуществлён, люди ездят в панцирях. Человек любит замкнутое пространство, там он чувствует своё тело в большей безопасности, но гибнет от этого ничуть не реже. Смерть разнообразна и изысканна.
Казалось бы, успеха добьётся тот, кто уравновешен, подходящ, устремлён, мобилен. Но я, Мартиросян Оганес, я всегда достоин большего, способен на него. У меня нет выбора. Если она опадает или просто стоит, значит, она не жизнь. Простое продлевание во времени — просто страх.
Сойти с ума — узнать нечто большее, но в то же время, достигнув предела, потерять всё. Самка богомола, муза; Шура в 98-ом, «всё вернётся. Не верь слезам»; девушка в чёрном, в крытом, под Новый год; ночь, стихи в амбаре с мукой, Широбоков; руки, глаза, руки; «так больше не может продолжаться. Тучи сгустились». Всё.
Редактор Анастасия Ворожейкина
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
Об авторе
Оганес Мартиросян. Драматург, поэт, писатель. Автор романа «Кубок войны и танца» (Чтиво, 2019) о жизни современного литератора в России. Родился и живёт в Саратове. Окончил СГУ имени Чернышевского. Лауреат конкурсов «Поэтех», «Славянские традиции», «Евразия» и «Новая пьеса для детей». Публиковался в журналах «Нева», «Волга», «Волга 21 век», «Юность», «Новая Юность», «День и ночь», «Дарьял», «Флорида», «Воздух», «Textonly и других».