Мне рассказывали, что сразу после войны у нас в селе был участковый милиционер, который водил мужиков расстреливать. Провинится бедолага, например, по пьяни соседей или семью погоняет – всё, к стенке! По-настоящему! Ставил участковый провинившегося к забору, доставал наган из кобуры, объявлял состав преступления и решение – расстрел! Взводил курок, несколько минут целился в голову, а потом уже откладывал исполнение приговора на некоторое время. Горемыки, побывавшие на расстреле, говорили, что не очень-то весело смотреть на полусумасшедшего с наганом в руках.
А уже при мне одно время у нас участковым был тоже очень интересный человек. Он считал себя самым умным, самым хитрым. Участковый очень любил ездить в лес: на охоту, грибы, ягоды пособирать, - и, чтобы устранить конкурентов, распускал часто слухи по селу, например, что на моховом болоте появился раненный охотниками медведь, злющий-презлющий. Или кабан, лось, рысь, которые страстно хотят кого-нибудь забодать, затоптать, искусать и даже жизни лишить.
Однажды я сам слышал, как наш страж порядка около магазина рассказывал охающим от страха старушкам, что в районе уже нежилой лесной деревни Березники его преследовала целая волчья стая. Волки огромные, глаза горели зеленым огнем, слева и справа его обходили – хорошо, что мотоцикл не заглох, и участковому удалось ускользнуть от волчьих клыков.
И вот сидим мы с Григорьевым у меня в саду и рассуждаем, что могло быть причиной нового лукавства нашего милиционера. Пришли к выводу – малина лесная созрела.
- А давай прокатимся в лес, - предложил мне приятель, - хоть на волков посмотрим.
Поехали на тракторе уже после обеда.
В лес, в сторону Березников, идет только одна дорога. Мы сразу увидели следы мотоцикла нашего участкового, которые завели нас довольно далеко, чуть не до бывшей деревни Колеватово. Нашли, где стоял мотоцикл, еще метров десять прошли – и вот она, делянка, заросшая малинником.
Особой надобности в малине у нас не было, хотя лесная ягода ароматнее и слаще садовой, но по ведру набрали. Хватит, да и темнеть начало.
И вот уже по темну мы подъехали к Березникам. Тут-то мы и увидели: справа и слева от дороги мелькнули зеленые огоньки.
- Вот она, волчья стая! - радостно воскликнул Григорьев.
- Только бы трактор не заглох! – весело крикнул и я.
Я остановил трактор, мы вылезли из кабины и, изумленные, оглянулись вокруг. Чудеса! Я последний раз ночных светлячков видел в очень далеком детстве: идешь поздно вечером по тропинке, а впереди – два-три ярких огонька. Сейчас их было много, они были всюду, вокруг нас. Одни гасли, другие ярко разгорались. Вся территория бывшей деревни была освещена волшебными зелеными фонариками.
- Подожди меня, я сейчас! – сказал я товарищу и побежал к мостику через речку Пуринку. Я видел, что там, на колышках, висели стеклянные банки - вдруг кто попить захочет.
Наверное, интересная картина была: два солидных мужика ползали по траве и собирали в банки светящихся червячков. Оказывается, нужно было очень осторожно к ним подходить, не шуметь, иначе погаснут, и тогда попробуй найти этого мотылька в траве. Два десятка мы их набрали и только тогда угомонились.
Дома светлячков я вытряхнул во дворе на траву. Было поздно, дочери мои уже спали. Но зато следующим вечером я повел их смотреть диво дивное. Светлячки расползлись по всему двору и светили еще ярче, чем в Березниках. Сколько изумления и восторгов было от увиденного!
И теперь каждый вечер девочки выходили полюбоваться удивительной картиной. Но с каждым вечером, я заметил, светлячков было все меньше.
- Брачный период закончился, - сказал я Григорьеву.
- Куры склевали, - возразил мне Григорьев.
Вот скептик! Ну, никакой романтики!
А еще у Григорьева есть одна любопытная черта – он никогда и ничему не удивляется. Наверное, поэтому однажды я решил рассказать ему историю, мною записанную, совершенно непонятную, на мой взгляд, похожую на нелепую выдумку.
… В годы моей молодости довелось мне как-то жить в одной комнате с одним физруком. Учителя, как правило, - люди общительные, а этот всё молчком, никакие разговоры не поддерживал. Я даже не запомнил, как и звали-то его. То ли Юрий, то ли Юрьевич.
А как-то вечером, мы уже спать легли, свет выключили, вдруг ни с того ни с сего он разговорился, поведал мне довольно любопытную небылицу про своего деда.
- Больше всего на свете мой дедушка любил ловить рыбу. У него была лодка, и он на веслах с раннего утра уплывал куда-нибудь в дальний уголок нашего озера и только вечером возвращался обратно. Утром опять на рыбалку.
Потом вдруг поездки прекратились. Первая половина лета – рыба ловится неплохо, а наш рыбак дома сидит. Ну, не дома, около сарая на скамеечке, сидит, курит, на солнце щурится.
Подсел к нему как-то наш сосед, спрашивает:
- Чего, Иваныч, дома, гляжу, сидишь? Караси надоели?
- Боюсь, Петро. Не то, что боюсь, а сомнительно мне что-то. Экую страсть видел на озере. Живучи, такое не встречал.
- Ой, ли?
- А вот послушай. Плыву я на лодке уже домой.
- Погодь. Ты где рыбачишь-то?
- Ну, это дело десятое, - дед хитро прищурился.
Он даже мне никогда своих рыбацких секретов не открывал, а тут сосед, явный его конкурент.
- Плыву, значит, я и чувствую: кто-то наблюдает за мной. Погляжу вокруг – никого! А ведь подглядывают! Дальше плыву, машу веслами – нет, кто-то сверлит меня глазами! Поглядел я не на воду, гораздо выше – и вот оно: над рогозом, островок там такой, этой зеленью заросший, вижу чье-то лицо! Торчит над зарослями, в мою сторону повернуто. Мне по пути, подплываю ближе – странное лицо. Глаза есть, рот, нос, а остального нет! Ушей нет, волосьев нет, шеи, плечей! Может, кто оделся так, замаскировался? Проплываю мимо в метрах пяти, а эта зараза тоже поплыла по воздуху за мной! Ни одна тростинка не шевельнулась! Плывет и на меня смотрит! Знаешь, лицо как у покойника. Я такие на войне видел: лежит бедолага, глаза открытые, но уже незрячие. Хотел я матюг какой-нибудь загнуть этому упырю, но вдруг я чем-то ему не понравился: остановился он и поплыл от меня, сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей к противоположному берегу. Я тоже на весла подналег, потому как, гляжу, тучки вокруг заходили, и погромыхивать начало. Вот, Петро, и сижу пока дома, успокаиваюсь, обдумываю.
…Пересказываю я Григорьеву: «Лицо … упыри … покойники…», а у того не только удивления, а вообще на лице никаких чувств не отразилось.
- Али не понравилась моя небылица?
- Небылица, говоришь? Когда-то давно я жил в Бисерово, это на реке Каме. Там на реке у меня было заветное местечко, прикормленное, где я любил посидеть, рыбку половить. Особенно хорошо чехонь клевала. Знаешь такую рыбу?
Директор школы как-то велел завхозу старинное кожаное кресло на свалку отвезти, выкинуть его. Мы с завхозом это неподъемное кресло отвезли на мой берег, и так здорово мне стало здесь рыбачить. Я потом еще старый зонтик к креслу приспособил – и от жары, и от дождя защита.
Удочки закинешь, утонешь в мягком кресле, чаек из термоса попиваешь. Тогда термосы были стеклянные, сколько я их переколотил!
И вот сижу раз уже ближе к вечеру, рыбку ловлю на удочки. И тут увидел: над кустами висит что-то непонятное. Да, похоже на лицо, отдаленно. Больше похоже на большой светящийся мыльный пузырь, выпущенный через соломинку. Внутри что-то переливается, какое-то есть движение. Ни разу до этого не видел, но тут сразу понял – шаровая молния! Висит над кустом и как будто за мной наблюдает, словно живая!
Замер, сижу, не шевелюсь! Сейчас вспоминаю, я, наверное, и дышать-то перестал, мертвым притворился!
И тут эта молния как рванет на бугор к одиноко стоящему тополю! Вспышка, щелчок – и дерево все, как факел, вспыхнуло! Разом огнем его охватило! Нет, весь тополь не сгорел, но почернел, а местами даже обуглился. Вот такое лицо и дед тот, похоже, подслеповатый, видел. А кресло мое весной половодьем смыло.
- Ты когда-нибудь на Каме был?- спросил меня Григорьев.
- Был.
- Не видел, как кресло мое там проплывало?
- Видел. И не только я. Многие видели, так все и говорили: «Вон кресло Григорьева к морю поплыло. Как он теперь рыбачить будет?»
(Щеглов Владимир)