Четвертый курс филфака готовится к распределению. Сто двадцать пять человек думают о своем будущем. И я думаю. Иногда я беру дневник своей педагогической практики и перечитываю некоторые страницы.
Это было ровно год назад. Я впервые открывал тогда школьный мир, открывал как педагог. Со многим из передуманного тогда спорю, многое принимаю вновь...
Вся жизнь учителя — сплошные проблемы. Поставить оценку в журнале, наказать ученика за нарушение дисциплины и помочь ему выбрать путь в жизни — настолько различные и в то же время такие одинаковые вещи!
Ты не имеешь права делать ошибок. С каждым днем работы в школе стираются грани между большим и малым, главным и второстепенным в воспитании. Кто знает, откуда начинается путь к сердцу ученика? Может быть, с незначительного, мимолетного взгляда в его сторону, а может быть, с личного примера в сложной жизненной ситуации...
Вот и следишь за собой, за каждым своим шагом, не делая скидок ни на время, ни на место, ни на значительность совершаемого. Странно: ты сам — «сторож» собственной души, разума, тела. «Сторож», который не прощает промахи, радуется вместе с тобой и плачет тоже...
«Сторож» собственной души, разума, тела... Это не просто самоконтроль. Это нечто большее. Я порой хочу бежать от этого глазастого «существа», хочу убить его. Но для этого надо быть слишком самим собой, слишком постоянным в поступках, слишком Человеком. Убить его...
Это значит не иметь ни одной стыдиночки за свои поступки, даже перед самим собой (прежде всего перед самим собой!) Возможно ли это? А что мешает? Действительно, что?!
Первая встреча с директором школы. Он старше меня года на три. Он говорит мне «ты». Он невнимателен и невежлив. Мне неприятно говорить с ним. Но я говорю, киваю ему головой, даже улыбаюсь... Я лгу самому себе. Завтра я войду в класс со «сторожем». Он будет прикрывать мою нечестность перед самим собой. А если уснет? И ребята увидят по моим глазам, что я могу лгать?! Увидят, что я немножко трус, немножко обхожу «острые углы», немножко способен на лесть... Немножко ли?
Первое знакомство с будущими коллегами. Мне с ними работать три месяца — девяносто дней! Пожимаю руку маленькой седой учительнице начальных классов. Какие добрые и чистые глаза. Какая искренняя улыбка! Я улыбаюсь. Мне не надо сейчас «сторожа»!
Завуч. Тонкие, злые губы. Голос приторно вежлив. И смеется нехорошо. Она, как и я, литератор. Замечаю сразу три ошибки в произношении слов. Поправить? «Неудобно». Это уже мой «сторож»...
Неужели вся наша жизнь из прозрачных «перегородочек», за которые нельзя переступить? Обязательно надо подумать, прежде чем сказать, прежде чем что-то сделать. Но ведь это значит, что ты уже не ты. Это же постоянный контроль над самим собой, который требует огромного напряжения.
Так всюду: и в распределении нагрузки между учителями, и в очереди на получение квартиры, и в начислении зарплаты, и в разговорах друг о друге и друг с другом... А в моем пятом классе сидят дети, которым чуждо все это. Значит, ты живешь с ними слишком различными жизнями, для того чтобы быть близким к ним? Эти дети больше всего на свете хотят, чтобы река не замерзала, чтобы папа купил велосипед и не ругался с мамой. Они начистоту выкладывают тебе все свои самые сокровенные тайны. Ну, пойди в учительскую и расскажи их своим коллегам! Не имеешь права. Потому что кое-кто из учителей недостоин быть обладателем детских тайн — они (тайны) слишком чисты для этого. И ты молчишь, заходя в учительскую. Разве так надо, разве так должно быть?! Вот если бы все учителя были настоящими людьми, честными и чистыми. Если бы учителя тоже хотели только того, чтобы река не замерзала... Черт побери! Я, кажется, докатился до утопии!
Ведь дети еще хотят, чтобы папа не ругался с мамой. А ругаются-то они из-за чего? Из-за квартиры, зарплаты, из-за соседей и знакомых... Значит — вечная жизнь со «сторожем»? Значит, да. Только что ему охранять у тебя, учитель? Каким ему быть, служить чему?
Поставить оценку в журнал... Как это не просто. Было бы просто, если бы сразу знал, как быть с любимцами (а они есть у каждого учителя!), куда подевать неприязнь к лентяям. В конце концов, и объем труда надо учитывать. А как определить, сколько потребовалось времени для освоения заданного на дом материала одному и другому ученикам?..
Вчера страшно хотелось завысить оценку Зине и занизить непослушному баловнику Вите. Сдержался. Спасибо, «сторож»!
Спасибо за то, что я перешагнул через себя. Может, это и есть подлинная честность — делать не по велению сердца, а по велению разума?..
Странно: Зину люблю больше, чем Витю, а они для меня в то же время — одинаковы.
Перешагни самого себя. Честность там, где долг. Но не слепой долг, не инстинктивное подчинение выработанным канонам, выработанным формулам воспитания, а долг учителя, который учится сам.
Обучая, учись всю жизнь. Какая тривиальная истина! И как трудна для понимания! Трудна во многом потому, что иногда надо учиться у собственных воспитанников, а стыдно.
Вспоминаю разговор с одной моей однокашницей. Перед практикой она призналась мне, что больше всего боится недостатка собственной эрудиции. Ругала преподавателей.
(Мой друг, перешагни самого себя! Где-то я читал, что разведчик должен думать даже тогда, когда чистит зубы. Учитель, наверное, тоже. И не только думать, но и учиться, учиться каждую свободную минуту, поднимать свой интеллектуальный уровень до предельной высоты. Что из того, что ты литератор? Твои ребята будут летчиками, инженерами, космонавтами...)
Вчера весь пятый класс смеялся надо мной. Я не знал что такое «абракадабра». Оказывается, на «языке, игры» это означает: «Ложись на спину!»
Что ж, ложись, учитель! Ложись, коли побежден, и не смей стыдиться этого! Ребята не простят тебе только запрещенных приемов. А честное поражение твое они забудут через час.
«Абракадабра»... Мелочь? Возможно. Но ведь рядом бродят и серьезные вопросы, которые тебе придется разрешать. Начни с малого. Перешагни самого себя и скажи: «Спасибо, «сторож».
Сегодня, подходя к пятому классу, услышал крик: «Ура! Литератор идет!»
Приятно защипало в груди. Невольно поинтересовался, чему ребята так обрадовались?
— Не знаем, — отвечают. — И тут же добавление: — Это мы пошутили...
Хороший ответ. Хороший, потому что они все знают, а главное — все помнят.
Мой коллега, Владимир Петрович обещал пятиклассникам помочь в выпуске стенгазеты. Не знаю, по какой причине, но слова он не сдержал. Сейчас ребята зовут его Володей.
«Сторож» учителя — это его память и внимательность по отношению к ученикам. И, конечно, — честность во всем, умение поступить, взвесив все «за» и «против», поступить так, как велит долг — с наибольшей пользой для воспитанника.
Сторож учителя — это постоянная борьба за самого себя, без скидок на усталость и «непокорность» учеников.
Педагогично — удалить ученика с урока? Можно спорить. Можно решать по-разному. И все же, несмотря на различные выводы, это приходится иногда проделывать. Приходится. Ради коэффициента полезного действия урока для основной массы класса. В конце концов, удаление ученика ложится на совесть учителя, вынужденного пойти на этот крайний шаг.
Меня мучает сейчас другое. — Границы педагогической власти. На одном из уроков мне пришлось попросить одного из мальчиков покинуть класс. Через минуту он снова появился в дверях в сопровождении... директора школы.
Перед лицом класса и издевательски блестевшими глазами виновника случившегося мне пришлось выслушать речь о непедагогичности приема удаления из класса. Нарушитель был водворен на место, и директор удалился. За ним пошел хулиган. Я снова выгнал его. Я считал себя правым при этом. И сейчас считаю. Не знаю, закономерно ли?
Педсоветы. Сколько их было... По каждому поводу. Был даже такой (трехчасовой), на котором решали, кому первому дать школьную лошадь для вспашки огорода...
Сегодня рассказывал в девятом классе моего любимого Чехова. Потом получил выговор от завуча — не было у меня конспекта урока. А его и не могло быть: Чехов и конспект урока по нему — для меня несовместимы. Живого, милого Чехова рассказывать, заглядывая в конспект?! Да простят меня методисты — считаю для себя преступлением!
Значит, писать конспект только для того, чтобы не получить замечания завуча? Не могу. Что это, упрямство?
Ребята попросили почитать стихи. Читал весь урок. Увлекся. А может, просто потому, что хорошо слушали, нравилось им. В результате — не выполнен план урока. Фактически я «преступник». Но не могу признать этого, не могу.
Методика, методика... Жалобы со всех сторон. Слышал я их от студентов и преподавателей. В большинстве своем они утверждают слабое преподавание таковой в институте.
Не знаю, так ли это. Может быть, все жалобы имеют под собой другую почву — неумение анализировать свой собственный педагогический опыт, делать выводы каждый день, каждый час, искать методы подачи материала на каждом уроке?
Чужой опыт вряд ли может удовлетворить свои потребности в стремлении со всей полнотой донести материал до учащихся. Нет одинаковых классов, нет одинаковых школ, нет одинаковых по способностям преподавателей. Каждый должен найти свой «ключ» урока, да и не отойти при этом от незыблемых, необходимых советской школе методов.
Так рождается методика. Рождается даже там, где в библиотеках нет достаточного количества нужной литературы, там, где ребята еще не видели телевизора.
И еще о методике. Ее дают в наших институтах. И дают неплохо. Беда в другом. Все студенты проходят педпрактику в городских школах. Зачастую, кроме всего, школы эти экспериментальные, оснащенные техническими средствами, с замечательно оборудованными методическими кабинетами, сильным составом преподавателей и высоким уровнем развития учащихся. Студент проходит в такой школе практику, используя опыт преподавателя, который читал ему лекции в институте и который еще и сам работает в этой же школе. После такой педпрактики студент попадает на работу в деревенскую школу и... опускает руки. Выясняется, что вся методика была ни к чему...
Есть и другая беда. Она заключена в слишком большой разнице нагрузок: 20 уроков за четверть на педпрактике в городе и — до 28 часов в неделю на работе в деревне. В результате все выработанные методические приемы рушатся из-за недостатка времени для их осуществления. В институте преподают выразительное чтение. Что ж, нужное для литератора качество. Но как этого мало для того, чтобы увлечь ребят. Не хватает нашим филологам искусства оратора, молниеносной ориентировки в развитии логической мысли, в ситуации, требующей смены, немедленной смены формы урока, хода его развития. А ведь этому тоже надо учиться, учить этому. Только «спасибо» за такой курс скажут студенты. И не одни филологи.
В школе, где я прохожу практику, из двадцати шести учителей — трое мужчины. Трое... Трое на посту, который испокон веков был мужским. Что это, ирония века?
Откуда берется у ребят презрение к педагогической профессии? Особенно касающейся гуманитарных наук? Меры нужны, меры по привлечению в педвузы мужчин. Может быть, даже вплоть до взывания к партийной совести, к совести комсомольца. Мне кажется, история простит даже принуждение в этом давно назревшем деле. Простит, потому что оно оправдается, не сразу, но оправдается — оправдание это мы найдем в лице будущих поколений, которые получат в школе качества, какие привить дано только педагогу-мужчине.
Прощаться с ребятами. Единственное, чему не надо учиться. Достаточно быть для них человеком, отзывчивым, добрым и в то же время строгим и требовательным. Достаточно... как смешно звучит. Это же страшно трудно. Это экзамен на всю жизнь.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Четвертый курс филфака готовится к распределению. Сто двадцать пять человек думают о своем будущем. И я тоже думаю. Я даже вижу во сне ребят. Тех самых, которые сидели передо мной во время моей практики. Должно быть, мне суждено вернуться к ним. И уже не на три месяца, а...
Вернуться, чтобы учить их и учиться самому. Вернуться с повзрослевшим за год «сторожем».
Опубликовано в сборнике "Товарищ студент" (Пермь,1971).