Стояло лето 1982 года. Солнце нещадно палило. В квартирах и конторах стояла духота. Про кондиционеры еще слыхом не слыхивали.
И лишь в деревянном одноэтажном, неказистом, приземистом здании, вросшем от старости в землю, на огороженном бетонными плитами участке было сыро и прохладно. Пахло плесенью и сдохшими крысами под провалившимся полом и за стенами, оклеенными обоями времен царя Гороха.
В половине двенадцатого, неизвестно с какой стороны в маленький провинциальный городок Мухобойкин вошла неопределенного вида особа, с черным, то ли от грязи, то ли от каких-то других причин, но явно не от загара, неопределенного возраста, одетая в замызганное платье.
Она целенаправленно двинулась к ничем неприметному зданию, не видному за высоким забором. Особа знала, что в этом здании находится местный трест столовых. И как старшая дочь лейтенанта Шмидта, она отправилась туда. Звали особу Сонька. Правда не Блювштейн а Бликштейн. Но она гордилась страшно таким сходством. Соньке было 55 годков, из которых она и года не работала, и была она знаменитой когда-то мошенницей. Но с годами, постарев, не могла уж проворачивать большие дела и приходилось довольствоваться мелочевкой.
Несмотря на непрезентабельный вид здания, Сонька надеялась, что внутри она встретит, ну, конечно, не миллионершу Беллу Бородкину, но уж упакованных и обвешанных золотом провинциальных теток, которые ей дадут денежек на фаянсовой тарелочке с золотой каемочкой.
Провинциалок легко обвести вокруг пальца.
В здании было несколько кабинетов. Какие-то были закрыты, время близилось к обеду, сотрудники расползлись по городу, по подведомственным столовым, якобы по делам, а на самом деле покушать на халяву, да расживиться дефицитными колбаской и мясцом.
В одном из кабинетов раздавались голоса, и Сонька направилась туда. На кабинете висела табличка «Торговый отдел», За столами сидели четыре молодые девицы, одетые в обычные платья, на руках сиротливо блестели по 2-3 колечка да скромные золотые цепочки на шеях.
Девицы уплетали жареную мойву, которая огромной горой возвышалась на блюде. Рядом валялась куча обглоданных костей.
Сонька сделала жалостливое лицо. «Вечер в хату, девчули», - прокуренным басом пробухтела она.
Девчули недоуменно переглянулись и продолжали щелкать мойву, как жареных тараканов.
«Мы с вами коллеги. Я ведь тоже работник общепита. Вот откинулась, тьфу, освободилась. десять лет чалилась. До дома доехать, денег нет. Не поможете коллеге?»
«Хррум-хрум.» и глазками хлоп-хлоп….
«Работала я в Москве поваром в большом ресторане. Шеф-повар наш придумал приспособление, чтобы в вытяжку затягивало голубей. И мы из них детали цыплята табака. Два с полтиной стоила порция цыпленка табака. Голуби так и падали, так и падали в вытяжку, только ощипывать успевай.»
Шеф сам озолотился, да и нас не обижал. Жили мы припеваючи, пока в наш ресторан не пришла на банкет делегация с Лубянки, и по ошибке мы подали им вместо цыплят табака наших голубя табака. Да случись такому греху, один голубочек был окольцованный, да колечко-то и попало в тарелку самому главному.»
Нас сразу в черный воронок. И вот десять лет я отсидела. Все конфисковали. Домой вот добираюсь, помогите уж кто, чем может.», - жалостливо запричитала Сонька.
Мойва хлопала от удивления жареными глазами и радовалась, что девчули забыли про нее, слушая чумазую Соньку.
Товароведки полезли за своими кошельками, в которых сиротливо лежали мятые рублевки и мелочь.
Повздыхав, они пошептались, сколько ж лучше дать коллеге. И решительно достали по 50 копеек. Итого на кон вышло 2 рубля.
Сонька даже не стала просить больше, потому что мойва укоризненно смотрела на нее, и уныло пошла к выходу.
И тут самая нарядная из товароведок встрепенулась и позвала ее назад: «Подождите. Сейчас позвоним в наш главный ресторан "Мухобойкин зал", директору.», и решительно взяла трубку телефона.
«Аграфена Пантелеймоновна, это товаровед по мясу Аня Грудинкина. Вы жаловались, что вам урезали фонды на мясо. К нам тут прибыли делегация по обмену опытом. Я направлю представителя делегации к вам. Вы уж потом не забудьте про меня».
В кабинете явственно запахло цыплятами табака, которые на глазах превращались в сиреневые двадцатипятирублевки».
Мойва тихо плакала от зависти на столе.