Нельзя было ставить делегатов перед дилеммой: брать власть единолично в руки Советам, или не брать и погодить до Учредительного собрания…
Делегатов надо было поставить перед фактом: Временного правительства нет, провозглашайте власть Советов, товарищи!
Необходимость только такой постановки вопроса Ленин понимал лучше, чем кто-бы то ни было. Во всяком случае, точку зрения Ленина мог довести до уровня действий только сам Ленин – лично!
Весь день 24 октября (6 ноября) 1917 года он посылает записки в ЦК, а затем пишет на своей последней конспиративной квартире знаменитое письмо к членам ЦК в Смольный:
"Товарищи!
Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно.
Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь всё висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооружённых масс…
Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться!) юнкеров и т. д.
Нельзя ждать!! Можно потерять всё!!
Цена взятия власти тотчас: защита народа (не съезда, а народа, армии и крестьян в первую голову) от корниловского правительства, которое прогнало Верховского и составило второй корниловский заговор.
Кто должен взять власть?
Это сейчас неважно: пусть её возьмёт Военно-революционный комитет "или другое учреждение", которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных…"
Это – лишь начало письма, в котором Ленин, кроме прочего, мотивирует необходимость немедленного свержения Временного правительства удалением из состава правительства военного министра Верховского – фигуры неоднозначной, но антикорниловской. Ленин настаивал на аресте министров "сегодня вечером, сегодня ночью", иными словами – до открытия II Съезда Советов, и заявлял, что "было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября…"
Был ли Ленин прав?
Безусловно!
Начать надо с того, что вокруг Питера тогда закручивался тройной тугой узел.
Наступали немцы, и были все основания предполагать, что Петрограду правящей элитой уготована судьба Риги.
В Балтийском море появилась английская эскадра, и её поведение тоже было подозрительным.
Наконец, активизировался сам Керенский, и его могли подпереть корниловцы…
Это всё – с одной стороны.
С другой стороны, не было особых сомнений в том, что большинство Съезда примет линию большевиков…
Однако то, насколько решительно повернутся события после открытия Съезда, можно было лишь предполагать – очень уж охоч русский народ стал на митинговщину.
Особенностью национальной политики России в 1917 году были митинги. Митинговать как начали с марта, так оно дошло и до ноября… Площади даже уездных городов устилал серый "ковёр" шелухи от семечек – народ слушал ораторов от разных партий, и одновременно лузгал…
В стране, где веками лишний раз и пикнуть не давали, это было понятно и объяснимо. Но время речей проходило. Позднее Владимир Маяковский определит суть ситуации точной формулой:
Тише,
ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер!
Керенский же, загнанный в угол самим собой, мог пойти на крайние меры – как это уже было проделано им в Июле 1917 года.
Крыса в углу – это всегда опасно!
Ленин требовал:
"Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью…"
"Верхи" большевиков в Смольном (не все, но многие) всё ещё колебались, а Ленин и только Ленин тащил их и Россию к верному – это показали уже ближайшие сутки – решению буквально за шиворот, и вдалбливал в головы:
"История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя терять всё.
Взяв власть сегодня. Мы берём её не против Советов, а для них.
Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия…
Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направлять своих представителей, а не ждать их…
Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!
Промедление в выступлении смерти подобно".
Казалось бы, что тут неясного? Ленин простым русским языком втолковывал: "Мы берём власть не против Советов, а для них!". Тем не менее, даже среди большевиков на сей счёт шли споры.
Можно ли было доводить до споров на открывшемся Съезде Советов? Под эти споры революцию в считанные день-два могла сменить контрреволюция, что означало большую кровь.
Не-е-ет, власть надо было брать немедленно – до открытия съезда!
И в наступивший за написанием письма вечер Ленин, послав к чёрту все конспирации, отправляется с Рахья в Смольный, оставив Маргарите Фофановой записку: "Ушёл туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич".
Подписавшись так, он дал понять Фофановой, что с подпольем покончено – он уходит в открытую политическую схватку.
Найдя в квартире вместо Ленина его записку, Фофанова тут же бросилась в Смольный, и там увидела Ленина – уже без парика, в окружении людей…
В деле!
Одна ночь отделяла то славное реализовавшееся "сегодня", о котором писал Ленин в письме в ЦК от того возможного бесславного "завтра", о котором писал он же. Но к этой ночи между "сегодня" и "завтра" он последовательно готовился сам, готовил партию и живую часть народной массы всю свою жизнь.
Уверен, что, идя по ночным улицам Питера, он не думал об историческом значении момента, о своём близящемся триумфе и прочем подобном. Надо полагать, думал он об одном – как бы побыстрее добраться до Смольного, да и вообще до него добраться.
Однако момент был исторический, и уже назавтра его ожидали триумф, громовые аплодисменты, восторг, но он заранее всё это отметал. Уже говорилось, что умный лётчик-испытатель высказал точную мысль: "Если испытатель идёт в полёт как на подвиг, значит он к полёту не готов". Вот и Ленин не думал об истории – он её делал!
Как жалко выглядят все потуги умалить заслугу Ленина в том, что восстание стало из потенции фактом именно тогда, когда промедление в выступлении было смерти подобно! Ночью Ленин взял дело в свои руки, а уже в 10 часов утра 25 октября 1917 года в редакцию "Рабочего и Солдата" и на Центральный телеграф ушло написанное Лениным обращение "К гражданам России!":
"Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов"
Написать можно всё, но за одни сутки сделать написанное совершившимся событием может лишь подлинно народный вождь, держащий руку и на пульсе истории, и на пульсе той части народа, которая готова делать историю.
Почему Ленин рискнул низложить Временное правительство "на бумаге" до того, как оно было арестовано? Да потому, что, придя в Смольный, он уже не сомневался в том, что его заявление станет фактом если не к середине дня, то уж к вечеру – точно!
Так оно, к слову, и произошло.
При этом обращение "К гражданам России!" – фактически, самый первый документ Советской власти, по форме было советским, а не большевистским. Ленин и тут мыслил верно: Военно-революционный комитет при Петросовете был более широким органом, чем чисто партийный Военно-революционный комитет, куда входили Сталин, Свердлов, Подвойский, Бубнов, Дзержинский, Молотов…
Более узкий "партийный" ВРК входил в "советский" ВРК, где работали и беспартийные, и левые эсеры, и меньшевики-интернационалисты, и даже анархисты… В ВРК при Петросовете входили также представители фабрично-заводских комитетов, профсоюзов и войсковых частей.