Первая бомба вмазала в бункер-Б, а остальные понеслись россыпью вдоль берега. Мы почти успели — замыкающего бросило ударной волной прямёхонько в арку входа подземных галерей. Ерохин быстро поднялся и отряхивался, будто ничего и не было. Фартовый, что ещё скажешь.
Вторая волна бомберов летела высоко в небе; еле видимая — вспышек зенитных снарядов было в разы больше.
— Пошли, — сказал я и первым выскочил на площадку между цехом и берегом. Сарафанов махнул заводским — инженер Шадрин и Сашка-сапёр двигались параллельно и оттого, что все были готовы, как заведенные пружины, мы оказались у люка задолго до второй серии бомб. Сарафанов, испанец, Ерохин, Шадрин, Сашка-сапёр, ну и я — командир группы, старший лейтенант Саблин.
Опустившись в люк по пояс, я смотрел на приближающиеся самолеты. Несколько восемьдесят восьмых «Юнкерсов» выдрались из облаков. Один тут же получил снарядом в бочину, загорелся и начал падать. Под горящей тушей рассыпались белые зонтики парашютов. Их подхватывали лучи прожекторов и подносили к трассирующим цепочкам зениток на том берегу Охты, чтобы порвать на кусочки.
Другой «Юнкерс» бомбы сбросил. Неслись они явно в «молоко» или как там называется у лётчиков. Чёрные точки должны былиупасть за рощей. Я видел, как дрожат в полёте их стабилизаторы.
По шее забегали пронзительно-колючие мурашки… «Начинается». Я даже обрадовался этим, строчащим тело, как гигантская швейная машина, уколам. А время началодробиться на маленькие равные доли, в каждой из которых гремел взрыв. И самым странным было то, что сначала дрогнула земля, и лишь потом в снег стали втыкиваться чугунные «дуры».
— А ну, вниз!.. — Я зашипел на Ерохина, спихивая его с лестницы. И, кажется, ещё по шее двинул; точно сказать не могу — началась толчея втискивания в подземный тоннель.
Наверху ещё раз содрогнулось, и на голову посыпались комочки грунта с мелкими камешками…
Мы стояли вдвоём, впереди всех, и Шадрин, проведя рукавицей по стенке трубы, сказал:
— Надо ползти метров шестьсот.
Из метрового желоба пахло мокрым бетоном.
— Пал Палыч, а если всё-таки на «расколе» подзорвать? Я аккуратно. — Сашка-сапёр затянул пояс на гидрокостюме и выжидающе поглядел на Шадрина. Тот буркнул: — Ну, подрывай… аккуратист. Если хочешь, чтобы половину Рублевиков затопило.
В трубе что-то загудело, послышался наждачный шорох и огонёк, неизвестно как появившийся в желобе, рассыпался десятком искр.
— Вы пойдёте за нами, — сказал я Шадрину. — И пожалуйста, выполняйте всё, что мы будем говорить без разговоров.
Я уже примеривался, как половчее забраться, но Сарафанов шагнул вдруг вперед.
— Командир, я первый пойду. Разрешишь?
— Нет, — сразу сказал я. — Ты сам знаешь…
Неделю назад он потерял здесь двух человек и не годился на роль дозорного. Стараясь реабилитироваться, рвался лейтенант, как говорится, в бой, а тут надо как раз наоборот — внимательность и осторожность.
— Будешь охранять инженера. В голове — Руис и Александр… отчество, как?
— Тимофеевич, — засопел Сашка-сапёр, — по батюшке, стало быть.
Испанец забрался в трубу и включил фонарь. В его свете бетонный круг показался ослепительно белым сводом, лишь немного закрашенным темнотой. Мягко чавкнула жижа. Несколько секунд Руис глядел перед собой, затем пополз вперед, опираясь на локти.
— Ну всё, двинулись.
Сарафанов с инженером заворочались в темноте; впереди где-то мелко-мелко дрожала земля.
Мне хотелось задержаться ещё немного, очень уж второпях был выстроен поиск. Данных практически никаких — вся надежда на Пал Палыча Шадрина. А он немолодой уже. И плюс «здоровье» блокадное. Горячее спецпитание перед операцией, конечно, все получили, только надолго ли этих калорий хватит?
Мы с Ерохиным двигались, поотстав от других. Я уже начинал видеть в темноте, поэтому, когда он бодро попёр на торчащий из стены костыль, слегка отклонил ему голову.
— Как… что? — Увидев перед собой ржавый угольник, он шумно выдохнул и сполз к середине желоба, ближе ко мне. — Карта не промокнет, командир?
Мелкая капель, брызгавшая с потолка, превратилась уже во вполне ощутимые струйки.
— В клапане не промокнет.
Похлопав по нарукавнику гидрокостюма, я подумал, что срез штабной карты заканчивается аккурат на этих кишках бетонных труб. Дальше — терра инкогнита. Правда, у Шадрина есть старый план подземных штолен.
— Я…
— Подожди! — Прислушиваясь к полному звуков подземному миру, я засёк отдалённый шум водяного потока.
Звук этот был тих. Он остановился, будто поняв, что я жду его, и, крадучись, зашелестел снова. Он прятался, то исчезая, то появляясь снова; вот уже вся команда почти скрылась вдалеке, и звали меня, но я всё ловил ускользающий водяной цокот.
Сначала никто не понял, что происходит, когда появилась чёрная трещина. Она торопливо поползла вниз, кто-то посветил фонариком и появилось такое ощущение, что именно этот луч света режет кирпич. А когда тряхнуло, понимать уже было поздно — через проломы в желоб хлынули потоки воды.
— Накро-о-йсь! — раздался отчаянный вопль Шадрина и я тут же набросил капюшон с застёжкой, одновременно дёрнув клапан. Рукава наполнились воздухом, и меня, как надувную куклу, понесло в тартарары.
На удивление и радость, поток выбросил невредимой нашу компанию. Шлёпнувшись в жидкую грязь, лично я оставил довольно приличную вмятину. Над головой зашумело: «девятый вал» хлынул вниз, выплеснув очередное тело, как пойманную плотву в садок. Махая конечностями, тело оставило отпечаток в грязи, тут же принявшись ругаться.
— Ну, все теперь, полный комплект, — сказал я. — Александр Тимофеевич, вставай.
Сашка-сапёр первым делом схватился за свой вещмешок и поднялся, опираясь на мою руку. Я видел, как он ощупывает его и вроде как остался доволен; во всяком случае, Шадрина сапёр заверил, что «всё в полном ажуре».
— Кто-нибудь скажет, где мы? — спросил я, обернувшись к заводским.
— Тоннель. Здесь ветку метро тянули — Шадрин осмотрелся по сторонам. — Ну и бросили.
Такого поворота я не ожидал.
Ерохин придерживал инженера, выливающего воду из резинового сапога.
— Эдак нас в Охту уже ледышками принесёт, — пожаловался тот. — У меня шаровары мокрые совсем.
Народ как мог, сушился. Кто ноги промочил, кому-то за шиворот налилось — задержка, в общем. Шадрин же отхватил более всех; человек он пожилой и без навыка.
— В метро будто бы «Вольфкнехт» работает, — сказал Ерохин.
Я не ответил. Уже месяц, как стало известно, что немцы забросили в город специальную группу, а поймать наша «контора» смогла только одного из диверсантов.
— Говорят, что они и не люди вовсе. — Сарафанов, вытащив из кобуры термопистолет, повернул рычаг усилителя в боевое положение.
— Люди, Михей. Только улучшенные, на арийский манер. — Я сплюнул, заодно очистив горло. — Немцы вроде как опыты над человеческим организмом проводят.
— А-а, понятно… цивилизованная, стало быть, нация.
— Пал Палыч! Давайте, глянем, куда нас занесло.
Шадрин перестал возиться со своим промокшим обмундированием, открыл тубус и развернул восковой желтизны пергамент. Руис подсветил, а меня при взгляде на инженерскую карту начало трясти. По её сморщенным бокам стояли печати «особой, его величества канцелярии».
— Это откуда у вас?
Инженер зачем-то посмотрел на обратную сторону пергамента.
— Это у нас в сейфе хранится. Для работ в подземных галереях.
Верхушка двухсотлетнего документа была небрежно смята в его кулаке. Я осторожно высвободил раритет из цепких пальцев этого варвара с инженерскими молотками, но Шадрин лишь рассмеялся:
— Да вы не бойтесь. Вещь особого свойства. Думаю, что резина, или, скорее, ткань, пропитанная каучуком. Вот, смотрите!
Он растянул пергамент на манер мехов гармошки, и мелкие детали карты разбежались по растянутой поверхности.
— Вы поосторожнее, — хмыкнул Сарафанов. — Наш командир до войны историком в Университете был.
Манускрипт опять съёжился. Не поднимая глаз, инженер кивнул:
— Понятно… В общем, нам лучше идти здесь, — ногтем он провёл длинный тонкий след вдоль нумерованных квадратов с ижицами и ятями.
— Скажите, товарищ инженер, вот этот значок, он что значит?
— О, это ошибка, старый знак. Местная геоструктура исключает сальзу — ну… грязевой вулкан… — Шадрин закашлялся, а испанец отвёл меня в сторону. — Нет там никаких сальз, он прав, — тяжело сказал Руис. — Такой знак рисовали отцы-иезуиты, когда находили линзу силы.
А вот теперь надо быстро принять решение. Нашу команду послали в банальное сопровождение инженера и подрывника — они должны были завалить вход в галерею. Расположенный между заводом «Краснознаменец» и Охтинской плотиной энергоконтур оказался «дырявым», именно здесь нейтрализовали «вольфкнехта». А линза… На языке физиков, линза силы — это поток тектонической энергии, бьющий из георазлома. Теоретически существуют методики активирования линзы для энергоудара. Если «вольфкнехты» присланы за этим…
— Шадрин, вода, что смыла нас, могла прорваться от бомбёжки?
Он сказал негромко:
— Вряд ли. Там двойная защита. Как раз на случай воздушного удара. Вы думаете…
— Нет, хочу понять. Какие еще могут быть причины?
— Взорвать могли.
Все повернулись к Сашке-сапёру. Тот почесал за ухом:
— Около брюссовской галереи шло русло подземной речки. Если там десяток «шпал» заложить…
Я вспомнил, как бомбили ювосемьдесят восьмые. Не прицельно, вразнос — лишь бы запас сбросить. Или внимание отвлечь. За тяжёлыми взрывами «пук» от десятка тротиловых шашек никто не заметил.
— Когда восстановится гидравлика и сюда опять можно будет проползти по трубам?
Шадрин замялся и вытащил логарифмическую линейку…
— Два часа где-то.
Значит это оно. Значит, немцы прикрылись бомбежкой и рванули галерею. Водой затопило все входы и у них на два часа развязаны руки. Выходит, мы должны добраться до места, обозначенного на старой карте и встретить там возможных «вольфкнехтов».
— Послушайте, Шадрин, — голос у меня стал сухим и бесцветным, как трава в копне. — Я заставить не могу. Но без вас мы можем не успеть вовремя до этой… ложнойсальзы. Вы сможете нас довести?
Инженер, чуть помедлив, кивнул.
— Там кабель когда-то прокладывали, — сказал Сашка-сапёр и повел нас прямо в темноту…
Широкий низкий коридор со сводчатым потолком шёл уступами вниз. На первом же уступе он сворачивал вправо и Сашка тут же предупредил:
— Ступать в шаг за мной. Если в промоину затянет — амба.
Дерганый свет факелов выхватывал из темени раздавленные плитки кирпича, наплывы льда, тянувшиеся от потолка к земле, остатки металлического крепежа в лишайных пятнах… На бог весть как сюда попавшем бетонном блоке стоял жестяной ларь с надписью «Пирожки» — ещё более странный и нелепый предмет в этом преддверии адских врат. Чувство опасности наваливалось всё сильней и заставляло притормаживать на ходу — ногой я осторожно нащупывал дно. Вся колонна двигалась не быстрее улитки, так же настороженно шевеля «рожками».
Тьма здесь была особой густоты, даже фонарь пробивал не более чем на метр. Когда же она стала редеть, сменившись клочковатой сумеречью, я понял, что коридор заканчивается.
Впереди показалась просторная зала, как в Екатерининском дворце, разве что под землёй, где вместо позолоты и янтаря — сплошь серый бетон, чёрные зёвы чугунных труб, да терракот царского кирпича. Однако до залы нужно было ещё добраться — проползти под непонятно чем, полукруглым и подпёртым раздавленными железяками.
Шлёпая по грязи ладонями, я увлёкся преодолением препятствий, как будто сдавал норматив спецподготовки, и едва не врезался головой о стену — абсолютно чёрную. Она была покрыта наростами такой замысловатой формы, что казалось — проступили из неё руки замурованных мертвецов.
— Дальше надо в воду спускаться, — поёжился Сашка-сапер. Он позаимствовал у Сарафанова дальнобойный фонарь и внимательно следил за скользящим лучом.
На нас пялились раззявины трёх громадных трубищ — роста в полтора каждая. Две были смонтированы совсем низко, и в них плескалась вода, а к третьей, что располагалась под потолком, вела какая-то кривая лестница.
— Чё застыл? — инженер пихнул Сашку в бок. — Вон там.
Фонарь брызнул светом в верхний тоннель, осветив подпирающие свод колонны.
Чтобы добраться до лестницы, нужно было преодолеть гряду перемазанных илом камней. Больших и не очень. На одном из них Ерохин качнулся и донная грязь, спокойно дотоле смердевшая, вытолкнула на меня нечто кругло-мохнатое.
Сухо щёлкнул конденсатор моего терморазрядника и красные молнии подожгли круглую тварь. Две ее лапы вскинулись вверх, полыхнув огнем.
— Отставить! — Ерохин рассмеялся. — В мороз пригодится.
Вытащив из-под ерохинского сапога дымящийся ком, я тоже начал хохотать — это был треух с меховыми ушами и обгорелым верхом. Твою маму на пляже…
— Вы, ребята, это... — Сашка участливо наблюдал за мной — Можно гранатой ещё. Или тротилом — у меня целый мешок. — Он поднял груду ветоши с пола. — Поди, бригады Шевелева. Командировочные они, из Тулы… с нами кабель вели. Потом девались куда-то…
— Куда надо, туда и девалась, — нахмурился Шадрин.— Веди, давай!
Чтобы попасть на площадку перед трубой, надо подняться по лестнице. Сразу было видно, что держится она на соплях; пару костылей даже вылезли из гнезд, когда Михей тронул ржавую стойку. Всю конструкцию обмотали непонятными какими-то ленточками из материи — их концы дрожали, подхваченные незаметным ветерком.
Пока Сашка-сапёр, как самый лёгкий, карабкался вверх, я устроился на пустой канистре. Рядом кряхтел Шадрин.
— Знобит что-то, — пожаловался он. — Видать, переохладился.
— Ну, тогда оставайтесь здесь, Пал Палыч, — сказал я.
Ерохин вытащил из груды камней перекошенный строительный козёл и разбил на доски одним махом:
— Вот, товарищ инженер, грейся.
Отдав нам несколько деревяшек на факела, Шадрин начал разводить костёр. А мы по-очереди стали взбираться по шаткой лестнице. Я замыкал группу. Когда все втянулись в узкий проём под потолком, переложил факел из одной руки в другую, собираясь войти в тоннель.
Прыгающий свет зацепил верхушку нависшего свода. Там, за кирпичным уступом, качались тонкие стебли, растущие прямо из стены. Лепестки на цветах были необычно чёрного цвета. Их обрамляла еще более чёрная кайма, а сами лепестки скрывали небольшой купол с тычинками-пестиками.
— Ух ты, здорово!
Ерохин, замешкавшийся у входа, потянулся к чёрному цветку и, пока рука его медленно плыла вверх, один из лепестков свернулся. Резко запахло прелью, и вместо цветочной мякоти показались продольные грибные пластинки.
— Не трогать!
— А?
Тот непонимающе оглянулся, продолжая тянуться вверх, а меня накрывало предчувствие. «Как только он дотронется, случится беда». И не дожидаясь, пока придёт понимание сути не осознанной опасности, толкнул Ерохина, заорав:
— Падай! Лицом вниз!
И пока он, проговаривая, соображал, я поднёс факел к стеблям. Грибной букет вспыхнул, а Ероха, ударившись в стену, завопил:
— …ка это что?
Я рыкнул:
— Закрой глаза, это sapropus.
Иностранное слово подействовало моментально — он закрыл глаза, для верности ещё и заслонившись локтем. Хотя, может быть, закрылся от слишком яркого света: пылая, гриб-цветок качался и ронял на пол тяжелые смоляные капли. Опустив на глаза защитные очки, я задержал дыхание и жёг воздух до тех пор, пока зеленоватая волна не просела на пол.
— Зараза… — приподнявшись, Ероха крикнул: — Михей, подождите!
Мы стали догонять их в чавкающей грязи. Освещали путь сначала фонарями, потом факелами, потому что фонари без причины потухли, а потом и вовсе в темноте, потому что свой факел я уронил, поскользнувшись, в жижу.
Вытаскивая сапог, я вспомнил наказ идти «след в след» и подумал, что надо было оставить Сашку-сапёра вместе с инженером. Во-первых, у Шадрина только наган, во-вторых, если что случится с сапёром, завалить входы в Контур будет ой как непросто. А в-третьих, против «вольфкнехтов» толку от Сашки ноль.
В нашей группе каждый что-то мог. Руис, сын испанского графа анархиста, имел длинный список предков иезуитов. Ну и знания соответствующие. Он мог в толпе определить вора, сразу понять — врёт человек или говорит правду, живой он или мертвый… Ерохину всегда и во всём везет: в орлянку, в карты, в поиске. Этот бывший гопник всегда знал, какая дорога верная; за полтора года войны его даже не ранило. Сарафанов был опытным ликвидатором — на его счету 21 нейтрализация. Личная. Михей еще до войны валил таких монстров, что ни один «Некрономикон» не описывал.
А я этими монстрами воспринимался как свой. Такая вот способность осталась после контакта с нежитью, или, как из называют в «конторе» — параэнергетиками. Могу видеть в темноте, через стены. Могу сказать, чем болен организм — людской или параэнергетический, они ведь тоже болеют и умирают…
Мураши-иголки, бегая в мышцах и нервах, делали своё дело. В этот раз переход происходил как-то легко, без мучительной тошноты и головокружения. Казалось, что я с разбегу окунулся в текучую воду и теперь свыкаюсь с её холодным покалыванием. И видел я в темноте гораздо лучше, чем прежде. До этого раза, лишь грани углов, и блестящие панцири стен различало зрение. А теперь, из далёкой темноты выплывали контуры живых людей.
Метрах в двухстах Сарафанов. Он подвернул ногу — лодыжка мерцает багрово-красным, и сейчас всё Михеево внимание сосредоточено на ней. Кроме матово-бледного свечения, он ничем не выделяется, и я перевожу взгляд на Руиса. У него тоже с ногой непорядок, но проблема эта давняя и несёт её маленький чёрный предмет, застрявший в верхней части бедра. Я догадываюсь, что это осколок. Руиса беспокоит не он; видно, что испанец о чём-то размышляет.
Недалеко стоит Сашка-сапёр, пытаясь зажечь факел. Сашка всё делает резко — так он спасается от рвущей душу боли.
А Ерохин рядом. Вполне себе бодрый, только озабочен сильно, вокруг его головы носится какая-то хрень, оставляя трассер. От этого голова Ерохина становится похожей на планету Сатурн с кольцами. И еще я знаю, что он нервничает, когда упускает меня из виду.
Все на месте, полный комплект. Было б все нормально, если бы не боль. Даже неяркий свет факела рубанул по глазам так, что я закусил губу.
— Ты чего, командир?
Он, видимо, хотел сказать длинную, полную цветистых эпитетов речь, но лишь выругался вполголоса. Мы выбрались из тоннеля, и попали в огромную, просто гигантскую пещеру, как будто в иной мир. Теперь оставалось спуститься по крутому откосу до открытой площадки, где расположились наши. Достаточно широкая, она была отделена сложенными в небольшие пирамиды камнями от идеально круглой воронки, посыпанной жёлтым, как в цирке, песком. За кромкой воронки начиналась гряда массивных холмов. Их острые вершины тянулись вверх, а навстречу, из тёмной выси стремились острые зубья сталактитов. По остриям сбежала тень, и лежавшее впереди меня пространство стало похоже на пасть давно умершего чудовища.
Высыпавшие мурашки принесли болезненное ощущение враждебного присутствия. Руис, ближе других стоявший к воронке, тоже уловил его. Сделав неуверенный шаг назад, он толкнул каменную пирамиду и последовавший за этим камнепад стал как бы сигналом.
Грохот и треск за секунду наполнили подземелье. Два громких, с длинным огнём выстрела погасили факела, и одновременно с ними бахнул термопистолет Сарафанова. А вслед за ним ударил Сашкин карабин. Бесполезные искры выбросились в темноту.
Наши стреляли дружно и часто, однако невидимый для них враг несколькими выстрелами решил исход боя. Сашку сразу толкнуло в грудь, и он скатился вниз, к самой воронке, застыв между камнями, а Михею пуля попала в плечо. Только Руис остался цел, но даже высунуться из-за укрытия испанец не мог.
На долю секунды во мне всё сжалось, чтобы вслед за накатившимся жаром получить нечеловеческое, на грани сознания зрение.
Ерохин застыл, наблюдая за яркими вспышками, и я очень осторожно потянул его вниз. Послушно-тихим голосом он спросил:
— Ты чего, командир? Там же наши!
— Тсс, не шуми.
— Так ведь наши…
— Окружают наших.
— Кто?
— Не знаю, кто. Зато их стрелки видят в темноте, как днём.
— А ты? — Ероха, работая локтями, подполз вплотную ко мне. — Ты видишь в темноте?
— Не бзди, прорвемся. Мне нужен ещё один пистолет.
Ерохин вытянул обойму из разрядника и, чтобы рассмотреть, щёлкнул кнопкой фонаря. Даже мигания не было. Чертыхаясь, он достал запасной аккумулятор, однако результат был тот же.
— Вот сука, новый же совсем.
— Помолчи…
После короткой возни Ерохин сунул в мою ладонь холодную рукоять:
— Держи дядю «Вальтера».
Осторожно выглянув из-за камня, я увидел, как несколько фигур обходят площадку, где скучились наши товарищи. По уверенным шагам — ни шума, ни осыпающихся под ногой камушков, — видели они действительно как днём. Вся их энергия копилась в глазах, светившихся, как у зверей в ночном лесу.
«Вальтер» лёг в руку, как родной. И вот тут, когда ближайший ко мне адский глаз показался из-за вросшего в землю валуна, раздался Голос.
— Никому не советую поднимать голову. Одно движение и — ауффидерзейн!
Было слышно, как лязгнул затвор пулемёта.
Ерохин опять дернулся, но тут же «подал» назад:
— А ведь получается, что мы сейчас как бы в прикупе…
Я дотронулся до его плеча:
— Всё только по моей команде.
Самого говорившего не было видно. Лишь Голос, холодный, чуть сиплый и донельзя презрительный падал сверху, будто вещал сам царь преисподней.
— Я хочу поговорить с вашим оберстом. Как там тебя?..
— Иванов, — засмеялся из-за укрытия Михей. — У меня неприёмный день сегодня.
— Иванов, — захохотал Голос. — И ставлю сто марок, что Иван.
— Угадал, фриц.
— Я Курт, майор Шварцлоссе… Иван, здафайся, — глумился немец. — Тогта поехайт к сфой баба на печ, — и продолжил уже на чистейшем русском языке: — Вы всё равно здесь умрёте, а я дам шанс. Тот, кто сдастся первый, получит жизнь.
Пока он говорил, две фигуры с адскими глазами продвинулись ещё на несколько метров, бесшумно пробираясь по камням.
— Что молчишь, Иван? Поднимай руки. Ты даже сделаешь карьеру, если не глуп: с нашей помощью выловишь всех чертей к какому-нибудь коммунистическому празднику.
Михей насмешливо крикнул:
— Орверы, хер Шварцклозет. Чертей мы называем орверами — организмами враждебными естественному разуму. Такими же, как и вы.
— Вздор! Организмы — это вы. Нищая тупая орда, захотевшая осчастливить мир своим большевизмом. Недоделанные недочеловеки. Вы даже своего бога сбросили, чтобы заменить его жидовскими комиссарами. Теперь у вас нет бога и нет защиты, злобные фанатики!
Тёмный свод, нависший над песчаной ареной, вдруг оплыл, будто наполнился кровью. По его поверхности побежали капли. Наливаясь блеском ртути, они стали отрываться и падать на дно жёлтого омута.
— Смотри, плебей, это рвется последняя печать. И поверь мне, прекраснее зрелища нет, и не будет. Поток из преисподней, который затопит вашу убогую Помпею, и на её месте будет великолепное мёртвое озеро!
Энергия уже хлестала из линзы. Песчаный омут начал медленно вращаться, меняя цвет. Из цепляче-жёлтого он становился серым в тех местах, где скапливалась мёртвая вода. С каждой секундой вращение убыстрялось, выбрасывая из нутра жидкую грязь.
— Озеро! — Голос вознёсся и заметался под каменным сводом пещеры.
Я повернулся к Ерохину, сжимая «Вальтер» и термопистолет:
— Когда начну стрелять — считай. После четвёртого выстрела зажигай факел и беги за мной.
Между тем Голос вещал:
— Иван, ты слышал что-нибудь…
И сам же себе ответил: — Хотя откуда… Что вы вообще можете знать об энергиях, красные азиаты!
И стал читать:
— Думу-тур икн анбохи ингума тур. Ме гора дин…
Слова мёртвого языка разносились над мёртвой водой. Грязевой омут заструился паром — арийская сволочь знала, как вызывать древних духов. А что мы, красные азиаты, можем знать? Только то, что акустическая волна низкого диапазона вызывает энергодинамическую индукцию любой степени мощности. Нужно лишь знать этот диапазон. Голос знал.
А я знал, что у меня только «Вальтер». И еще заряд термопистолета — один. И это — все чем я д о л ж е н победить врага.
Однако первый же мой шаг был остановлен высокой чистой октавой, расколовшей время. Я сначала не понял, что это говорит Руис — белое свечение помогло определить испанца; низкий чужой голос и сгорбленная фигура не позволяли узнать его вовсе:
— Эстарум доминум эст…
Магии древних языков сталкивались в вышине с лязгом звенящей стали. Острые интонации Голоса рубили темноту и тут же вязли в кольчужной сетке заклинаний испанца. Изредка одна из фраз пробивала защитный купол; тогда вращение усиливалось, а жгучий пар начинал есть лёгкие. Но все чаще вихрь звуков, поднятый Голосом, натыкался на сплетённую Руисом защиту. С каждой секундой защита росла и крепла, превращаясь в неодолимую стену.
— Ал коссас а нуэстрас. Палео гохтас…
Голос приближался к той точке накала, за которой победа или крах. Воздух шевелился. Раскаты грома заполнили всё пространство, будто ревел громадный зверь, попавший в паутину. Пренебрегши этой слабой на ощупь преградой, зверь в ней запутался и пропал. Пропал совсем, но, не зная этого, пытался вырваться.
— Истисиль дилмир ая укте…
Руис начал медленно подниматься — видимо, нужно было стать во весь рост, чтобы окончательно загнать в сетку Голос. Тот уже срывался, осыпаясь осколками гремящего чугуна. Но «вольфкнехты» с адскими глазами уже вышли на линию огня.
Первый из них оказался на мушке «Вальтера». Второй — медлил, выглядывая из-за каменной пирамиды, а третий — пробирался со стороны грязевого омута и сейчас был не опасен.
— Командир, ни пуха.
— К чёрту, Ероха. Отправим их к чёрту.
— Отправим… А чего мы злобные… это… азиаты?
— А для них все — азиаты. Мы — тем более.
Я взял в прицел вражью голову, прошептав поднятые волной памяти строки:
ДА, СКИФЫ МЫ
Первая пуля вошла врагу в шею, а две других — в голову, выбив из них танцующие алые струйки.
ДА, АЗИАТЫ МЫ
Ствол как бы сам по себе перескочил на второй силуэт — тот, что подбирался с гранатой к испанцу.
С РАСКОСЫМИ И ЖАДНЫМИ ГЛАЗАМИ
Стрелок уже оборачивался и выбрасывал руку с пистолетом в мою сторону, но видно было, что на размахе он промахнется.
— Факел, Ероха! — рявкнул я, прыгая вниз по сбегающим камням.
МЫ ШИРОКО, ПО ДЕБРЯМ И ЛЕСАМ, ПЕРЕД ЕВРОПОЮ ПРИГОЖЕЙ
Оба выстрела попали в цель — грудь «вольфкнехта» украсилась красными цветками, и он упал, уронив гранату прямо в омут.
РАССТУПИМСЯ И ОБЕРНЁМСЯ К ВАМ
И тот, чей Голос только что летал по всей пещере, вышел из-за укрытия, белея лицом.
— Своею азиатской рожей! — заорал я и выстрелил в немца из двух стволов сразу. Чтоб наверняка.
Однако тот, кому поклонялся Курт Шварцлоссе, успел раньше. Майор оступился и упал, а пуля ударила в камень. И поздно было что-то предпринимать — граната, скользнувшая в чёртов омут, взорвалась, убив третьего «вольфа», вращение тут же замедлилось. А взлетевшие вверх пласты грязи осыпались песком. Поднявшийся от взрыва гребень застыл — пусть ненадолго, но этого хватило, чтобы понять, как действовать дальше.
— Ероха, мешок сапёра! Мешок, где?
И тут я увидел, как Сашка перекатывается к воронке, оставляя за собой густые красные кляксы. У самого края он замер. Сашка посмотрел себе на руки и кажется не увидел их — пальцы, сами по себе, искали что-то. Тень смерти уже пала на его лицо, однако неведомая сила удерживала у грани. Голубой цвет жизни исчез, а сапер всё чикал запалом трубки. То, что помогало ему жить мертвым, было необъятным и древним, сплетённым из корней могучих деревьев, шелеста родников и глубокого сна камней, уходящего в вечность. Наверное, сам Дух этой земли, в таком же, как у Сашки ватнике и кирзачах, помогал его непослушным пальцам. Ветер донес щелчок капсюля, и злое шипение раздуло яркий огонек, тут же погнав его перед собой. Огонек разбудил миллиарды собратьев спрессованных в толстые тротиловые бруски; соединившись, они вспыхнули, осветив падавшее в бездну тело.
А потом содрогнулась все вокруг, и вверх ударил фонтан грязи. Основание его тут же осело, а во все стороны полетели стеклянные шарики, полыхая маленькими красными звёздами. Вниз хлынул уже песок — тёмный и серый. Он втянул в себя Курта Шварцлоссера, принял очертания его фигуры и через мгновение осыпался. Песчаный фонтан закрутился, как торнадо и бил в потолок до тех пор, пока не обрушился свод, распахивая занавес перед черным нависшим небом.
Нам удалось выбраться на поверхность, таща через камни Михея. Его положили на снег, под откосом. Рядом я усадил испанца. И поглядел вверх.
Зенитки били по-прежнему. Ветер сдувал с гребня колючий снег, казавшийся странным в отблесках устремленного в небо прожектора
А к нам уже сбегали люди в шинелях с винтовками наперевес.
— Хенде хох! — закричал их командир, держа «наган» обеими руками. И добавил уже с душевной и такой родной интонацией: — Постреляю, суки!
Автор: Александр Юм
Источник: http://litclubbs.ru/writers/2103-my-aziaty.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
