"Легенды часто разрушают те, кто докапывается до источников"
Станислав Ежи Лец
"Мам, посмотри сегодня ночью мой сон, он очень интересный"
Лиза, 5 лет
ГЛАВА ПЕРВАЯ. РАЗГОВОР ДОКТОРА ШТЕЙНА С МОИМИ РОДИТЕЛЯМИ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ
- Доктор утверждает, что все будет хорошо. – Папа переводил мам слова врача, а мое чуткое ухо уловило разницу интонаций.
«Ура, мы победили!» - мажорно и выразительно звучал голос доктора Штейна.
"Что-то мне подсказывает, что радоваться рановато", – на одной ноте гудел папа.
Нет, я все-таки больше похожа на папу, пусть он и говорит, что мам испортила его гены своим воспитанием. "Зануда – занудина дочь", - считает она.
Хотя бы дверь плотнее закрыли: я не подслушиваю – я все слышу.
- Нисколько в этом не сомневаюсь! - решительно поддержала доктора мам. - Так ему и переведи.
Моя твердая мам. Именно "мам" я ее и называю, безо всяких там падежей. Молодец! Кто-то же в семье, пусть и бывшей, должен быть оптимистом. Когда ты красавица и успешная бизнес-леди, быть оптимистом легко и весело. Жаль, мне мало, что досталось от такого-то богатства. Главное, - ни капельки везения!
Доктор продолжал что-то радостно вещать.
- Он говорит, после операции прошло слишком мало времени, надо еще подождать, - опять сфальшивил папа, - но, самое главное…
- Что? – слишком нервозно для уверенности в успехе перебила его мама. – Что «самое главное»?
Нет, все-таки она тоже не до конца верит доктору Штейну. Мам, ну, хоть ты-то...
Они вдруг перешли на «тихо». Пришлось приступить к подслушиванию. Я босиком (тапочки искать уже некогда) двинулась на ощупь по маршруту кровать-дверь и, предусмотрительно оставив за ней все тело, приникла ухом к источнику звука - расстоянию между дверью и стеной. Хорошо: они меня не видят, а я их слышу.
- Доктор считает, что Лиза, вероятнее всего, сама не хочет видеть. - Папин голос выдавал его озадаченность.
Да уж! Доктор Штейн удивил и его, и наверняка мам. Она незамедлительно об этом сообщила:
- Это что-то новенькое, доктор! Мы вообще-то ожидали, что зрение начнет восстанавливаться сразу после операции. Теперь понятно: этого не произошло, и надо подождать. Но «не хочет»? Что вы имеете в виду? Виктор, что это значит?
Мам сильно разволновалась, чего не скажешь обо мне. Я-то сразу догадалась, куда клонит доктор Штейн.
Доктор долго объяснял, папа переводил, и выяснилось следующее: Лиза, то есть я, получила сильную психологическую травму, и она, эта травма, куда опаснее физической, которая досталась все той же Лизе. Моя память, хоть ее вовсе и не просили, сразу восстановила картину.
Теплый майский день, легкая зелень на деревьях и большие пухлые белые, словно сахарная вата, облака, живущие на небе своей тайной жизнью. По ее законам облака дрейфуют, меняют форму, неспешно превращаясь из медведя в балерину, из ангела в зайца и из одних разных существ в другие разные. В тот злополучный момент я как раз наблюдала превращение большой, понуро склонившей голову женщины, в грациозного, но тоже очень большого лебедя. Сначала долго вытягивалась шея, плющилось и становилось овальным тело, потом на нем прорезались и расправились огромные крылья. Процесс этот почти уже завершился, но тут…
Я почувствовала сильный удар головой - белый лебедь стал розоветь, потом краснеть и сделался страшным алым существом, похожим на китайского дракона с лицом моей мам, залитым кровью. Помню, я страшно закричала, и стало совершенно темно – темно надолго. До сих пор темнота вокруг – мое постоянное состояние. Привыкнуть к этому очень сложно, но и поделать с темнотой пока никто ничего не может.
Мам быстро оправилась от своей, как выяснилось, хоть и кровавой, но совсем незначительной травмы, и стала требовать от врачей внятного ответа на вопрос о моем светлом будущем. Она его однажды не услышала в Москве, где мне сделали первую операцию, и больше спрашивать не стала - позвонила папе в Германию.
Мои родители развелись два года назад, когда мне исполнилось десять, и папа переехал работать в Мюнхен. Именно туда, в какую-то "настоящую", по словам мам, клинику, меня и привезли. Причем на общественном транспорте - от езды на машине я категорически отказалась.
- По всем физиологическим параметрам девочка может видеть: зрительные нервы не повреждены, гематома устранена. Однако, она психологически не готова видеть окружающий мир - работает защитная реакция головного мозга, - монотонно перевел папа эмоциональную речь доктора Штейна.
После этого все немного помолчали, затем деятельная моя мам спросила папу:
- Виктор, и что же нам делать?
-Доктор сказал: «ждать", - почти шепотом произнес папа.
- И сколько мы должны ждать? – раздраженно поинтересовалась мам, которая всегда плохо переносила какое бы то ни было ожидание и любила конкретику. - Уточни, как долго ждать?
Папа спросил, выслушал ответ и, вздохнув, перевел:
-Доктор говорит, что еще одну неделю вполне можно считать допустимым сроком.
-Целая неделя тупого ожидания? – Мама совсем расстроилась и, судя по дрожанию голоса, собиралась поскандалить с доктором. - А что дальше? Вдруг за неделю ничего не изменится? Виктор, ты же знаешь, сколько стоит день в этом заведении. Конечно, нам ничего не жалко для ребенка, но все это слишком неопределенно. Спроси у него, как будет лучше для Лизы?
Папа обратился к доктору, тот спокойно заговорил в ответ, и вдруг дверь плотно прикрыли, чуть не прищемив мне ухо. Я пробралась обратно к постели и постаралась успокоиться. Уже почти неделя, как мне сделали операцию. Сказать честно, больно мне не было, и уверенность мам в успехе, ее постоянное «все будет хорошо», заставляли меня ждать прозрения со дня на день. Тяжелее всего приходилось утром. Я понимала, что оно наступило, только благодаря бодрому "Грюсс Гот" медсестер и клацающему звуку тележки с завтраком, а утренний свет в больничном окне так и не появлялся.
Я привыкла доверять мам, но авария, в которую мы попали, честно говоря, по ее вине, немного это доверие подорвала: она в тот момент болтала по телефону. Я, «зануда», как всегда сделала ей замечание, но мам только отмахнулась. И что? Что же будет дальше? Мне хотелось выскочить в коридор и громко спросить взрослых умных людей: «Когда же я стану такой, как раньше? Когда смогу снова видеть утро? Когда смогу ходить сама, куда хочу, заниматься музыкой, смотреть дурацкие мультики в конце концов"? Сердце бешено застучало, собираясь от меня убежать, и я забралась с головой под одеяло, чтобы удержать его и хоть как-то оправдать состояние абсолютной темноты. Долго ли я так просидела, не знаю. Сердце незаметно переместилось в голову и совсем там распоясалось. Плохо. Все отвратительно. И что делать, никто не знает.
- Лиза! - Папин голос.
Одеяло откинули и взяли меня за руку. Папа? Он, раз голос его.
– Лиза, нам надо с тобой поговорить.
Сердце вернулось на место.
- Ну, говори, - высохшими под одеялом губами сказала я, понимая не по прикосновению, а по запаху духов, что за руку меня держит мам.
Она молчала, хотя вообще-то терпеть не может, когда я нукаю. Меня обожгла мысль о том, что я уже привыкаю обращаться за помощью к слуху, обонянию, осязанию в тех случаях, когда зрение могло бы дать моментальный ответ на вопрос.
- Понимаешь, девочка, - мягко и жалостливо завел папа, - тебе придется набраться терпения. Доктор говорит, что зрение к тебе непременно вернется, только это произойдет немного позже.
- Мы поедем домой? – спросила я, пытаясь уловить настроение мам.
- Нет, – твердо заявила она совсем рядом.
Судя по установившейся следом паузе и моей отпущенной руке, у нее с папой, наверное, происходила какая-то пантомима.
- Малыш, видишь ли... - снова заговорил папа.
Голоса родителей звучали, как прилив и отлив на море. Мой музыкальный слух, абсолютный, по мнению преподавателя музыки, оставшись без товарища зрения, работал над образами за двоих: творил их и сравнивал. Теперь он придумал, что мама – прилив, мощный и шумный, а папа - отлив, тихо шуршащий по гальке.
- ... лечение еще не закончено, и ты пока не можешь поехать домой. Если в течение следующей недели зрение не восстановится, доктор Штейн прибегнет...
- Еще одна операция? – ужаснулась я.
- Нет, что ты! – поспешила меня успокоить мам в свойственной ей манере: громко и бравурно. – Ни о какой операции нет даже речи! У тебя все в порядке!
- А новый курс лечения, если, конечно, он понадобится, будет заключаться в абсолютно безболезненной стимуляции, - подхватил папа, сводя на нет мамино "в порядке".
- Какой еще стимуляции? – подозрительно поинтересовалась я.
Слово "стимуляция" никаких хороших ассоциаций у меня вызвать не может. В нем слышится насилие.
- Твой мозг, малыш, слишком много пережил. Он напряжен и боится видеть, - выдал сенсацию сегодняшнего дня папа.
- Ничего он не боится, – возразила я, - он очень хочет видеть.
Я хитрила, зная, что доктор Штейн раскусил уловки моего разума и рассказал об этом родителям. Все равно никому не удастся просмотреть последние кадры, записанные моим еще зрячим мозгом.
- И вообще я хочу домой. - Мне все больше становилось не по себе.
Папа с мам наверняка переглянулись, и мам подозрительно мягко заговорила:
- Понимаешь, доченька, мне срочно, ну совершенно срочно, нужно улететь. Дело просто вселенской важности.
- У мамы неотложные переговоры, - вставил папа свои пять копеек.
А не из-за этих ли вечно важных и срочных переговоров вы и разбежались, уважаемые?
-Да! Очень! Причем лететь мне надо не домой, а в Канаду, доченька.
Начинается! А как же «нет ничего важнее твоего здоровья»? Ах, ну да! Лечение здесь дорогое. Маме нельзя останавливаться - деньги ей, как она утверждает, с неба не падают. Интересно, а папе?
- А папа? Он со мной останется? - спросила я с надеждой.
Возникшая пауза меня вконец расстроила.
- Мне надо быть эти дни в Берлине, малыш, - виновато объяснялся папа. - Выставка, понимаешь ли. Я представляю новинку нашей компании на рынке, и это очень важно. Мое присутствие совершенно необходимо.
Сплошной важняк. Понятно: и ему не падают.
- Почему я не могу быть там с тобой? – спросила я, хотя и так все было ясно.
У папы новая жена, новый, совсем еще маленький ребенок, и уж кто и будет там с ним в Берлине, так это они. Я со своей пугающей слепотой совсем не вписываюсь в деловой мир своих родителей.
- Понимаешь, доктор Штейн должен тебя осматривать хотя бы раз в два-три дня, - обосновывал папа неизбежность моего одиночества, – и ты должна находиться где-то здесь.
- Я останусь в клинике? - Неужто выискались финансы на мое заточение в палате?
- Нет, гораздо лучше! - накатила волной мам. - Ты поселишься в пригородном доме. Его хозяйка - замечательная женщина - тоже из здешних врачей, и с ней уже договорился папа. Он знает это местечко Берг всего в нескольких километрах от Мюнхена. Там замечательно красиво!
Вот, надо же! Она ляпнула это! Но мам, кажется, ничуть не смутилась. Наверняка папа ей гримасничал, но она этого не заметила, потому что продолжала как ни в чем ни бывало:
- Поживешь там недельку на свежем воздухе, домашнем питании...
- Одна? – ужаснулась я. - Слепая, без знания языка? Вы бросите меня, беспомощную, в чужой стране?
Снова повисла пауза. И вдруг раздался незнакомый женский голос, произнесший на чистом русском языке:
- Замыкаться на временном неудобстве не стоит, важно доверится тем, кто знает что делать. Добрый день, Лиза.
Я повернула голову в направлении незнакомого голоса (а ведь это у меня уже входит в привычку!) и вдруг почувствовала абсолютное умиротворение. Словно у новогодней елки в огнях поздним вечером, когда за окном падает снег, а дома тепло, горят свечи и пахнет корицей.
- Это и есть хозяйка дома - фрау Рауш, – представил женщину папа.
- Видишь, она прекрасно говорит по-русски! - радостно сообщила мам.
- Здравствуйте, - кивнула я в сторону источающей надежность фрау и сухо бросила в разные стороны:
- Поняла.
Пусть не спешат мои деловые родители снимать груз вины за позорное бегство от меня со своих целеустремленных плеч.
– Она будет сидеть со мной, ухаживать за мной, развлекать меня?
Я постаралась вложить в свои вопросы холодную иронию, но на глаза предательски навернулись слезы.
- Ну, малыш, ты же у меня… у нас большая молодец, - заныл папа. – Не надо расстраиваться. Все хорошо. Я вот, кстати, тебе принес совершенно замечательный аппарат - новая разработка нашей фирмы. Именно такой я и буду презентовать на выставке. Это настоящий автоматический переводчик, очень простой в обращении и, если хочешь понять собеседника и даже услышать его издалека, надень наушники и нажми вот сюда, а регулятор громкости здесь. У него большая мощность, высокие частотные характеристики...
Я перестала его слушать и, когда папа вложил мне в руки маленький, не больше мобильного телефона, предмет и направил мой палец на клавиши, отдернула руку и всем своим видом показала, что купить меня этой штукой невозможно.
- Вот, видишь, – запела мам свою любимую песню счастья, – все складывается как нельзя лучше: ты поживешь неделю у фрау Рауш, доктор Штейн будет заезжать к вам, папа как минимум один раз вырвется за это время навестить тебя, а потом приеду я…
- И меня опять положат в больницу на эту самую стимуляцию! – Я вконец разревелась, злясь на родителей, на себя и мучительно стараясь взять себя в руки.
- Не программируйте ситуацию на неблагоприятный исход. Лучше убедите себя в том, что она развивается по наилучшему сценарию.
Спокойный голос фрау Рауш моментально привел меня в чувство. Но по инерции досады я самым вредным своим голосом залпом выдала сразу несколько вопросов:
- А что, житье в ее доме и пригляд будут стоить дешевле, чем пребывание в больнице? А почему это она так хорошо говорит по-русски? Она вообще как тут оказалась? Вы заранее обо всем сговорились?
- Возьму на себя смелость ответить на все Ваши вопросы, Лиза, - весело заявила фрау Рауш.
А эта самая фрау Рауш, оказывается, очень подозрительная! Может, она шпионка? Говорит лучше нашей учительницы по литературе, реакция, выдержка…
- Житье и пригляд, как Вы изволили выразиться, обойдутся Вашим родителям недорого -это во-первых. Во-вторых, по-русски я говорю неплохо по той причине, что мои родители родом из России и сохраняли семейную традицию разговаривать дома на хорошем русском. Оказалась я здесь, в больнице, уже очень давно в качестве больничного психолога, и, зная вашу проблему, пошла навстречу Вашим родителям, это в-третьих. И наконец ухаживать и развлекать вас буду не я, а моя дочь. Она приехала ко мне на две недели, владеет русским языком еще лучше меня и с удовольствием возьмет на себя такую обязанность. У вас есть еще вопросы?
Я отрицательно помотала головой, но все же спросила - уж очень странной показалась мне одна фраза:
- А почему это она возьмет на себя такую обязанность с удовольствием?
И зачем я спрашиваю? Девчонка же, наверное, денег заработает! Но «с удовольствием» - это уж слишком!
- Вы это скоро поймете, - ответила фрау Рауш, и я почему-то была уверена, что она улыбается.