Тяжелый стук сапог и бряцание шпор нарушили звенящую тишину графского поместья Николая Павловича Шипова. В сени вошел невысокий, статный мужчина в мундире. Это был Николай — сын графа Шипова, командующий элитным эскадроном кавалергардов.
Пройдя в залу он снял бобровую шапку и обратился к отцу:
— Здравствуй папенька, чего нового в нашем родном имении?
Небось Петька совсем возмужал?
— Все по старому сын мой, все по старому, Бог милует. — старый князь с неким раздражением протянул свою жилистую руку на поцелуй сыну. Раздражение это появилось у графа целый месяц тому назад, когда в Петербурге расползлись слухи о войне с французами, и с тех пор не отпускало его ни на секунду. В этот же день волнение и горячность старого князя достигли своего апогея. Старший сын уезжал на войну, он помнил его совсем маленьким, когда тот еще занимался с придворным немцем математикой и так неуклюже вел себя за столом. Теперь же это был красивый мужчина с пышными, кавалерийскими усами и бессчетным количеством наград.
— Если что-нибудь со мной произойдет, — кротко начал Николай, то только тебе я доверяю воспитание моего сына, воспитай его также, как и меня, чтобы толк вышел из парня! Немного отойдя от отца и посмотрев в окно он тихо, почти шёпотом, молвил:
— А завещание лежит в моем сундуке напротив кровати. Дай Боже мне сил и храбрости…
Граф закашлялся:
— Ну хорошо, хорошо. За сыном присмотрю, жену твою Софушку в обиду не дам. А теперь полно, ступай, и даст Бог воротиться в имение родное до моей смерти!
Николай еще раз поцеловал руку отца и вышел из дому. Седлая коня, граф еще раз взглянул на свое родное имение. С печальным взором провожал он его и, вздохнув, пришпорил коня.
С женою своей Софьей разговор уже состоялся, она то всхлипывала, то бросалась на руки, умоляя не ходить на смерть, но всё-таки отпустила его, взяв обещание по весне вернуться домой.
Долго же Николай Шипов со своим эскадроном добирались до поля боя. К их прибытию уже был назначен приказ, который гласил о немедленной контратаке кавалергардов на расстроенные силы противника. И вот, седлая лошадей, эти венцы военного искусства на вороных конях обнажили сабли. Звон сотен ножен в секунду заполонил все пространство. Перед эскадроном скакал рысью Шипов:
— Соколы мои! Нам время пришло перед врагом ответ держать, так не посрамим честь русского оружия, не посрамим честь государя, не посрамим отчизну нашу! Вперед ребята и да спасет нас Господь!
С этими словами кавалергарды, великие воины, ровным строем поскакали за Николаем. Каждый с замиранием сердца предчувствовал атаку. Эскадрон выстроился перед туманом, дальше были линии противника.
Вдруг, подняв саблю над головой, Шипов закричал:
Ура-а! И, ударив шпорами коня, помчался во всю прыть прямо в туман. Кавалергарды, с криками уже перегоняли Шипова, крича, летя во весь опор, элита русских войск отправлялась на смерть. Виден был лишь туман. Вскоре он рассеялся и эскадрон ворвался в ряды противника, всей своей мощью он прорвал строй неприятеля.
Шипов уже во всю рубил, боевая агония уже светилась во всех глазах, находившихся в этом сражении.
Через каких-то полчаса половина полка бездыханно лежала на земле. Было скомандовано отступление, сил врага оказались в 20 раз больше, чем предполагала разведка… Это просчет стоил очень дорого.
Когда эскадрон отступал , и Шипов в числе последних развернулся обратно какой-то француз сделал залп. Мундир Николая окропила красная кровь, упав с коня, он лежал и смотрел на небо, на столь глубокое и родное ему небо. Сейчас оно уже не было покрыто туманом и открывало для него всю ширь и необъятность своего бытия. Он не чувствовал боли, не чувствовал страха, он лишь наслаждался минутой покоя и радости. Глаза его медленно закрывались…