1221 год, весна. Опустошив Нишапур и окрестности, армия Толуя идет в Герат. Последний город Хорасана, способный выставить свое войско и остановить вражеское.
На пути монголов встает Кухистан, область богатая шафраном, поселениями и исмаилитами. Это их первая встреча с монголами.
Продолжение. Предыдущая часть и безголовая месть, блуждают ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Прежде чем учиться любить, разучись бояться
Отцовский туаджи застал Царевича у каменистой равнины, что двумя неделями звалась Нишапуром. Двенадцать дней без продыху, союзнические войска и хашар разносили город по кирпичу. Доводя до всех сколько стоит кровь ханского дома.
Подобных расправ будет несколько, одна из них на Руси - в Козельске. Здесь на крови защитников расцветет Оптинская Обитель, чьи кельи увидят битвы страшнее монгольских войн. С врагами худшими (гораздо), чем все степняки вместе взятые.
Но то (и Козельск и Оптинские старцы) будет позже. Пока же отбросив попону отдохновения, Толуй ухватил поводья войны. Промчавшись через равнину бывшую городом, не рискуя копытами скакуна.
За спиной высились три пирамиды человеческих голов (делили по полу и возрасту). Впереди был Герат.
Ресурсная война
Злу важно не чтобы было, но чтобы не было
Радовал не столько отмщенный шурин (и это тоже...) и утешенная сестра (смерть покоя не дает, чужая особенно), сколько военная обстановка. Падение Нишапура окончательно избавило монгольскую армию от угроз с Запада.
С Балхом Хорасан лишался хлеба, с Мервом денег, с Нишапуром прочности. Оборонительная система мусульман лежала в руинах, исключая возможность контрнаступления.
Ни центра сосредоточения, ни людской базы не осталось
Очаг сопротивления смещался к Исфахану.
Здесь пройдут главные битвы будущих войн, вернувшийся из Индии Джалаль ад Дин пропоет лебединую песню, а монгольский клинок похоронит поэта.
Земли между Западной Персией и Востоком Великого Хорезма, обращались монголами в пустошь. Так решалось три задачи.
Во первых Хорасан отходил Джучи... Его отчуждение от семьи еще не было пропастью, но уже обсуждалось простолюдинами. Усиливать непокорного благодатным краем (как и Гурганджем) не собирался никто.
Во вторых рушился мост, связующий мусульманские земли. Их разоряли без остатка, чтобы освободитель (кем бы он не был) нашел пыльную равнину с затравленными поселенцами.
Людьми отученными от мысли, что власть можно не послушаться, и глухими ко всему кроме ее приказов. Даже если слышен топот карателей.
Авось пронесет..
В третьих снималась необходимость выделения массы войск.
Тысяча монголов справлялась с работой трех туменов, удерживая огромные пространства, чья жизнь сводилась к обслуживанию дорог.
Десятилетием позже джучидские наместники постараются вернуть жизненный румянец разоренному краю. Этого потребует сущность власти (обязующая защищать землю) и ресурсная необходимость.
Но людей останется мало, их навык труда (в сравнении с предками) окажется ничтожен, а все попытки наладить будут тщетны. Слишком много успеет соделать конный человек, чтобы человек сошедший с коня исправил последствия.
Земля засыхала буквально, а кочевник (монгол, халадж, туркмен, кипчак) грабил и грабил пока рустаков почти не осталось.
Будущих правителей, в большей степени проникнутых человечностью и зависящих от налоговых поступлений, это немного обескуражит. Монголов же Толуева периода, жизнь землепашца не то чтобы интересовала. Скорее они были в ней не заинтересованы.
Выкорчевывание сущего породнит нойонов с ленд-лордами, до сих пор маскирующими борьбу с Церковью, банальностями вроде денег.
Беспощадна и логика отечественной истории.
Не забавы ради московские цари корчевали новгородскую старину, а красная власть по-своему укреплялась в Поволжье, Казахстане, Восточной Украине и Северном Кавказе.
И если ее современные почитатели ранимы, стыдясь методов словно:
Нэ балшевыки, а ынстытутки какые-та!
То старые вожди, а уж тем более Толуй мимозоподобностью не страдали.
По пути в Герат монгольское войско развернулось широким фронтом, вычесывая жизнь из хорасанского подбрюшья. Земли эти называемые Кухистан хорезмшахам подчинялись номинально, а правили здесь ассасины. Будто в насмешку главным городом провинции был - Каин.
Плачущий убийца
Если правда требует смерти, это не правда
Исмаилитов Толуй коснулся краями, потому и мы скажем о них не много, отложив тему до походов Хулагу-Хана.
Появившись в Кухистане незаметно, они быстро завладели замками, и умами людей. Представляя гуманитарное течение мысли, исмаилизм предвосхитил масонские движения, даже в их части делящей учение на тайное и профанированное. Вроде коммунизма. Через который все прошли, но никто не понял: что это было, откуда взялось и куда ушло.
Секта знала несколько степеней посвящения. Из них пять (и более) проходили избранные, а одна-две были доступны низам.
Вступление открывала страшная клятва верности, сопровождающаяся инициацией (своя для каждой ступени) и открытием некоей истины, поднимающей исмаилита над миром смертных. Например:
Правда в беседе как соль на жаровне, чтобы масло не брызгало не помешает щепотка
С каждым шагом наверх цинизм возрастал.
Адептом раз за разом попирались религиозные принципы, традиции и здоровое чувство. Грех сжигал совесть и стирал личность.
В конце-концов несчастному открывали главный смысл
Смысла нет.
Пока живешь как-то, наслаждайся чем-то
Резкость откровений смягчали оргии с попутными рассуждениями о всемирной душе и всеобщем счастье, окончательно стирающие грань между посвященным и посвятившим (его) дьяволом.
Но цинизм достояние верхушки, низы покоряет романтика.
Да,и (одно слово - проповедники учения) несли его в народ, глуша головы сильнее дурманящего зелья, с названием которого ассасины вошли в европейские языки, закрепив в них понятие - убийца.
Простакам миссионеры вещали о людском братстве и всеобщем равенстве. Утверждали незыблемость воли, срывали оковы религиозных химер.
Полного разрыва с религией не было. Вожди (растлившиеся совершенно), снисходили до потребностей масс. Другие (сохранившие частицу совести) сами боялись жечь мосты. Стараясь примирить добро и зло, совмещая приятное с полезным как ткань с опухолью.
Из религии заимствовали отдельные обряды.
Подобно этому итальянские мафии имитируют обеты, а советская тюрьма (монастырь сатаны) породила воровской подход, пародирующий Таинство священнической хиротонии.
Обряды дополнили секретностью, фигурой умолчаний, специальными словами и страхом. Разве удивительно, что исмаилитов обожали.
Простонародье охотно несло трудовую повинность, платило десятину и распевало песни хвалившие смерть. Рождаясь в сердцах поэтов и недрах канцелярий, они красной нитью проводили самопожертвование, героизируя решившегося предать себя (ради кого-то или чего-то) человека. Его называли - фидай.
Это мог быть сын отечества, невольник чести, раба любви, настоящий друг (а не вдруг...). Человек исполнивший долг, отдавший свое сердце людям, бросивший жизнь на алтарь, смело идущий в бой за это.
Многочисленность кумиров, делила общество на требующих крови, и отдающих ее. Последних было больше.
Но кого интересует скучная (предательская!) правда, когда можно пролить слезу о павшем товарище, представляя на его месте себя.
В сердца вкрадывалась придыхательная восторженность смертью, питаемая звенящей рифмой
Я умру (убит) в (время года, возраст, место на земле)
Повторяемой всеми, от землепашца и правоведа до ночных воров.
Поэзия с грустинкой неслась по сердцам степным пожаром, где-то оставляя полосы, где-то уголь. Чуткое обоняние ловило в воздухе сладковатый запашок, а внимательные очи зрели последствия.
Мечтательность породила лишних людей, которые не находя места в жизни, пытались обрести его в смерти.
Напрасно (напрасно..) пытливые умы увещевали не боготворить умирание, пусть даже героическое. Напоминали об ответственности за жизнь не перед друзьями и собой, а перед Богом. Тщетно.
В песнях и стихах упоминалась ответственность Бога перед человеком. Ему задавали вопросы почему мир устроен так, требуя принять себя такими как есть. Подав на блюде избавленье, но не покаяние.
Кощунство не считалось попранием религиозности, оно стало единственной ее формой. Пошлая вирша написанная в перерыве между попойкой и случкой заменила людям молитвы. Других они не знали.
Намек на неискренность благоговения получал удар в лицо. Замечание о безосновательности жалоб встречало разрыв отношений. Их (и ближнего) рвали также как на груди рубашку. Чувство вообразили богом, а Бога чувством
Трезвые умы предлагали (хотя бы) посмотреть как закончил поэт, прежде чем карабкаться на вершины его стихов или погружаться в их омут. Не слушали. Мужчин еще спасало равнодушие к поэзии, но кто убережет их от песни о друге? Женщин еще выручало равнодушие к дружбе, но кто убережет их от мужчин с песнями?
Печаль прорастала обидами и презрением к жизни, уныние отвержением полезной деятельности. Общество опутали сети требовательной дружбы и натужного братства. Хитрые рыскали в чужих душах, глупые старались сделаться другом (и братом!) про которого поет песня. И пили до дна.
Повсеместно сияла блажная полуулыбка самообожания, скошенный взгляд и презрительный прищур, каким лукавство встречает "не понимающих ничего" трезвенников.
Люди пропадали, чтобы их искали. Навсегда уходили, чтобы их возвращали. Мечтали о смерти, чтобы все горевали.
В обычай вошла жизнь в надрыв, усвоившая мужчинам чувствительность, а женщинам принятие мужчины с надломом (чего быть не должно!). Того кто согласившись предать себя постукивает ногой в такт глупости. А в ответ на увещевание затягивает песню.
Войдя в жизнь через стихи и песни, печаль впустила за собой все.
Незнающих куда себя деть стало столько, что ассасинам некуда было девать исполнителей. Иной раз поэтов одергивали они. Чаще смерть, пожиравшая воспевателей с особым чавканьем.
В такой Кухистан врезались монгольские рати.
Человек из высокого замка
Не так гиена жаждет еды, как зло разговора
Армия Толуя разлилась по Кухистану сотней отрядов. Каждый решал свою задачу, разоряя выделенный участок. Кочевники-мусульмане к землепашцам исмаилитам относились прохладно. Потому надзора за союзниками не требовалось. Они опустошали землю почище монгол.
Повсеместно повторялась картина. В рустак (сельское поселение) прибывал отряд. Население сбивали в кучу, распределяя на вырубку садов, потраву посевов и (самое главное) разрушении ирригации.
Системы отличала искусность, достаточно упомянуть подземные каналы - каризы. Их пролагали в особенно жарких районах, выращивая шелк, хлопок и зерно на продажу. Перечисленное монголов интересовало чрезвычайно. Но не сегодня.
Вооружившись заступами землепашцы заваливали канал землей, скидывали в него срубленный инжир и тутовник, а напоследок летели туда сами. У людей забирали весь скот и весь посевной материал. Прохладные дома сжигались. Емкости с водой бились вдребезги.
Живых обложили диким побором. Выплатить его мало кто успел, умерев от голода раньше. Для примера в начале 13 века в одном из районов Кухистана насчитывалось 2215 поселений, а к эпохе Тимура осталось 20.. Другие места отделались легче, сохранив 30 рустаков из 200.
Ассасины затворились в замках Каина, Заве и Заузана.
Вскоре из Аламута прибыл парламентер.
В Толуевой юрте ему подломили колени, на которых он и вел разговор, утверждая преданность исмаилитов Царевичу и Великому Хану. Обычной витиеватости ассасинов, хитрого прищура и прощупывания собеседника на прочность не было.
Исчезли и любезности вроде:
Кто нас обидит трех дней не проживет
Беседа была предметна, не оскорбляя Царевича пустотой.
В лице монгольского хана исмаилит нашел природного хозяина. Потерянного им в багдадских халифах и не обретенного в хорезмшахах.
Толуй усмотрел в исмаилитах существ худших (намного!) и себя и отца. Они по крайней мере не лезли в людские души. И песни их были здоровы.
Когда уже под Талаканом, старик спросил Царевича об ассасинах, что это за люди? Толуй прищурился
Псы разорвавшие пастуха. Пока новый не появится, ни людям ни овцам покоя не будет
Чингиз кивнул. Волк не пастырь, но иногда управа.
Вскоре у исмаилитов взяла верх партия разрыва с традицией. Старца Хасана, порывавшегося мириться с жизнью и спасти душу сожжением мрачных рукописей, отравили чернокнижники.
К власти пришел его сын Ала-ад-Дин, человек строптивого нрава. Мстительный и упорный. Норовивший вернуть все назад, всех пережать и всех запугать. Он восстановил символику исмаилитов, тайные ритуалы и практику политических убийств.
Ала-ад-Дин повел антимонгольскую политику, чинил разбои на торговых путях и умудрился задеть каждую из сопредельных стран. Все это закончилось походом Хулагу-хана. Даст Бог мы и до этой войны еще доберемся.
Что до народа, то пережив бедствия, молиться он не научился и отдушины не нашел. Раны затянулись. В возраст пошло поколение, которое уже не помнило Толуя, но еще не застало Хулагу.
По равнинам потекла старая песня. О главном.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ
Общее начало ТУТ
Резервная площадка Монгольские хроники. Переводы источников и работ, неизданных на русском языке