Лялька плохо помнит своих родителей. Сгорели от выпивки и оставили ее с братом сиротами. Ей было 4 года, Ванюшке всего 2. И начался для них ад.
Оформили опеку над детьми невесть откуда взявшиеся тетка с мужем.
Родня по отцу. Валентина и Валентин, прямо как по одноименному фильму. Ходили по дому довольные. Трогали мебель, распахивали окна, крутили краны с водой. По-хозяйски так, оценивающе. Бардак конечно был еще тот. Но это мелочь, по сравнению с тем, что теперь они будут жить припеваючи. Городок не большой, но не сравнить с их захудалым селом, где нет магазина, медпункта, газа, воды вдоволь. Ни огорода вырастить, ни скотину обиходить. А тут целый дом! В городке! Пусть на самом краю, зато лес рядом и метрах в 500-х узкая речка, купаться можно и рыбалить. Наконец-то заживут по-человечески. А дети? Так на них деньги давать будут, весь день в садике. Ничего, своих бог не дал, пусть будут эти. Справятся. Конечно было бы лучше один дом получить в наследство, без хвостов. Но куда деваться. Хорошо еще что узнали вовремя, а то кто-нибудь другой урвал бы этот жирный кусок.
Дом привели в порядок.
Перемыли окна, перестирали вещи, повесили веселенькие занавески, завезли кой-какую мебель. Соседи радовались, повезло детям! Валентина во дворе развивала бурную деятельность. Белье на веревках трепыхалось постоянно. А как без этого? Дети в доме, пачкаются. Как-то быстро получилось пустить пыль в глаза всем, у нас образцовая семья! Опека в первое время проверяла, но, увидев чистый дом и полный холодильник, успокоились и стали приходить очень редко. Да и то, для галочки. От ворот, не заходя, спрашивают:-"Все хорошо?" Первый год пролетел быстро. Лялька подросла, стала хмурой, какой-то серьезной, взрослой. А Ванюшка все глядел огромными глазами на худеньком личике. Больной, что ли? И так же, как сестра, был молчаливый, неулыбчивый. Как у нас чаще всего бывает? Живут себе соседи за забором, заросшем сиренью. Калитка их выходит в другую сторону, в переулок. У каждого своя жизнь. Кто что делает в своем доме, не видят, своими делами заняты. Это не деревня, где чихнешь и пол деревни услышит.
Что же там происходит за закрытой дверью?
Лялька полностью превратилась в няньку для своего братика. Это теперь была ее обязанность полностью. Помыть, как получится, переодеть, покормить. А вот с этим посложнее. В садике был рай. Там кушали хорошо, почему-то опекуны решили, что этого питания детям достаточно. Завтрака и ужина у них дома для малышей не было. Холодильник открывать не разрешалось. Со стола таскать хлеб тоже. А есть-то хочется. Лялька научилась в садике прятать в карманы кусочки еды. Не для себя, для братика. Однажды вареник с вишней лопнул и окрасил одежду. Все спали, а девчушка стирала кофту в чашке, Валентина сказала мыть хоть до утра, но чтобы пятна не было! Терла мылом чуть ли не до дырки. Шло время. Лялька все больше превращалась в наседку. Сбегала ночью в соседский сад, собирала там яблоки и груши. Ели их под одеялом, боялись, что Валентина услышит. Особенно любили шелковицу. Собирать ее ночью очень трудно. Плюс красит руки и одежду. Раздетая бегала и перчатки одевала. Нашла в мусорном ведре, куда их выбросили после окрашивания волос. Садила братика на подоконник и сама ягодку за ягодкой клала ему в рот. Чтобы не дай бог не испачкаться.
Запреты на все!
Детская спальня стала для детей тюрьмой. Выходить из нее нельзя. Только в туалет. Из игрушек один заяц с оторванной лапкой и маленькая пластмассовая машинка, которую Лялька принесла из садика. Ни карандашей, ни книжек, ни мультиков. Телевизор стоял в спальне у опекунов. Иногда девочку отправляли в магазин за хлебом. Принесла брату конфету, украла. Понимала, что нельзя так делать, но... Ей было тогда всего 6 лет. Пора было идти в школу. Валентине кто-то отдал старую форму. Тогда еще их носили с белыми воротничками и манжетами. Подшила, налепила белых полосок, сойдет и так. Хотя выделили деньги на школьные принадлежности от города, как помощь. Итак разорились на ранец и разные тетрадки с ручками. Дальше вообще случилось несуразное. В детском саду кормили несколько раз. А в школе лишь раз. Но для Ляльки ничего не изменилось. Нет ни завтрака, ни ужина. Она постоянно просилась дежурить в столовой, и обязательно приносила оттуда то, что дети оставляли в тарелках, не доедали. Однажды даже умудрилась пюре принести в пенале. Ручки вытащила и использовала, как коробочку.
Умеют ли дети любить и ненавидеть?
Ванюшка и Лялька души друг в друге не чаяли. Братишка всегда цеплялся за подол платья, и выглядывал из-за сестры испуганно. Она была для него всем. Мамой, папой, защитой, кормилицей, надежной стеной. Он же для девчонки, совсем еще маленькой, был ребенком. Ее, собственным. Она несла ответственность за брата, как мама. Ненависть... Она появилась не сразу. Да, при родителях заботы и любви так же не было, но не было домашней тюрьмы. Чувство постоянного голода стало хроническим. Все чаще кружилась голова и круги под глазами у Ванюшки становились все темнее. А потом у Ляльки случилось стойкое отрицание еды. Нет ее и не надо. Шла в столовую лишь, чтобы принести братишке хоть что-то на ужин. Да хоть хлеба вдоволь. Быстро повзрослела девчонка. Понимала, что все происходит не правильно. Так не должно быть. Опекуны копили деньги на машину. Уже в радужных мечтах представляли, как приедут в село и покажут всем, какие они теперь богатые. Не знаю, как Ванюшка, а Лялька ненавидела Валентина и Валентину детской, но лютой ненавистью.
Конец тюремному заключению.
В ту ночь ей не спалось до самого утра. Услышала запах дыма. Открыла дверь спальни. Зал был, как в тумане. Двери в спальню опекунов уже не было видно. Захлопнула дверь. Кинулась к Ванюшке. Мгновенно по привычке одела его. Малыш даже не пикнул. В этом доме запрещалось плакать. Распахнула окно, помогла выпрыгнуть в сад, отбежали подальше. Сели на лавочку соседскую, обнялись и молча смотрели, как все больше полыхал их дом, ставший для них тюрьмой. Криков не было. Видно угорели во сне. Не пытались выбраться. Розетка коротнула или что еще... не понятно. Детям было все равно. Главное, что зарождался новый день. А вместе с ним другая жизнь. Неизвестная, но наверно не хуже. И дома нет, на который могли бы клюнуть новые опекуны.