Мы тогда говорили о свободе…
- А как же свобода творчества, свобода самовыражения? - спрашивала она.
- Совершенная свобода обретается неприметностью, - ответил я, - как только человек становится заметен, сразу попадает в зоны влияния окружающих, желающих научить, направить, реализовывая собственные от него ожидания. Как-то разговаривая с одним Дедом о его молодости, прошедшей в среде учёной интеллигенции, я приметил одного персонажа, о котором он упомянул вскользь. Расспросил. Рассказывая о нём, Дед, вдруг, встрепенулся, что-то поняв: «Ведь это он следил за нами, слушал наши беседы, а потом из нашего круга пропадали люди!». Они вели вольные разговоры, часто антигосударственные. Они ездили за границу, двигали науку… они… Вот они грани свободы: они, попав в круг общения, были вынуждены ему соответствовать, находя свободу в ораторстве, а он, оставаясь неприметным милым слушателем, реализовывал свою свободу, выраженную в сохранении их «вольности» мысли, удаляя тех, кто действительно мог разрушить их уютный мир благоустроенных «кухонных» дебатов сытых детей, неблагодарно упрекающих родителей за излишнюю опеку и умеренность. Подло?! Разве подло убить вирус, сохранив здоровье мириадов клеток?! Свобода не в крике, она в молчании - в возможности остаться собой, не привлекая внимания, в возможности не делать окружающим гадостей, не нарушать их мирный покой… Гораздо легче крикнуть, чем молча сделать; легче сломать, чем сохранить; легче шумно перевернуть лодку, чем тихо провести её сквозь пороги. Кто заметен - не свободен, свобода - порождение тайны, невидимости, неприметности. Снайперов учат свободе, потому они так нелюбимы прочими, считающими себя… Свобода творчества - лишь в своих дневниках…
