лик алгоритма
запах озона
лета амрита
сон от смартфона
утренний бычок смотрит на крючок
поплавок прыгает, как оверлок
море прозрачно без меры
лишь пена на теле Венеры
блог вместо бога
кейс тоже космос
дико немного
культуры колосс
масс медиа с критической массой медведя
бычок видит крючок, на крючке сверчок
как на курочке пальчик
а Таня забыла на пляже мячик.
Аргусом смотрит август
А я опять хочу в Париж, на Белые Ночи - да. там тоже бывают! Нашел в сети прелюбопытнейший ролик, на нём очень мало просмотров - почему? Там восхитительные живые картины ню, пластика тела и игра света.
Всего 4 подписчика у автора этого замечательного ролика, и 40 просмотров за 5 лет - может быть люди в сети разучились видеть чудо?
Ловлю себя на мысли, что всё время пытаюсь сделать на Дзене действительно статью, а получаются заметки о неуловимом, которое сам не могу уловить не то от жары невообразимой, не то просто от природы неуловимого. Но всё-таки "лучше жить неуловимыми, пленительными снами, чем дрянью с мусора каждого дня" - Александр Грин так заметил, а уж он умел сохранить очертания неуловимого.
Нервным бальзамом роз?
Песнью сирен в сирени?
Шелестом дальних гроз
На пути искупления?
Памятью зазеркальной
Тает отблеск в очах
Колокольчик ментальный
Бережно укачав
Но вернёмся из гриновского Старого Крыма в Париж, в Белую ночь, Nuit Blanche. Культурное мероприятие, своего рода фестиваль, аналог "Ночи музеев" во многих других городах мира, во время которого французская столица на всю ночь становится культурным аттракционом и бесплатно открывает двери многих своих музеев, дворцов и зрительных залов. И всё светится.
Вспоминается Париж Кортасара, истинно этот случайный абзац о немыслимом: "Я не думаю, чтобы светлячок испытывал чувство глубокого удовлетворения на том неоспоримом основании, что он – одно из самых потрясающих чудес в спектакле природы, но представим, что он обладает сознанием, и станет ясно, что всякий раз, едва его брюшко начинает светиться, насекомого должно приятно щекотать чувство собственной исключительности.
"...но я, попадая в плен ночей, блевавших музыкой и табаком, мелких пакостей и разного рода выходок, независимо от того, подпадал ли я под их власть или оставался себе хозяином, я никогда не желал притворяться, как эти потрепанные любители богемы, нарекавшие карманный хаос высшим духовным порядком или вешавшие на него какие-либо другие ярлыки, в равной мере прогнившие; я не хотел соглашаться с тем, будто малой толики пристойности хватило бы, чтобы выпутаться из этого вконец загаженного мирка. И вот тогда я встретил Магу, и она, сама того не зная, стала свидетелем моей жизни и шпионом, и я испытывал раздражение оттого, что не переставая думал об этом и понимал: как всегда, мне гораздо легче думать, чем быть и действовать, и в моем случае ergo [3] из знаменитой фразочки не такое уж ergo, и даже вовсе не ergo, отчего мы всегда и брели по левому берегу, а Мага, не зная, не ведая, что была моим шпионом и свидетелем, беспредельно восхищалась моими разнообразными познаниями, пониманием литературы и даже jazz cool [4], ибо все это для нее было тайной за семью печатями.
Я то и дело поминаю центр, вовсе не будучи уверенным, что знаю, о чем говорю, просто попадаю в широко распространенную ловушку геометрии, при помощи которой мы, западноевропейцы, пытаемся упорядочить нашу ось, центр, смысл жизни, Омфалос, приметы индоевропейской ностальгии. И даже мою жизнь, которую я пытаюсь описать, этот Париж, по которому я мечусь, подобно сухому листу, даже их нельзя было бы увидеть, если бы за всем этим не пульсировало стремление к оси, желание вновь сойтись у первоствола. Сколько слов, сколько терминов и понятий для обозначения все того же разлада. Иногда я начинаю уверять себя, что глупость называется треугольником, а восемь, помноженное на восемь, даст в произведении безумие или собаку.
Обнимая Магу, эту принявшую человеческий облик туманность, я твержу, что писать роман, который я никогда не напишу, или отстаивать ценою жизни идеи, которые несут освобождение народам, якобы имеет столько же смысла, сколько и лепить фигурку из хлебного мякиша. Маятник продолжает свое невинное качание, и я снова погружаюсь в несущие успокоение понятия: пустяковая фигурка, трансцендентный роман, героическая смерть. Я расставляю их по порядку, от малого к большому: фигурка, роман, героизм. Думаю о иерархии ценностей, так превосходно исследованных Ортегой, Шелером: эстетическое, этическое, религиозное. Религиозное, эстетическое, этическое. Этическое, религиозное, эстетическое. Фигурка, роман. Смерть, фигурка. Мага щекочет меня языком. Рокамадур, этика, фигурка, Мага. Язык, щекотка, этика.
В Париже во всем он видел Буэнос-Айрес, и наоборот; как бы ни терзала его любовь, он, страдая, чтил и потерю, и забвение. Такое поведение было губительно-удобным и даже легким, поскольку со временем становилось рефлексом и техникой, не более, и напоминало страшное ясномыслие паралитика или слепоту изумительно глупого атлета. Он уже начал ступать по жизни замедленным шагом философа и clochard [7] и чем дальше, тем все больше позволял инстинкту самосохранения ограничивать жизненно важные порывы в твердом намерении лучше не познать истины, чем обмануться.
...Что делать? – с этого вопроса и началась его бессонница. – Обломов, cosa facciamo? Великие голоса Истории понуждают к действию: «Hamlet, revenge!» Будем мстить, Гамлет, или удовольствуемся чиппендейловским креслом, тапочками и старым добрым камином? Сириец после всего, как известно, возмутительно расхвалил Марфу. Ты дашь битву, Арджуна? Не станешь же ты отрицать мужество, нерешительный король? Борьба ради борьбы, жить в постоянной опасности, вспомни Мария-эпикурейца, Ричарда Хиллари, Кио, Т.-Э. Лоуренса… Счастливы те, кто выбирает, кто позволяет, чтобы их выбирали, прекрасные герои, прекрасные святые, на деле же они благополучно убежали от действительности».
Может быть, и так. А разве нет? Впрочем, его точка зрения скорее сходна с точкой зрения лисы, созерцающей виноград. Может, у него и есть свои доводы, но они столь же мелки и ничтожны, как те, что муравей приводит стрекозе. Не подозрительно ли, что ясность сознания ведет к бездействию, не таит ли она в себе особой дьявольской слепоты?"
Пора уйти из Парижа Кортасара, это же всего лишь пробный шар из Игры в Классики.
корт
где скачут слова
порт
где гуляют вечерние бризы
город
который угадывается едва
как часть звездного неба
слишком звездная снизу
стар
и звезда по-английски star
дар
а когда звезды удар
это брошенный дар оземь?
том
это дом
который построил вчера Кортасар
только дело в том
что листья в нём
это завтрашняя осень
а тот
кто открытую книгу пристроил на парапет
это я со второго взгляда понял внезапно
он тут
он волшебник или даже поэт
он умеет отбрасывать осени тень на твоё послезавтра
он же
просто остуженный пустотой
шар
Кортасара
Остуженный пустотой шар становится иглой в яйце, зародышем Бессмертного монстра Кощея. Век Атомного Сердца уже уходит.
Магия круглого из ларца
Мания спелого падать вниз
Марево неба по имени бриз
Приз королевы морского дворца
Свист в парусах и дерева скрип
С виду устойчив геоид-шар
Но океана шепот в ушах
Мигом срывается в бури хрип
Миром моим правит ветра вздох
Микро-тревоги и беглый страх
Море нельзя удержать в руках
Может быть шар этот бросил Бог?
Может быть этот шар голубой
И не заполнен внутри огнём?
Можно ли очутиться на нём
И быть при этом самим собой?
Проще намного на шаре сухой Луны
Но ведь и он подымает приливы и странные сны...
*___________________________
"Луна в наряде жасминном
зашла в цыганскую кузню,
мальчик глядит на нее..."
_______________Хулио Кортасар. Дальняя - цитирует Лорку...
Аргусом смотрит август
А я опять хочу в Париж, на Белые Ночи