И вновь воскресное чтение. Ещё один старый и, наверное, наивный рассказ.
Вика томилась в семнадцатилетии. Семнадцатилетие — это вообще тяжело: на носу экзамены, выбор профессии, жизненного пути, а все мысли и чувства вязнут в каких-то глупостях. Ведь что может быть несуразнее, чем жизнь, укладывающаяся в уравнение: Вика любит Пашу так же, как Паша сходит с ума по Оле, которая сохнет по Максу, который не дает прохода Вике? Абсурд! А если еще и посмотреть, что представляют собой переменные — совсем уж какая-то нелепица.
Паша — взъерошенный очкарик с отстраненно-сосредоточенным выражением лица от перемножения в уме шестизначных чисел — он вечно спотыкается на ровном месте и собирает плечами углы. Ну кто ему ближе и родней? Вика, которая вся в себе, потому что тоже любит там внутри себя что-нибудь вычитать-складывать, выводя гармонию вселенной, или Оля, которая вся из себя до эксгибиоционизма, которая считает, что мир нуждается не в осмыслении, а лишь в ускорении вращения вокруг одной точки — пятой точки ее самой. Правильный ответ тут может быть только один. И он вызывающе очевиден! Но...
Оля постит в соцсетях «сцены из жизни». Ее фото продуманны во всех мелочах: там и небрежно соскальзывающие бретельки и как бы случайно пойманные изгибы, там и «сомкнуты негой взоры» и алая помада на полуоткрытых губах. Под картинками тексты. Они сотканы из клише модных журналов, в них эпатаж, драматизм, поза — украденные фразы и интонации. Из «своего» там только какая-нибудь беспомощная банальность вроде «сердце вот-вот выскочит из груди». Хотя, нет, это для Оли слишком уж незатейливо. Грудь у нее непременно какая-нибудь пылающая. В общем, жуть. А Паша, умный глубокий Паша, пишет Оле восторженные комментарии: «Какая же ты настоящая, живая, искренняя! Как же я тобой восхищаюсь!». Дурак.
И как с этим жить Вике? Как смириться с тем, что мир так бестолков, случаен и смешон, что природа так слепа и неразборчива. Как принять факт, что даже самые лучшие, самые одаренные впадают в безумие и перестают отличать откровенность от искренности. Откровенность вульгарна, демонстративна, в ней много истерики, искренность — как тихое чистое утро, она никому себя не навязывает, ее не надо выворачивать наизнанку, она просто есть, она живет в светлых душах. Но кому есть дело до души, если она собрана в непримечательный русый хвостик, втиснута в простенький свитерок и из всех украшений у нее только разбросанные на носу веснушки?
Впрочем, Вику отвлекает Макс. Но это тоже мучительно. Макс яркий и недалекий. Прямо, как ближайшие к нам звезды — чем меньше световых лет нас с ними разделяют, тем они ослепительнее. Взять хотя бы Солнце — это прекрасная иллюстрация. Светило наше, по сути своей, довольно никчемно, оно — карлик. Вот и Макс — тоже. Он мал, он пуст, он бездарен, он глуп... и он выпрыгивает из штанов, чтоб обратить на себя внимание.
Макс перешел в в Викин 11-ый класс из другой школы, и все, даже самые последние троечники, думали, что та другая школа, видимо, совсем уж отсталая, если из нее Макс не вылетел после девятого. Макс добирает грубостью. Даже хамством. Он терроризирует учителей, смешит класс идиотскими выходками, достает девчонок развязностью. А больше всех, как полную себе противоположность, он достает, конечно, Вику. Он не ухаживает, он кадрит, клеит, разводит, ломает. На людях он даже подчеркнуто оскорбителен. Наедине же... попросту утомителен. Несчастный, если вдуматься, человек.
Сам Макс думает, что он просто так любит. Ему кажется, он страдает. И свои страдания он ставит Вике в упрек. Он ревнует, обижается на Викину холодность, она представляется ему несправедливой. Ведь он даже дарил цветы! И на дискотеке звал танцевать — выставив себя полным придурком! И звал в кафе — вот до чего дошел!
Как-то Макс прицепился к Вике после школы.
- Ну вот чего, чего тебе еще надо? - крикнул он, пнув грязный кусок льда.
- Другого человека рядом, - невозмутимо ответила Вика в сто первый раз.
- Какого?! - не отставал Макс.
Вика остановилась, задумалась, заглянула в жалкие глаза Макса и поняла, что ей хочется рассказать, хоть кому-нибудь, хоть этому незадачливому хулигану и ловеласу о своей печали.
- Мне б хотелось, чтобы рядом был тот, кто мог бы объяснить мне теорию относительности, - призналась Вика.
- Чего тебе объяснять? - усмехнулся Макс. - Ты сама этими теориями залечишь кого угодно!
- Нет, - покачала головой Вика. - Я понимаю это только на уровне формальной логики, но чтоб вообразить во всей полноте, прочувствовать... Для этого нужен другой. Но близкий. Такой, с которым звездное небо над головой не просто звездное небо, с которым видишь не только зримое, но постигаешь тайны темной материи. Это если метафорично.
- Черные дыры, да?! Ты сама, как дыра. Я тебе то и это, а в тебя все проваливается и ничего не возвращается.
- Черные дыры на самом деле никакие не дыры, - заспорила Вика, наливаясь румянцем. - Это просто много-много-много всего. Сумасшедшая непостижимая плотность при совершенной невзрачности. Эта не какая-нибудь сверхновая, которая проста, как табуретка, это что-то очень сложное и трудное, всеобъемлющее. Сверхновая ослепляет и только. Черные так называемые дыры не рождают ни восторгов, ни восхищения, но они... они сносят казалось бы несокрушимые громадности с привычных орбит, они отменяют законы физики, они останавливают само время. Там все и вечность.
- Дура! - негодует Макс, - Какая же ты все-таки дура!
«Дура, - соглашается про себя Вика, - была бы умной, давно б освоила какие-нибудь женские хитрости и очаровала Пашу».
С Пашей Вика вместе ходит на электив по физике и внеурочку по химии, они вместе готовят проект по астрономии. Они почти друзья. Или единомышленники. То, что они делают вместе, выходит хорошо, даже талантливо. Трудиться бы вместе и радоваться, но Вике грустно. Диктует она Паше цифры: масса, радиус орбит, температура, — а сама совсем далека от математических абстракций и нет ей дела до взаимодействия альфы Центавра А с альфой Центавра Б, ей под звездами хочется быть несведущим и первобытным дикарем, ей под небом мечтается замирать от огромности непостижимого.
Вика все чаще вспоминает лето в Гаграх. Ее семья снимала домик в отдалении от курортной части города — в Жоэкварском ущелье. Ночами Вика выходила на балкон и сходила с ума. Небо так густо было усыпано звездами, они светили так ярко, так невыносимо! И с этим небом перешептывалась река, перешептывались сверчки, перекрикивались лягушки. Так красиво, удивительно и дико, будто мир только родился. Хотелось выйти в этот мир, в эту ночь, с кем-то за руку. Тогда Вика еще не знала с кем. А осенью ее этим знанием как пронзило. Во многой мудрости много печали.
Однажды Вика не выдержала. Как-то на излете февраля, после очередной элективки, когда они с Пашей миновали школьную ограду и должны были разойтись в разные стороны, у нее вырвалось:
- Я больше так не могу!
- Что такое, Вик? - встрепенулся Паша. - Ты устала? Заболела? Ты не сможешь сделать дома расчеты?
- Нет, Паша, я... я...
Она опустилась на край заснеженной клумбы, посмотрела в тоскливое кофейно-рыжее небо: город был им накрыт как каким-то старым затхлым одеялом, через которое ничего не проклевывалось.
- Знаешь, летом я была на юге, - заговорила Вика, - и там такие звезды в горах... Их так много и они такие яркие...
- Да, - обрадованно закивал Паша. - На юге, да еще и в горах, потрясающая прозрачность атмосферы. У отца двоюродный брат работает в Кисловодской обсерватории, там обалденные наблюдения! В нашей Пулковской таких условий, конечно, нет. А какой телескоп под Нижним Архызом! Ты не представляешь! Самый мощный — зеркало шесть метров в диаметре! Хочу летом напроситься к дядьке в гости, он может устроить экскурсию. Они там вообще-то не проводятся — режимный объект, но... Да что с тобой, Вика?
Вика тихо плакала, у нее дрожал подбородок, и к лицу прибывал такой жар, что казалось, голова оторвется от тела из-за разности температур.
- Вика! - разнервничался еще больше Паша, - Может воды купить? Или таблеток каких? Или врача?
Вика мотала головой и бессвязно мычала: слова растекались во рту, падая куда-то обратно вниз к сердцу, обжигая горло и грудь.
- Вика!!! - кричал уже совсем испуганный Паша. - Вика, я же не знаю, что делать. Скажи, что! Потому что если вдруг что, я же... Вика, скажи!
И Вика вытолкнула последние из тех, что толкались в горле, слова. Дрожа. Шепотом. Пряча взгляд.
- Просто я хочу с тобой к звездам, Паша...
Паша замер. Только глазами хлопал, будто внутри сбилась программа по перемножению шестизначных чисел, извлечению корней и вычислению интегралов.
- Вика, - наконец заговорил он. - Так я договорюсь с дядькой, и, если ты сможешь, если родители после экзаменов летом тебя отпустят... Конечно, поехали. Я буду очень, очень, как бы это сказать...
- Паша, а как же Оля? - не поняла Вика.
- Ну что ты? Оля ни за что не поедет в такую дыру, ей это неинтересно. Да еще и со мной.
- Значит, только поэтому?
- Что поэтому? - удивился Паша.
- Поэтому ты, так и быть, можешь поехать со мной?
- Нет, то есть, - Паша запутался, - совсем не «так и быть», а потому что ты этого хочешь, а я могу. И с кем еще ехать в обсерваторию если не с тем, кто разделяет твои интересы? И еще... Подожди, ты как будто обижена. Почему? Ты сама же сказала, что хочешь в Кисловодск.
- Да не в Кисловодск я хочу, не в Кисловодск! - выкрикнула в отчаянии Вика. - Я сказала совсем про другое!
Паша снова завис. Он опять замолчал. А Вика поднялась и пошла к дому. Паша — за ней. Так и шли, не говоря ни слова. Падал снег, и тусклый свет закручивал его вокруг фонарей. И вспыхивали в блочных высотках желто-розовым окна. И лаяли где-то собаки. И показалась наконец Викина кирпичная пятиэтажка. У подъезда остановились. Посмотрели друг на друга.
- Пока, - выдохнула Вика.
- По... Подожди, - остановил ее Паша.
- Что?
- Вика, а как же Макс?
Вика растерялась и почему-то разозлилась. И не смогла понять, как ответить.
- А что Макс? - глупо переспросила она.
- Вы ведь встречаетесь?
- Мы не встречаемся, - ответила Вика в каком-то бессилии. - Мы не...
- Вы расстались? - в Пашином голосе мелькнула надежда.
- Мы не встречались, - вдруг рассмеялась Вика.
Она поняла что-то. Или только чуть-чуть угадала. И ей стало так по-детски радостно, что она не могла остановиться и смеялась еще долго-долго.
А Паша глядел на нее сначала с удивлением, потом улыбнулся и наконец захохотал вместе с ней.
В этот день они больше друг другу ничего не сказали. И на следующий. И потом. До сих пор. Наверное, ждут подходящего момента. Может, ясного звездного неба. Может, южного лета. Оба верят, что этот момент наступит и боятся спешить.