Как я пишу, не понимаю. Нет, в основном, как все. Сюжет, нанизанный на что-то довольно твердое и логичное. Ствол дерева. От него – ветки, на ветках цветы. Без цветов никак. Женщины любят цветы, а я люблю женщин.
Но иногда мне что-то мешает, и растет все, что пишу, криво и косо. Тогда я бросаю свой ноутбук и ухожу. Говорю ему: пиши сам за меня, ты ведь меня уже давно знаешь! Ухожу на крыльцо. И слушаю там ночь. А если там день, любуюсь на очень маленьких птичек. Одна такая всегда ползет на крышу крыльца по одной и той же ветке дикого винограда. Думаю, там у нее гнездо. Но почему на крыше, дождик ведь там? Поселилась бы рядом со мной, я тебя не обижу.
Потом они вылетели. Покрутились день в диком винограде возле меня, и ушли в большой мир.
Два года назад одна птичка устроила свое гнездо рядом со мной, под крышей. Не птичка, птичонок, как я ее называл. Пушистый шарик с тонким носиком и постоянно торчащим кверху хвостиком. Под хвостиком была беленькая попочка, которую очень хотелось погладить. Про хвостик я все понимал, я ведь закончил когда-то нечто авиационно-электронное. У шарика, естественно, плохая аэродинамика, и такой хвостик помогает не шлепнуться на землю.
Замучилась она детей кормить, и я ей помогал. Ловил большую козюлю и шуршал пальцем по гнезду. Тогда над гнездом появлялись ротики, и я кого-то кормил.
Улетели они, хотя год назад одна прилетала. И я сказал ей: здравствуй!
Милые мои девочки, которые меня сейчас читают, я научу вас, как сделать себе кусочек счастья. Правда, для этого нужна осень. Нужно сесть на скамейку, и насыпать рядом с собой семечек. Еще насыпать их на руку и поднять ее ладошкой кверху. И на ладошку тоже сядут птички. Синички, гаечки. Попробуйте!
Милые девочки. А как я должен вас называть? Тетки, что ли? И схлопотать сковородником по лбу? Спасибо, не хочу.
А ноутбук шуршит там, в доме своим жестким диском, моргает лампочками. Пишет. Видимо, он знает про меня что-то такое, потому что пишет только мою душу. Пишет не людей или события, а впечатление от всего этого, проходящего мимо. Impression. Прихожу, читаю. А неплохо получилось! И отправляю это в жизнь.
Телевизор вот только мешает. Лень встать и выключить. Голос Скабеевой. Господи! Если бы у моей жены был такой визгливый голос, как у нее, я бы застрелился. Чес-слово.
Ой! Еще знакомый голос! Госпожа Штейнман к Скабеевой пришла! Видимо, господин Соловьев-Шапиро ее уже не удовлетворяет, а Скабеева – самое то. Попахивает розовым. Ведь господин Попов давно уже импотент. В передаче, рядом со Скабеевой, он - что-то вроде мебели.
Я сравнил когда-то госпожу Штейнман с лучшим другом Винни-Пуха по фамилии Пятачок. Потом мне стало стыдно, и я извинился перед этим милым поросенком.
Кандидат филологических наук, доцент, профессор и прочая. Она учит меня, русского козла, как мне любить русскую литературу. Спасибо, не надо. Даже и заглядывать в ее труды не хочу, и мне больно за нашу литературу.
Шолохова и Маяковского там у нее точно нет. Возможно, нет там и Блока. Тургенев перебежал вброд свои “Вешние воды”, и спрятался от нее на чердаке у “Аси”. Пушкин услышал откровения госпожи Штейнман, и в дым налакался шампанского. После чего вызвал на дуэль господина Золотова.
Несет меня. Но это не я, а мой ноутбук, я тут ни при чем.
Господин Золотов был в старые времена охранником Ксюши. Достойная профессия, но местами трудная. Ксюша когда-то сказала, что любит заниматься сексом на льду Финского залива, и прямо на снегоходе. Я – зимний рыбак, и для меня лед Финского, как родной. И на “Буране” я накатался в Антарктиде. Но я с трудом представляю себе, как это, на “Буране”. Голая задница уже покрыта инеем…хочу…не хочу…могу…не могу… А рядом господин Золотов держит свечку. Или заменяет клиента, у которого все уже отмерзло.
Вот как-то так. Impression.
Тургенев – русский барин. Настоящий. В отличие от тех бар, которые сегодня. Один из них создал отвратительный фильм “Курочка-Ряба”. Другой до сих пор утомляется солнцем. Давайте без меня. Мне ближе Тургенев.
“Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце — не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра… Но вот опять хлынули играющие лучи, — и весело и величаво, словно взлетая, поднимается могучее светило."
“Записки охотника”.