Нет, она его любит такого, как есть — толстого, смешного и очень далекого от идеала. До него всякие разные бывали да сплывали, стоило лишь раз сказать:
— А не пошел бы ты…
А он… Его хоть сто раз пошли, в ответ услышишь лишь спокойное и уверенное:
— Тебе надо, ты и иди.
До него спать любила одна и после нежностей всегда выпроваживала кавалера в соседнюю комнату или уходила сама. Он же, в ответ на стандартное «А не пошел бы ты…», по-хозяйски сгреб ее под себя, навалился всей тушей, чтобы не утекла, и мирно захрапел. Да так и прижился.
Поначалу она пыталась давить на жалость, делала вид, что задыхается. В упор не замечал. Деваться некуда, уступила. А совсем смирившись, такую хрупкую женственность и нежность в себе ощутила. Вот оно долгожданное — широкое, мужское.
Почти сразу после свадьбы он о ребеночке общем заговорил. Боязно стало, как представила себе предстоящие трудности. Да и в нем пока особой уверенности не было. Опять же возраст — читала, что после сорока генные мутации бывают и все такое… И завели они вместо ребенка машину, давнишнюю мечту обоих. На том и успокоились.
А когда поняла, что любит его? Да тогда и поняла — за всеми этими мечтами-разговорами. А еще сильнее полюбила, как за руль сел.
Он ведь в молодости оперативником какое-то время работал и потому ни крутых, ни братков, ни гаишников патологически не боялся. А на дороге как без этого?
Во время совместных поездок она влюбленно тряслась от ужаса, наблюдая за его бурной реакцией на ошибки других водил. А тот случай, когда в пробке стояли? Выскочил на встречку какой-то чудик и стал протискиваться перед ними. Так ее герой не поленился — выбежал из машины и через полуоткрытое окно едва не вытащил нахала на улицу вместе с баранкой!
И ведь столько раз его просила:
— Угомонись, ты давно уже не опер, а программист. Разве забыл?
— А хоть и забыл, все равно я их всех убью.
Он убьет? Ей ли не знать, что ласковее и добрее человека на белом свете не найти. А какой он расчудесный перед ужином бывает — все пританцовывает и поет что-то, и в глазки ей нежно заглядывает. Малыш…
Замужем была не впервые и давно поняла: иные мужчины в браке, что дикие звери в клетке — если спиной к ним не поворачиваться, зря плеткой в пасть не тыкать и досыта кормить мясом, вполне управляемы, и ладить с ними можно. Тем более что и жила она теперь значительно лучше, чем до встречи с ним.
Но был у него один пунктик. Особо полюбившуюся одежду он воспринимал, как вторую кожу и носил ее до тех пор, пока в прах не изнашивал. И если рубашки и свитера менялись, как минимум, раз в сезон, то с джинсами была просто беда.
Лишь заподозрив ее в намерении выбросить бессменные «Levi's», он начинал их пасти: собственноручно стирать, сушить, не спуская с них глаз, а на ночь класть под матрац со своей стороны — от греха подальше.
Так было и в последнее воскресенье. На следующее утро он собирался пойти к начальнику отдела просить повышения оклада — машина оказалась удивительно прожорливым «ребенком» и денег на ее «игрушки» катастрофически не хватало.
В понедельник с работы вернулся темнее тучи. От ужина отказался, лег в постель и, накрывшись с головой одеялом, начал негромко постанывать.
— Малыш, да что случилось-то?
С полчаса молча сопел в подушку. Потом, тяжко вздыхая, поднялся и, не зажигая света, надел свои драгоценные джинсы. Затем отвел ее в гостиную, усадил на диван, а сам сел в кресло напротив, по обыкновению широко разведя колени.
— Видишь?
Выношенная до предела джинса разошлась, и все его солидное богатство, обтянутое любимыми красными боксерами, симметрично вывалилось в образовавшиеся прорехи. Словно пузыри у лягушки, поющей в пруду…
Удержаться не смогла и расхохоталась — до слез, до икоты. Изнемогая, сползла на пол.
Перепугался: — Ты прости меня! Я больше так не буду, слышишь? — Засуетился: — Вот смотри — эти сейчас же выкину и …и утром надену новые! ...Только на работу уж больше не вернусь…
Сел рядом, отпоил водой, прижал к себе, как любимую игрушку, забаюкал.
Смеяться перестала.
— Малыш мой, все пустяки. Прости и ты меня… за то, что не всегда и не все понимаю! А уйти с работы? Да ради Бога, уходи! Только на тебе ж там все держится. Где они второго-то такого найдут? И потом, откуда ты знаешь, что начальник твой все это видел? Надень-ка и свитер — он же у тебя почти до колен вытянут. Ой, доберусь я и до него.
Облачился, повторил маневр с креслом:
— Ну как?
— Ничего, совсем ничего не видно.
— Ой, а у меня ж на коленях еще и папка с бумагами лежала…
— А что начальник-то тебе сказал?
— Да взял заявление, побеседовали, потом он мне его подписал, и… ему позвонили… Он пожал мне руку, продолжая говорить по телефону, а я вернулся в отдел.
— Ну вот, и стоило так переживать. Ты когда сам-то заметил эти дырки на штанах?
— Да в конце рабочего дня, когда уже уходить собирался, в туалете…
***
Еще долго дурачились в постели: он приседал и квакал, а она в ответ заливалась смехом. После полуночи соседи не выдержали и начали долбить по батарее.
— Ну что ж, и нам спать пора. Утром на работу, — сказал он, нежно подминая ее под себя. Она прижалась щекой к его плечу и счастливо улыбнулась.
Старые джинсы и свитер мирно покоились на дне мусорного контейнера во дворе, а новенькие висели на спинке стула возле кровати. Месяца три можно было не беспокоиться, а там, глядишь, и офисный стиль введут.
Уже засыпая, шепнула:
— Знаешь, у нас почти все есть для счастья… все — кроме ребеночка. Да мы еще и не очень старые с тобой. Может, рискнем?
— Конечно, рискнем! — восторженно завопил он. — Так, ты пока тут готовься, а я на улицу — за «Levi'sами». Ты ж из них такой «комбез» сошьешь нашему пацану!
— Остановись, ночь на дворе! — уже почти сожалея о своем предложении, прокричала она: — Да я и шить не умею!
— Ничего, за девять месяцев и не тому научишься, — донеслось радостным эхом из кабинки отъезжающего лифта…
27.10.2010