***
Приступая к четвертой части моего сочинения, я решил изменить название, по следующим причинам. Во-первых, «Волшебство книги» звучит слишком напыщенно, а во-вторых, слово «мемуары», которое я использовал в подзаголовке, какое-то неприятное на вкус, как будто запыленное. Пылью времени, может быть. И вообще, мемуары положено писать людям значительным, или тем, кто в жизни встречался со значительными людьми. А я — обыкновенный хомо литературос, ничего значительного в жизни не совершил, с известными людьми не был знаком, разве что видел издалека. Самое моё большое достижение в этой области произошло, когда я был на концерте Эдиты Пьехи, и, неожиданно поражённый её мастерством и благородной и изящной манере держаться на сцене, во время очередных аплодисментов встал со своего последнего ряда и восторженно помахал ей рукой. И самое удивительное — она помахала мне в ответ! Этот драгоценный момент я бережно храню в своей памяти.
Да, еще однажды, на корпоративной вечеринке банка, в котором я работал, я сидел за одним столиком с Алексеем Глызиным, известным эстрадным певцом. Его «заказало» наше начальство, для него и для его друзей был выделен отдельный столик. Вернее, я не то что сидел, я нагло подсел к их столику, утащил танцевать девушку его друга, говорил ей всякие комплименты. Она действительно была очень красивая, и звали её Стелла. Так она сказал. Соврала, наверно. А ещё сообщила, что её муж, который тоже сидел за этим столиком, боксёр. Наверно, тоже соврала. Но я всё равно не испугался, потому что ещё раньше решил, что он бандит. Чисто интуиция и физиогномика. Времена такие были, лихие девяностые.
Итак, слово «мемуары» я решил заменить на приключения. И они были, эти приключения! Поиски сокровищ — литературных, конечно. Разгадка пути к ним, неимоверные трудности на пути — иногда было и так. А чаще — случайные находки.
Что же касается «хомо литературос» — тут всё очевидно. Мы, наше поколение, жизнь изучали по книгам. Ну, не только по книгам, конечно, были и другие учителя — родители, улица, школа. Говорю это ради справедливости — это и без меня все знают. И на мир мы учились смотреть глазами персонажей этих книг — сквозь призму сюжетов и персонажей. Копировали их, завидовали им, старались на них походить — или наоборот, не походить, если это были отрицательные персонажи, злодеи, например. Тогда я ещё не знал, что всё это — выдумки авторов. И авторов я частенько даже не помнил — просто были книги и их названия. Это сейчас важно, кто автор, а тогда — были просто названия и содержание.
Смотрю на старую фотографию. Мне лет шесть, сижу на ступеньках ледника на дворе нашего коммунального дома, на коленях раскрытая (в самом начале) книга, смотрю в камеру, довольно сердито. Документальное свидетельство того, что книги я в детстве читал. Не помню, что это была за книга, но смутно вспоминаю, что на самом деле это я демонстрировал всему двору свою утонченность. Иначе зачем бы мне было усаживаться у всех на виду с книгой?
Наши души и помыслы в те далёкие времена были чисты, как у ангелов. И лексикон, соответственно. Мат был не просто под запретом — он был за гранью добра и зла. Нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах мы, братья Коноваловы, матом не ругались. Просто язык не поворачивался. Все матерные ругательства пролетали мимо сознания, не оставляя никакого следа. Вот небольшая иллюстрация к этому, и одновременно это — первый признак наличия у меня творческих склонностей в области словесности.
Зима. Я, как это часто бывало, ищу своего брата и его компанию — я всегда тусовался с его друзьями. Брат учил меня всему, что положено уметь мальчишке — плавать, кататься на велосипеде, прыгать на лыжах с трамплина, мастерить всякие необходимые штуки. Так вот, иду я по старому помещичьему парку, находившемуся рядом с нашим домом, ищу. Решил покричать — может, отзовутся. А что кричать? Думаю, дай-ка я придумаю какое-нибудь слово, название, чтобы было весело и непонятно. И придумал слово «проституты». Иду и кричу: «Эй, проституты, где вы?»
Когда «проституты» нашлись, я чуть было не схлопотал по лбу. Неожиданная реакция брата на это слово меня поразила и озадачила. Я же сам слово придумал, что в нём может быть плохого? А плохое было, я видел это по лицу брата. И только потом, много времени спустя, я узнал, что существуют слова «проституция», «проститутка», и что они означают. Это был шок.
Вся моя сознательная жизнь протекала по эту сторону закона. Нигде, никогда мне не доводилось встречаться с представителями уголовного мира, кроме как в книгах и кино. Кроме одного случая, происшедшего в то же время, которое я описываю. Привожу его потому, что он связан с литературой — я впервые услышал стишок, который был, по моим тогдашним представления, нехорошим и пошлым — непечатным!
Итак, опять ищу брата. Поздняя весна. Иду по старому помещичьему парку, мимо усадьбы, которая стала больницей, выхожу на опушку (у парка есть опушка?), дальше зеленый косогор, а ещё дальше — пруд. И здесь, на этом косогоре, на травки расположилась большая компания — мальчишки школьного возраста. И среди них — молодой парень. Всё внимание на него, он из другого, уголовного мира. Только что вышел из колонии, и ведет себя, как Одиссей, вернувшийся из дальних странствий.
Но я этого всего не знал, просто подошёл к брату и начал что-то говорить. Тот на меня сердито шикнул, приказал сесть и помалкивать. Что я, конечно, и сделал, не понимая, что происходит, но чувствуя, что дело нечисто. Из рассказов колониста помню только одно — басню про козла.
«Пошёл козёл в кооператив,
Купил себе презерватив.
Пришел козёл на скотный двор
И показал козе прибор»
…
«Суть этой басни такова:
В гондоне дырочка была!»
Эти слова я запомнил на всю жизнь. Басня произвела на меня глубокое впечатление сочетанием изящного слога и непотребного содержания. Слово «гондон» было под табу, оно приравнивалось к мату. Хотя, что это такое, и что такое презерватив, я в то время не знал. Благословенное, чистое время!
На этом мои дошкольные приключения, имеющие хоть какое-то отдаленное отношения к литературе, заканчиваются. Других было полно — но о них я умолчу, дабы побыстрее перейти к настоящим литературным приключениям, в конце которых я превратился из хомо литературос в хомо графофилиус, то есть из читателя в писателя(?).
Когда я закончил третий класс школы, моя семья переехала из железнодорожного посёлка в молодой, строящийся город на Волге. С этим связно событие, связанное с книгами — но не литературой, парадоксально! Мы приехали в новую трехкомнатную квартиру, которую администрация города выделила моим родителям — они оба были учителями, а в городе учителей катастрофически не хватало. И получилось так, что контейнер с нашей мебелью задержался где-то в пути. И пришлось нам спать на полу.
Читатель, вы спали когда-нибудь на книгах? Я спал. Книги выложили на полу ровным слоем, поверх постелили одеяла — и это было чудо! Волшебство. Какая скука спать в кровати! А вот на полу, на книгах, все братья в одной постели — это были незабываемые впечатления. А потом мебель привезли, и все разошлись по своим кроватям, и жизнь вернулась в русло скучной обыденности. Скрашивали её другие чудеса — наличие унитаза, холодной и горячей воды, ну и новые друзья, новая школа, ну и не помню уже что.