Фердинанд Кристин (здесь: бывший российский поверенный в делах со Швецией (швейцарского происхождения) в правление Екатерины II, во время переписки отошедший от дел) в переписке с княжной Варварой Туркестановой
Москва, воскресенье вечером, в день Пасхи, 29 марта 1814 г.
Мне хочется поговорить о Титове (Николай Федорович, генерал-майор); он навещает меня иногда. Он открыл известный казус; не знаю, правду ли он сказал; но так как я не предлагал ему никакого вопроса, то я не вижу, почему бы он хотел обмануть меня. Он сказал мне, что граф Толстой (Петр Алексеевич) на самом деле вовсе не ссорился с ним, но что нездоровье и совершенная ненадобность его присутствии принудили его удалиться из армии.
Потом доверил он мне одну вещь, которую повторю только одной вам: что Толстой во всех своих письмах Императору сообщал о своей армии, как имеющей 70 тысяч человек.
Это было сильное подкрепление, которого ожидал Император; но когда подошли за 10 верст до главной квартиры и Его Величество располагал отправиться на смотр этой армии, он узнал, что в ней не имеется даже 8 тысяч человек. Это так не понравилось Государю, что он не только не хотел делать смотра, но еще отказал принять графа Толстого. Этот последний писал четыре раза, чтобы испросить аудиенции и ничего никогда не получал кроме словесного отказа.
Думаю, что Титов слишком преувеличивает, потому что он немного лгун по своему ремеслу; но может быть, что часть этого страшного умаления была справедлива. Оно произошло, по словам Титова, от дурного управления, недостатка лазаретов и врачей; люди объявляли себя больными и оставались назади, без возможности проверить, притворялись ли они, или на самом деле были такими, как они себя выдавали.
Одним словом, эта армия растаяла от Волги до границы вследствие недостатка попечений и не знаю, чьей небрежности; но эти неудачи падают на начальника, что довольно естественно.
Настоящая ошибка графа Толстого в том: когда он был прикомандирован к армии Беннингсена, этот последний писал к нему, спрашивая у него, есть ли у него все необходимое для солдат. Толстой отвечал, что у него все есть, тогда, как на самом деле у него не было ничего, даже ружей; ибо из этих 8000 человек не было и 5000 вооруженных.
Титов утверждает, что он отвечал так для того, чтобы не объясняться с Беннигсеном, который не любил его, имея в виду при первом свидании лично все пересказать Императору. В такой политике он очень опростоволосился, потому что этого свидания никогда не было, а его письмо Беннингсену удостоверяет, что он получил все, и вследствие этого обличает его, по-видимому, виновным.
По правде сказать, есть тут, чем доканать его в уме Императора, и я не знаю, как он выйдет из этого, если не представится какой-нибудь очень благоприятный случай для объяснения.
Это причинило графу Толстому страшное огорчение и неохоту к делу, отразившуюся на его штабе, и Титов мне сказал, что это не кончится ничем. Когда пришли в Саксонию, было не более 6000 человек и притом без выстрела; и для этих 6000 человек была дюжина генералов, что другим армейским корпусам давало повод к насмешкам, в особенности при виде наружности некоторых из этих генералов.
Вот что Титова заставило уйти; он, может быть также, не сказал мне всех своих резонов. После этого произошла капитуляция Дрездена, в которой Толстой очень некстати приложил свою подпись...
Москва, 1-го мая 1814 г.
Положительно я пришел к тем же, как и вы, размышлениям об ухудшении французской нации: она в высшей степени отвратительна. Она обожала своих королей, и спокойно смотрела на горстку злодеев, убивавшего лучшего из них и повлекших все его семейство на эшафот, рукоплескала этим бойням, из всех углов Франции посылала поздравительные адресы собранию цареубийц.
Когда Париж вздумал стать за своих принцев в 1795 г., Бонапарта расстрелял 1500 молодых людей на Парижских улицах, что ему доставило звание генерала, и с этого дня он сделался героем в глазах этой легковерной и жадной до новостей нации. В то время, как он грабил Италию, она рукоплескала 17-му фруктидора, изгонявшему в пустыни Кайены одного из ее директоров и 24 членов совета старшин, которых привязанность к Бурбонам была известна и составляла их единственную вину.
Из него (здесь: Бонапарта) сделали императора. Он притеснял, тиранствовал, ему беспрестанно кадили (здесь: пели фимиам). Война с Россией в 1812 году и бегство из Москвы, стоившие Франции столько крови, не воспрепятствовали французам вверить ему еще бесчисленные армии, погибшие в 1813 году. Наконец, в последнюю минуту ему позволяют организовать национальную гвардию, расхитить сокровища, не смея поморщиться, и если бы он остался для защиты Парижа.
Париж защищался бы до последней крайности. Счастье захотело, чтобы он был отрезан от своей столицы и чтобы после Монмартра парижанам, убедившимся, что у союзников слишком большие силы, нечего уже было бояться Корсиканца. Тогда они храбро обратили свою ярость на низверженного врага, пред которым за 24 часа перед тем трепетали. Это были низкие рабы, которые, благодаря чрезмерному снисхождению, с которым союзники обходились с ними, на другой день сделались надменны в редакции статей оскорбительной конституции, которую они осмелились предписать своему законному королю.
В моих глазах эта конституция даже оскорбительна союзным монархам, и большая неосторожность с их стороны позволить объявление оной в их присутствии и в некотором роде при их одобрении. Но государи не видят опасности, или без сомнения они хотят подвергнуться опасности. В эту минуту слава их успехов ослепляет их, опьяняет их; но они проснутся и рано или поздно почувствуют ошибку, которую они делают теперь.
Увидя себя в Париже и победив Наполеона, они сами удивились (здесь: союзники), и это удивление много вредит им. О, если бы наш чудесный Император, не принимая на себя дарования конституции Франции, удовольствовался бы сказать Талейрану и его сообщникам: Я надеюсь, что вы повергнете ваш Сенат к стопам Людовика ХVIII, чтобы выпросить у него забвение и прощение преступлений, которыми покрылись Франция в продолжение 25 лет.
Этих немногих слов было бы достаточно, чтобы Французский король вошел во Францию просто с правами своего рождения, не предполагая дерзкой мысли предписывать ему какое либо условия. Я уверен, что эта конституция неприменима к делу и что она долго не продержится. Я думаю, король сможет тотчас уничтожить ее, если сумеет воспользоваться мнением народа, которое все в его пользу против этих воров, сообщников Бонапарта.
Но если он хочет обернуться спиной и (чего достаточно в его характере) если он хочет притвориться одобряющим то, что от всей своей души ненавидит, и даст время установиться новому порядку вещей, тогда (вспомните меня) мы увидим во Франции новые беспорядки.
Москва. Суббота, 9 мая 1814 г.
Я не верю ни одному слову о голубой ленте Лагарпу (здесь: школьный учитель Александра I, последователь Руссо); это было бы под пару Кутайсову (здесь: любимец Павла I), а такие вещи не очень часто встречаются в два царствования сряду. Сверх того, я твердо убежден, что Лагарп ничего подобного не добивается, - почести, чины менее в его вкусе, нежели умозрительные системы философов. Ему более понравится уравнивать, нежели выдаваться. Боже нас сохрани от его влияния! Что станет он делать в России?
Добрый и честный крестьянин русский не созрел, чтобы к нему приложить принципы, которыми управляются Швейцарские кантоны. Если хотят сделать его счастливым таким образом, погубят все, и это будет сделано быстро. Я совершенно отвергаю подобную мысль, исполнение которой заставит меня тотчас бежать из этой страны.
Княжна Туркестанова Кристину, С.-Петербург, 11 июня 1814 г.
Я держала бы пари, что я давно отвечала вам на счет Лагарпа и что я вам уже написала, что у него положительно есть голубая лента и за что. Если я этого не сделала, увольте меня теперь от этого рассказа, потому что это слишком продолжительно; вам довольно знать, что он с Талейраном направил дела по тому пути, по какому они пошли; давно он был в сношениях с герцогом Беневентским (здесь: Талейран), и вы понимаете, что должно быть несколько признательным ему за эту услугу и нужно было вознаградить его очевидным образом.
Придает ли он цену тому, что ему дали, или не придает, я ничего об этом не знаю; но дело в том, что это украшение ставить его в ряду генерал-лейтенантов, преимущество, которое для него не послужит ни к чему, если он возвратится в Швейцарию, но которое значит очень многое, если он приедет в Россию.
Император оставил Париж 18 мая и, желая избежать церемоний, которые не преминули бы сделать при его отъезде, он уехал почти неожиданно. Накануне он простился с королем; приказал на завтра большой парад и, пока его делали, он незаметно ушел к себе, переоделся и, спустя минуту, отправился. Великий князь Константин сделал тоже самое несколько дней после; он прибыл к нам с мирным договором, заключенным с Францией. Хотя нам вчера прочли в Исаакиевской церкви содержание его, но я не расслышала ни одного слова; ибо министр юстиции прочел его на ухо Императрице, и никто не был счастливее меня.
Были очень недовольны, что для этого чтения не употребили секретаря, у которого есть голос и легкие. Известно только то, что в настоящее время нет вопроса ни о какого бы то ни было рода разделе территории и что о границах союзных государств тщательно обсудят на конгрессе. Нужно посмотреть, как эти господа разделят пирог; я буду очень довольна, ежели только не дадут ничего Австрийскому дому.
С большою пышностью привезли нас, вчера в Исаакиевскую церковь, потому что в Казанском соборе делаются некоторые поправки; толпа была невообразимая; великий князь ехал впереди кареты Императрицы-матери, высшие сановники и мы все составляли свиту; жара была нестерпимая и в церкви и возле церкви.
Кристин княжне Туркестановой. Москва, 22 июня 1814 г.
... Я не видел г-на Васильчикова, с ним я не знаком; но я очень желал услышать от него о Париже, откуда он выехал после Императора. Вот нас отослали с нашим миром на Венский конгресс, и наши финансовые надежды рушились. Очень странно, что в договоре, подписанном в Париже, Россия не обозначена, словно Меклебург или какое-либо другое маленькое княжество, то есть ни ее имя, ни имя ее Государя не встречаются ни разу, и она просто подразумевается под именем союзницы Венского двора. Или я не понимаю дел, или советники Его Императорского Величества сделали совершенную неловкость.
Я понимаю, что молодые головы могли допустить подобную оплошность; но Разумовский, человек понимающий, с возвышенным характером, удивляет меня этой рассеянностью. В продолжение последних десяти лет есть что-то досадное в наших трактатах: мы всегда забываем некоторые мелочи этикета. Дай Бог, чтобы не забыли и теперь, как в несчастном Тильзитском мире, за который так дорого мы поплатились. Читая Парижский трактат 18 (30) мая, кто поверит, что Русская армия победоносно вошла в эту столицу два месяца тому назад? Между тем это государственные акты, которые освящают в истории славу монархов и народов...
Что говорит об этом князь Юсупов? Почему он не служит? Это зрелая голова, он любит свое отечество и был бы ему полезен. Но теперешняя система выдвигать вперед молодежь; вот почему делается столько безрассудств, а князь Юсупов очень может показаться слишком важным в глазах наших молодых людей. Один франт недавно говорил, "что человека после 40 лета следует помещать в сарай". Это действительно возраст, когда в других странах люди избираются для дел важных.