Стенографический дневник Анны Достоевской (расшифрованный несколько десятилетий назад) рассказывает о том, как молодожены проводили первый год своей изобилующей крутыми поворотами семейной жизни. Ни тотальное безденежье, ни игорное безумие, ни большие "трения" с родственниками, ни непростые попытки найти общий язык, ни даже новость о беременности Анны не могли отвлечь их от чтения книг. Чтение стало одной из связующих скреп семейной жизни, поскольку оба они были книгоманы и "запойные чтецы". Некоторые книги играли в критические периоды их жизни странную и мистическую роль "знаков судьбы". И, наверно, это можно объяснить - людей, настолько погруженных в стихию литературы, по пальцам можно пересчитать. Кроме того, и знакомство их началось исключительно на литературной почве – стенографирование в дикой спешке создававшегося романа «Игрок» было первым (и оказалось последним) заказом начинающей стенографистки Анны Снаткиной, ставшей Анной Достоевской ровно через 3 месяца и 11 дней после первого дня знакомства (по совместительству – первого дня стенографирования романа. Впрочем, и сам роман был написан за рекордно короткий срок – 26 дней (все для того, чтобы рассчитаться с долгом).
"Брак на литературной почве", о котором даже в журнале написали фельетон, с первых недель столкнулся с трудностями - родственники Достоевского приняли молодую жену в штыки, кредиторы и родня привычно осаждали, требуя денег, Достоевский часто раздражался, да еще эпилептические припадки. Через два месяца они уехали (читай - сбежали) от всего этого, заложив все приданое Анны Григорьевны. Первые два месяца (пожалуй, единственные хоть чем-то, пусть и отдаленно напоминавшие "медовые") Достоевские провели в Дрездене. И тут литературная стихия, которая стояла у истока их знакомства, стала проявлять себя самым неожиданным образом – книги, попадавшие к ним в руки как будто заранее предупреждали, какие событие постучатся в их жизнь. Впрочем, и после Дрездена было также. Были и другие совпадения. В одной точке - на рулетке в Бадене - в одно и то же время пересекались пути трех ведущих российских литераторов – Достоевского, Тургенева, Гончарова. Все это, так же как и многое другое, Анна Григорьевна старательно записывала в своем стенографическом дневничке непонятными никому знаками - с тем, чтобы ничего не забыть и потом рассказать "лучшему другу" маме.
Запрещенный в России эмигрантский альманах «Полярная звезда» был первой книгой, которую они взяли в дрезденской библиотеке– другие немногочисленные русские книги были на руках. Когда по вечерам в своей уютной квартирке в Дрездене Федор Достоевский с молодой женой Анной то пролистывают, то внимательно читают статьи старых номеров герценовской "Полярной звезды", разоблачающие издалека все "свинцовые мерзости" царской России, они еще не подозревают, что их пребывание за границей растянется на 4 года вместо 4 месяцев (уезжали они на такой срок), и почти все это время Достоевский (бывший бунтовщик и каторжанин, перешедший в патриоты и правоверные монархисты) будет чувствовать себя то добровольным, то вынужденным изгнанником из России и отчаянно тосковать без русской почвы. А следующий после "Идиота" его большой роман ("Бесы") будет целиком посвящен ожесточенному сведению счетов с российскими революционерами и поддерживающими их эмигрантами.
Следующая "знаковая" книга - "Отверженные" Гюго (одна из любимейших книг Достоевского) - попадает им в руки как раз накануне первого "рокового" выезда Федор Михайловича на рулетку. Анна же Григорьевна остается его ожидать, еще в полном неведении относительно того, что ее ожидает в связи с рулеточным безумием, ходит в дрезденскую галерею, и читает взятый в библиотеке первый том «Отверженных» ("Miserables"). Она и не подозревает о том, что всего два месяца спустя, в игорном Бадене, они после того, как проиграются дотла, сами окажутся в самом мизерабельном положении парий - без денег, с заложенными вещами, с долгами хозяйке, без надежд.
Анна Григорьевна ждет себе и ждет, а муж все не приезжает, а только письма шлет, что все проиграл и слезно просит выслать деньги. Она же все ходит в художественную галерею и библиотеку, но попадается ей там случайно среди прочих книг (читали они очень помногу, иногда несколько книг одновременно, в одном Дрездене прочли целую книжную полку) сборник популярной в то время беллетристки Евгении Тур. Отвлекла ли эта книга ее от тревожных мыслей неизвестно, сюжет во всяком случае показался глупым. Анна Григорьева и не подозревает тогда, что графиня Салиас-де-Турнемир, скрывающаяся под псевдонимом Евгении Тур, близкая знакомая и постоянный корреспондент той самой Аполлинарии Сусловой, бывшей любовницы ее мужа. Тема Сусловой, казалось бы и позабытой уже, чье письмо она недавно вскрыла и прочла, будет преследовать ее и всю поездку за границей, и в России. И даже после смерти мужа будет Анна Григорьева воспоминаниях счеты с бывшей подругой мужа.
С рулетки возвращается проигравшийся и расстроенный Достоевский без часов, заложенных, да так и невыкупленных обратно, и пара вскоре опять идет в библиотеку. Федору Михайловичу вдруг очень хочется прочесть моралиста Диккенса. Вначале в одной библиотеке, потом в другой-третьей они ищут Диккенса и, наконец, находят - и «Николаса Никльби» и «Копперфильда», и «Лавку древностей». Можно иронизировать на тему попыток вернуться «на стезю» морали и нравственности (все это Диккенс, плюс сентиментальность и гуманизм) мужа после «игорного загула», да и жену нужно к высоким ценностям приобщать. Но с Диккенсом у Анны Григорьевны связаны еще и очень сложные потаенные переживания. Когда год назад умирал ее отец, он вечер за вечером, вплоть до глубокой ночи, просил ее читать ему наизусть Диккенса, иначе не засыпал. Теперь же Диккенс сопутствовал не смерти, а рождению. 6 июня (ближе к концу "Николаса Никльби") Анна Григорьевна записывает в дневник, что вероятно, беременна. Они и радуются, и страшатся этого. У Анны начинается токсикоз. Пара, и без того часто спорящая по пустякам (правда - и быстро превращающая все в шутку), становится еще более раздражительной. Гулять бы им побольше по набережным, смотреть на цветы и слушать умиротворяющую музыку. Но, ах! – не зря параллельно с нравоучительным и семейственным Диккенсом читают они по очереди второй том фолианта «Отверженных» Гюго. Роковое решение уже принято – на 21 июня куплены билеты на игорный курорт Баден. По дороге в Женеву, где они предполагают прожить несколько месяцев до возвращения в Петербург, они на пару-тройку недель заедут на рулетку. У Достоевского очень мало денег, очень много долгов и не хватает вдохновения для начала «Идиота», под который авансы уже взяты. И он почему-то почти уверен, что выиграет. Впрочем, два года назад (после банкротства и разрыва с Аполинарией) он тоже надеялся выиграть и дошел до самого дна падения.
Так происходит и на этот раз. "Человеческой жизни"в Бадене им отпущено всего 10 дней. 2 июля он все-таки выигрывает крупную сумму, на радостях они идут в книжную лавку и по совету Тургенева (который, как и Гончаров, вдруг оказывается там же, на рулетке) покупают"Мадам Бовари" Флобера. У книги хорош и слог, и сюжет. Но очень плох конец - главная героиня Эмма Бовари, тяжело переживавшая разрыв реальности с мечтами, залезает по уши в долги и от отчаяния кончает с собой. 4 июля, которое разбуженная орущими хозяйкиными детьми, Анна Григорьевна начала с чтения "Бовари" , Достоевский проиграл 100 золотых монет из 166, выигранных им накануне (огромная сумма по их меркам была у них на руках!). К вечеру 5 июля , тоже проведенному за чтением "Бовари", на руках у несчастной Анны Григорьевны осталось только 20 золотых. А 6 июля - всего-навсего 1 золотой на все расходы и дальнейшую жизнь. Живут они теперь только ожиданием денег от Каткова (очередной порции аванса за ненаписанный роман) и переводов от родственников Анны Григорьевны. Теперь они полные банкроты, так же как Эмма Бовари. Скверным знаком оказался в их жизни попавшая в руки книга Флобера. И недаром, наверно, в своем (написанном несколькими месяцами позже) романе "Идиот" Достоевский "помещает" развернутый французский роман «Madame Bovary» в будуар Настасьи Филипповны, которую вскоре ожидает ужасный конец.
Когда, проведя в Бадене семь страшных недель и отдав почти непосильную дань "демону рулетки" (вспоминала ли Анна Григорьевна с чего началось их знакомство? – ведь именно об этом был роман «Игрок»), они, наконец, получают очередной то ли вымоленный, то ли истребованный аванс от Каткова и уезжают в Женеву, воспоминания об этом времени и у Достоевского и у его беременной жены остаются на всю жизнь.
Тяга к чтению и Достоевского и его жены очень (возможно, излишне для "свадебного путешествия") велика, что по меркам 19 века, что по нашим меркам, да и денег на другие развлечения у них уже решительно нет, так что на следующий день после переезда в Женеву они идут ... в библиотеку. И берут там "Бедных родственников" Бальзака. Достоевский очень ценит Бальзака, когда-то он начал свой литературный путь с перевода его "Евгении Гранде". Вот только жаль, что не только название книги, но и ее содержание (а описываются там человеческие жадность, зависть в рамках нескольких семей) опять странно и нехорошо сочетаются с их семейными обстоятельствами. Отношения Анны Григорьевны и ее родных с родственниками Федор Михайловича становятся хуже с каждым днем. Во-первых, родственники Достоевского были по большей части «чужая родня». 18-летний Паша Исаев, который невзлюбил и шпынял молодую мачеху едва ли не с первого дня – не сын Федор Михайловича, а пасынок от покойной жены Марьи Дмитриевны. Федор Михайлович ее когда-то страстно, а потом жалостно и горько любил, несмотря на тяжелую истерию, чахотку, и, как некоторые говорили, измены (да и приветила она его в далеком Семипалатинске, когда он только вышел с каторги, переведенный из каторжников в рядовые, полностью разжалованный из всех званий, лишенный всего, отвыкший и от женского общества и от общества людей своего округа). Ленивого, несобранного, не очень приспособленного и к учебе и к работе, но по своему сильно привязавшегося к «папе», Пашу Достоевский хотел опекать (и финансово) еще долго. Анна Григорьевна была возмущена (вначале в глубине души, потом явно) - потому, что за ее счет и за счет их будущих детей. Так же озлобляли и ее и Федора Михайловича притязания вдовы разорившегося покойного брата Михаила, которая требовала, что бы ей и ее немалому семейству (где были уже и выросшие дети) высылали деньги из-за границы на том основании, что и муж ее покойный поддерживал Федора и на каторге и в ссылке. Достоевский же был неприятно удивлен историей с частью приданого Анны Григорьевны (часть доходного домика), которое и не "выделялось" ей и деньги с него не шли.
Впрочем, Бальзака (и разоблачительных "Бедных родственников" и горько негодующего "Отца Горио") они перечли вместе за несколько недель. Анне Григорьевне, никогда его не читавшей прежде, он даже "чрезвычайно понравился". Дальше пошел уже моралистический, напоминающий о долге и добрых чувствах Диккенс, а потом и Жорж Санд (единственная, как вспоминала Анна Григорьевна, ценимая Достоевским женщина-писатель). Жорж Санд (которая сохранилась в памяти потомков в основном как автор "Консуэлло", хотя Достоевские как раз этого романа и не прочли) славилась не только изящной, с налетом мистицизма прозой, но и была большим сторонником по-настоящему гармонических отношений в семье. На тот момент обстоятельства четы Достоевских были настолько тяжелы, что о гармонии можно было едва ли мечтать, но надежда на будущее все-таки была.
С началом же 1867 года стенографические записи Анны Григорьевны обрываются, и о том, какие книги читали Федор Михайлович и его жена, и знаками, каких жизненных перемен были эти книги, можно только догадываться. А стенографический способности Анны Григорьевны пригодились на то, чтобы стенографировать будущий великий роман "Идиот", который войдет в антологию мировой литературы и станет в один ряд с теми великими книгами, которые они прочли в один из тяжелейших периодов их жизни.
Остается только пожалеть (немного), что в "читательский список" четы Достоевских не попала "Джен Эйр" Шарлотты Бронте. Ведь обстоятельства их встречи в чем-то очень напоминали встречу Рочестера и Джен. А Анна Григорьевна много вспоминала в дневнике о своих черном шелковом и суконном платье, в которых она приходила стенографировать к Достоевскому. Когда-то книга "Джен Эйр" была добрым другом и "лучом света" для Федора Достоевского, сидевшего в ожидании приговора в Петропавловской крепости. Но, возможно, после этого она будила в нем слишком тяжелые воспоминания.
Более подробно, хотя и немного занудно на ту же тему в моей статье
При подготовке статей использованы материалы из книги "Воспоминания" Анны Григорьевны Достоевской, а также из ее расшифрованного в середине пятидесятых годов 20-го века стенографического дневника (Достоевская А.Г. Дневник 1867 года / Изд. подг. С.В. Житомирская)
А о том, как книги были "знаками судьбы" для Достоевского до встречи с Анной Григорьевной в статье