Как ни крути ни верти, корове Партизанке худо-бедно тонны две-две с половиной на зиму сена надо. Надо! Вот мать с начала сенокоса сколачивала небольшую бригаду вместе с другими владельцами коров на добычу сена. А добывать где? А там, где колхозы никогда не бывали, – на, боже, что нам негоже!
Брали две четырехвесельные лодки, бросали на слани доски, прихватывали кучу веревок, косы, скудный сухой паек и отправлялись, вот уж верно, к черту на кулички. И шли в озеро, мимо Спаса Каменного, некогда в шторм спасшего какого-то большого князя, далее в Токшу – с ума сойти, как далеко надо веслиться.
Заливные луга возле озера еще не освободились, так что приходилось косить по брюхо в воде. А трава? Да разве это корм? Сплошная осока. А потом выносят на более сухое место, готовят лодки: досками скрепляют их парой, обвязывают веревками и грузят на такую доморощенную платформу осоку. Руки до крови изрежут. Далее же - обратный путь и боковой ветер на Кубенском озере, так и норовит выбросить сцепленные и с таким большим парусом лодки на мель. А, если такое случится, ни за что не столкнуть на глубокую воду посудину, загруженную сырой тяжелой осокой. А матушка после поездки почти что ползком добиралась до избы, но без пригоношек и в такой ситуации никак не обходилась:
- Ой, робята, рожь не сжата, устосалась до смерти, хочу чаю!
Чтобы подоить Партизанку – моченьки не хватало. Старший брат тогда ни чуть не терялся – брал ведро с пойлом и ведро с теплой водой для подмывания вымени, а я шел за ним с керосиновым фонарем, так как в коровнике было очень темно – через маленькое оконце чуть-чуть пробивался свет - с подойником из белой жести, с маленькой табуреточкой, чтобы сегодняшняя «доярка» могла сесть возле коровы, – все следовало сделать так, как делала это мать: иначе Партизанка закапризничает, расстроится и ни за что не отдаст все молоко. Так вот и вышагивали в хлев по узкому проходу между заборами по «проспекту», который в народе назывался «козьим». Брат по дороге напевал бесхитростную песенку:
Один американец засунул в опу палец И думает, что он заводит граммофон.
Другой американец…
И тут братан осекся – навстречу по «проспекту» пробиралась соседка, тетка Татьяна. На людях, в семье, а уж при матери особо, не принято было говорить плохие слова. Мы и не говорили, хотя знали их бесчисленное множество – наслушались. В тот раз брат так и не допел о другом американце, и о том, что тот делал в этой самой «опе». Но та сальным душком песенка мне однажды помогла решить не сложную, но очень срочную и нужную задачу.
* * *
Перечитал я отрывок из своего очерка и вспомнил маму, старшего брата, незабвенную нашу кормилицу, корову Партизанку и... тот удобный керосиновый фонарь. Таких, наверно, сейчас не делают, а тот - не сохранили, хотя бы на память. Какая жалость! А вот и не прав я, - оказывается, делают и продают. ТОТ САМЫЙ ФОНАРЬ!