— Как же ты здесь живёшь? У тебя же всё разрушено! Здесь невозможно быть живому человеку!
— Это у вас всё разрушено. А у меня всегда всё цветёт и обновляется.
— Разве такое может быть?
— Может… Здесь нет прошлого. Всегда настоящее. А у вас есть прошлое, поэтому вы стареете, ваши вещи разрушаются, всё приходит в негодность, и вы покидаете те места, где жили, любили, мечтали… Я живу здесь всегда.
— Но тогда почему ты такая старая и немощная?
— Это ты меня видишь такой.
Зиновия плавно плыла к дому в волнах цветущего белого шиповника. Оглянувшись, она поманила меня рукой. Чем ближе я подходила к ней, тем моложе становилась бабка. Она стояла у крыльца, как всегда, в толстой овечьей кофте, опершись на кривую палочку и улыбалась. Но с каждым моим шагом стирались морщины на её лице, серая шерсть становилась белее и легче, платок растворился, открыв прекрасные темные волосы. Внимательный взгляд добрых карих глаз тянул к себе, как магнитом. И я шла, не глядя под ноги, не боясь змей, пауков, лягушек. Не боясь никого и ничего.
— А смерти боишься ? — спросила Зиновия, когда я подошла совсем близко.
— Боюсь.
— Не бойся. В тебе жизнь. Она не умирает. Она переодевается... Не ходи на кладбище, — сказала она и рассмеялась. Смех её превратился в щебет птиц... Я проснулась.
Грифанова в палатке не было. Рюкзак лежал передо мной полураскрытый и из него торчал угол книги в толстом тряпичном переплёте. Я потянула её к себе и раскрыла. Так это не книга! Это дневник Анны. Обложка была из мягкого трикотажа серо-бирюзового цвета, приятного на ощупь. Давно я его не видела. Между страниц был заложен листок. Я открыла дневник на этой странице:
"Открыла сегодня томик Баратынского (любимый поэт), вдруг выпало письмо от Саньки. Так грустно стало. Уже года три не виделись. Каждый год просилась в Асафьев, повидаться с подружкой. Но папенька не отпускал:
— Вы весь город переполошили. Три дня вас искали! В лесу, в пруду, в речках, в колодцах. По знакомым спрашивали. Федосью Даниловну чуть апоплексический удар не хватил. Стыд! Чего же в следующий раз ждать?!
Когда папенька увидел у меня камень, сразу догадался, что камень не простой.
— Где ты его взяла?
— В лесу нашла.
— Как же это в лесу можно найти камень, который явно не в почве находился. Можно сказать, он ещё не остыл от рук хозяина! Старинная обработка, золотая оплетка. Надо было точно знать, где такие камни водятся. Стало быть, ты знала? Не знала?! Тогда это очень похоже на разбой. Грабёж на большой дороге. Предположить, что ты была в состоянии в свои двенадцать лет совершить это, я не могу. Хотя… — он странно поглядел на меня, прищурившись. — Но всему произошедшему я не могу найти другого разумного объяснения. Могу лишь сделать вывод — оставлять тебя без присмотра опасно не только для тебя, но и для окружающих.
Не знаю, где на самом деле ты его взяла, но учти — камень верно служит тому, кто им владел. И горе тому, кто разлучит его с хозяином и использует не по назначению".
Рядом с этой записью спустя чуть не полвека другими чернилами и более взрослым почерком было дописано:
"Если всё, что с нами случилось — это месть камня, то, выходит, он мстил не только мне, но и всей стране?!. Такого не может быть! А если хорошо поразмыслить, то всё как раз наоборот: камень помог нам довольно благополучно пережить самые трудные периоды жизни. Когда в Харбине Советы объявили, что всех специалистов, пожелавших вернуться на родину, примут и обеспечат работой и жильем, мы в числе первых были готовы к переезду. Слава Богу, папенька мой не дожил до этой "радости". Царство ему небесное. А мы с Борисом поехали… и оказались в ловушке. Жить в Москве запрещено. На выбор предлагались Узбекистан, Сибирь, Урал. Тогда я написала Саньке. Она всё и устроила. В городе её знали и очень уважали.
Нас обошли репрессии и несчастья, которые сполна хлебнули наши знакомые и родственники. По крайней мере, все живы. А кто умер — умер своею смертью. И архивы сохранились. И средств на жизнь хватало. И с Санькой не просто встретились, а живём рядом. Кто бы мог представить тогда, в том приснопамятном году, что всё это с нами будет?".
В палатку заглянул Грифанов:
— О, вы проснулись, мисс? Будем вставать или ещё поваляемся? Может, кофе в постель?
— Было бы чудесно!
— Только в котелке.
— Давай. Прикольно! Никогда не пила кофе из трёхлитрового котла.
День обещал быть чудесным. За завтраком я спросила Ансара:
— Зачем ты поменял обложку на дневнике? Кажется, старая была ещё достаточно крепкой.
— Я не поменял. Она там. Это что-то вроде суперобложки, только не снимается. Точнее, снять можно, но в специальных условиях.
— Она стала такой уютной. Можно под щеку положить, когда читать устанешь. Кстати, когда дневник был у меня, оказывается, я прочла его не весь. Читала выборочно. А там ещё много интересного, оказывается.
— Для меня это тоже весьма занимательное чтение.
Продолжение: Мир - большая деревня
Предыдущая глава: В поисках утраченного
Подписывайтесь на канал, чтобы ничего не пропустить