Втолковом словаре Владимира Даля слово «частушка» отсутствует. Считается, что впервые его печатно употребил Глеб Успенский в очерке «Новые народные песни» (1889). Частушка — самый молодой жанр традиционного (не путать с современным) фольклора. Но где и когда она родилась, доподлинно не известно.
Что вижу, то пою
Как писал Гоголь о своем Чичикове, «темно и скромно происхождение нашего героя». Вот и у частушки корни могут быть самые разные.
Во-первых, это народные плясовые припевки. Отсюда и «плясовая» версия происхождения слова — от «частого» ритма. Когда русскому человеку было хорошо, он пускался в пляс, припевая в такт всякую ерунду. Вроде такого:
Рукавы, рукавы,
они коротеньки...
Дома чаю не пила,
а пила у Сеньки.
Во-вторых, частушки восходят к традиционной русской лирической песне. Есть особый пласт частушек — «короткие песенки». Это нисколько не смешные лирические зарисовки с особыми распевами. Вплоть до причитаний, натурально на разрыв души. Эти песни пользовались популярностью в середине XIX века. Закручинился, допустим, ямщик: дорога дальняя, любовь несчастная, а карман пустой. Вот и затягивал он песню. Такую, которая запросто могла в любом месте оборваться, равно как с любого места возобновиться. В общем, чистой воды импровизация. Бесконечная песня, составленная из бесчисленного количества коротеньких. Причем песня сугубо трагическая — что мужская, что женская.
Вот машины зашумели,
скорый поезд загудит...
Ты придешь к моей кроватке,
будет некого будить.
В дальнейшем короткие песенки получили новое развитие — утратили свою «бесконечность». Превратились в рассказ про «здесь и сейчас». Некоторые специалисты считают, что такая частушечная форма близка к традиционной японской поэзии (хокку, танка).
Наконец, корни частушки могут быть связаны с русскими «приговорками» и пословицами.
Частушка на службе Советов
Постепенно главной функцией частушки стала реакция на событие. И за это ее очень полюбили большевики.
Частушка органично влилась в музыку революции. Этот момент хорошо показал Блок в поэме «Двенадцать», где сплел воедино частушку, плакат, городской романс, раек. Получилось отлично. Единственное — перебор с финальным явлением Христа «в белом венчике из роз». Но «оплошность» вскоре была исправлена: в начале 1920-х именно частушку сделали одним из важнейших инструментов антирелигиозной пропаганды. Образно, доходчиво, а главное — легко запоминается.
Революция разбила
Всю святую лавочку.
Все угодники завыли
И ушли в отставочку...
Не забыли частушку и позже. Например, крестьянскую лирическую песню в массовом порядке стали заменять новой формой частушки. При этом основная ставка делалась на молодежь, для которой обыгрывались принципиально новые ситуации взаимоотношений полов.
Раз картошку мы копали
С трактористом Федею
И нечаянно попали
В жуткую трагедию.
Чутко державшие нос по ветру графоманы взялись сочинять на заказ псевдофольклорные частушки. Преимущественно колхозной направленности. К общему гомону присоединился и кинематограф. Его герои («трактористы», «кубанские казаки» и прочие) охотно изъяснялись на частушечном языке.
Молотили все бригады,
Шло соревнование.
Государству хлеб мы сдали
В срок, без опоздания.
Советская самодеятельность должна была вытеснить прежнюю «упадническую» песню. Что в итоге и случилось: к концу 1930-х традиционная культура в СССР по сути прекратила свое существование.
С одной стороны, фольклор идеологизировался, с другой — стихийно стали появляться антисоветские частушки. Причем как среди крестьян, так и среди городской интеллигенции.
Коммунисты отдыхают
На Кавказе и в Крыму,
А рабочих отправляют
На леченье в Колыму.
За такие шутки, разумеется, сажали. Но подпольных частушек становилось все больше. Как позднее писал академик Лихачёв: «одобрение смехом в самый патетический момент смертельной угрозы всегда было сугубо национальным, русским явлением».
Написали про колхоз
Сорок два писателя.
А в колхозе два яйца —
и те у председателя.
А без мата — пресновато
И все же подавляющее большинство как советских, так затем и российских обывателей знали и воспринимали лишь один тип частушек — похабные. Они вытеснили все остальные.
Я Хрущёва не боюсь,
Я на Фурцевой женюсь.
Буду щупать сиськи я
Самые марксистские!
У похабных частушек тоже есть свои корни. Например, эротические короткие песни, характерные для крестьянского свадебного обряда. Однако употребление матерной брани в традиционной русской культуре строго ограничивалось. В городах брани было много, но вот крестьяне матом, в принципе, не ругались. Разве что в обрядово-ритуальные, праздничные дни. В повседневности же мат был жесточайшим табу.
Но после революции былые сдерживающие механизмы рухнули.
Нет, формально советская власть считала брань неприемлемой. Но каждый советский человек знал, что, к примеру, секретарь райкома разговаривает с посетителями только этим, «запрещенным» языком. А если партийному боссу можно, то почему нельзя беспартийному работяге? В общем, в советское время в отношении брани сформировалась определенная культурная шизофрения. Нашедшая отражение в том числе в матерных частушках. По разряду фольклора они не числились, хорово не исполнялись, рождались в основном в среде городской интеллигенции и больше походили на рифмованные скабрезные анекдоты.
Девки больше не дают
Мужикам-бездельникам.
К нам приехал массовик
С во-о-от таким затейником!
И вот что удивительно: СССР четверть века как нет. Тем не менее, если провести на улице стихийный опрос, предложив прохожим с ходу процитировать частушку, восемь из десяти обязательно затянут советскую:
«По реке плывет утюг из села Кукуева...»
Автор текста: Игорь Шушарин