ЗА МОЛОКОМ
Вечером нам с Серегой бабушка сообщает, что завтра утром надо идти за молоком. Это значит, что надо будет встать не просто рано, а еще до того, как рано началось, до начала летнего утра, и идти к дальнему магазину с двумя двухлитровыми бидонами – цинковым без картинки и чего-либо лишнего и нежно-желтым, цвета зарождающихся сливок с мягкими, слегка женственными округлыми формами и коричневыми крупными фиалками на боку – переводной картинкой только в одном месте, посередине бидона, в самом нежном его кусочке. Бидоны опустели и растерянно ждут в темной кладовке, опустив ручки, когда им вернут их предназначение.
Утром встаем до ломоты рано. Хотя уже светло, воздух еще холодный и мокрый, все только начинает просыпаться, ночь уже отходит, а утро постепенно просачивается в белый сумрак. С умытыми ледяной водой, но все равно сонными, отупевшими лицами и мыслями, берем бидоны (каждому хочется взять молочный нарядный с цветами, потасовка, кто-то преуспел, а кто-то смирился) и с неоконченным сном в головах тащимся в сторону магазина. Туда только через два с половиной часа (примерно в 8 утра, но точно никто не скажет, это как ожидание обещанного, но капризного и свободолюбивого чуда) приедет бочка с парным молоком. Таких как мы, страждущих парного молока, надеющихся на него, как на манну небесную, много. Чудо нужно всем, а его календарное, но редкое появление (раз в неделю) делает его еще более востребованным. Раз нас так много и мы все готовы часами ждать в очереди парного молока, хотя в магазине полно молока в пакетиках (-Бери! -Не хочу!), значит это не бессмысленный загон бабушки, а оно того стоит. Хотя нам с Серегой так на самом деле не кажется. Ну молоко, ну парное, но чтобы убивать на него минимум четыре часа жизни, да еще и с неизвестным исходом. К мучениям недосыпа и ожидания в очереди прибавляются дополнительные – тревожный азарт, когда ты успел занять не в самом хвосте, а всего примерно на полтора часа стояния и шансы велики, но неочевидны, и тягостное томление от того, что молока явно может не хватить, если народу сегодня больше или кто-то занял очередь сразу для нескольких соседей и они прут и прут и тоненькая длинная очередь пухнет на глазах, как объевшийся удав. И еще бочка приезжает иногда уже наполовину пустая, слила часть молока неведомым счастливцам. Тогда ставки летят вниз вместе с опустившимся без парашюта сердцем. Знание приходит от первых удачливых - они отходят с полными бидонами, что-то говорят идущим следом, очередь вдруг начинает колыхаться и по ней ползет слух – бочка полупустая! Неверие, возмущение, разочарование, апатия.
Идти до магазина минут двадцать пять, суетливо, каждая минута на счету – со всех сторон к непопулярному в другие часы безыдейному продуктовому (есть другой, хороший, у остановки) по утренним тропкам стекаются такие же, как мы. Нужно опередить, и сквозь сон мы торопливо переставляем расчесанные за ночь ноги. Выходим из нашего скрытого от посторонних глаз мирка военных дачек, по пыльной дороге (просто утрамбованная ногами и шинами земля) сначала идем вдоль знакомых, но совершенно посторонних домов (мы годами ходим мимо этих домов, но они прикрыты зеленью и соседи там живут своей невидимой призрачной жизнью), потом дорога круто поворачивает вправо и резко вниз. Мы идем пешком, и все равно ноги прокручиваются от крутизны. А когда мы несемся днем здесь на великах вниз с этой неровной, ухабистой, покрытой возмущенными корнями крутой дороги, это всегда очень страшно и весело. Один раз я полетела и настолько испугалась скорости и выруливающих машин внизу в конце этой дороги, оканчивающейся с двух сторон асфальтированной трассой (вместе все они образовывали букву Т), что перестала что-либо делать, пытаться вывернуть руль или затормозить. И просто летела прямо в кусты крапивы и к приближающимся машинам и верещала пронзительно и невыносимо даже для собственных ушей. Я влетела прямо в кусты кровожадной крапивы, но под машины не попала. Я выла и терла отбитые и покусанные места. Подъехал изумленный Серега, который так и не понял, почему я полностью отказалась от попыток спастись. После этого каждый раз, когда я выходила на эту дорогу, я вспоминала этот полет.
Спускаемся по ней вниз и потом надо вывернуть на незаметную, спрятанную в зелени тоже резкую дорожку, но ввысь. Такая галочка получается, если знаешь. Тропка эта очень петляет и крутится между зарослей и пары домов, один из которых – редкий случай деревянного многоквартирного дома в Юкках, от которого сквозь потрескавшуюся краску веет несложившейся жизнью его жильцов. Наклон у тропки очень крутой, корней и подводных камней на ней много, она явно презирает редких людей, которые решаются ее использовать, сварливый «синий чулок». Но мы ходим по ней, потому что если идти по нормальной дороге в обход, это плюс минут 20 точно. Вскарабкиваемся наверх, спотыкаемся, вылезаем на верхнюю трассу, переходим ее и вот уже на той стороне пыльная бессмысленная квадратная площадь у дурацкого, не для людей, продуктового. В 6 утра тут уже царит напряженное, победившее дрему возбуждение от предстоящего боя за еще только выкачиваемое из утренних коров молоко. По настрою бабок и дачников видно, что это будет славная битва. Мы с Серегой этого терпеть не можем и уныло распределяем роли – кто сначала стоит, кто потом. Встаем в уже довольно длинный конец, сначала от скуки стоим вместе, считаем наши шансы. Бочка вмещает определенное количество бидонов, считаем мы плохо, но уже видно по бидонам в руках на глаз, сколько до нас литров будет слито до того, как цинковый и молочный бидончики подставят свои рты под кран.
Постояли, потерлись, ладно, я первая пошла гулять. Гулять тут особенно почти некуда – пошляешься сзади магазина среди пыльных лопухов, дойдешь до странного непонятного места – общественной бани, где несколько раз до этого днем видела торчащие из окон бабьи распухшие от марева красные мясные тела. В бане этой мы даже один раз были. У нас на даче с мытьем было трудно, за водой ходили вниз к соседке Терентьевне, бабушка ставила нас на кухне в эмалированный белый тазик и поливала сверху теплой водой из кувшина. И вот как-то мама повела меня в баню, Серегу повел папа в их отделение. Мне не понравилось все и сразу: нечистоплотный облезлый вид, все какое-то грязное, общественное, бесполо бесстыжее. Раздеваться среди этих бесконечных наглых баб было неприятно, все норовили урвать друг у друга шайку, было очевидно, что тут воруют все, что плохо лежит, а лежит плохо все, что тут надо держать ухо востро и весь наш налет вежливой интеллигентности у настоящих обитательниц бани с распаренными огромными грудями и волосатыми кустами вызывает неприкрытую ненависть. Было ощущение брезгливости и ужаса от всей этой публичной процедуры. Куча женщин, орущих на падающих на скользкий кафельный пол ошалевших детей, грохот шаек, суета, борьба за шкафчики и душ, гадское советское действо, где выживает сильнейший. Понять, как мама это терпит, я не могла, после бани чувствовала себя грязнее, чем до, и больше мы туда не ходили. Маме, видимо, тоже там было противно. Прохожу мимо закрытой, успокоившейся бани, так без людей она вполне мила, видно, что устала от обитателей, пусть так и стоит закрытой, и поворачиваю к пруду. Это самый приятный момент, потому что в маленьком пруду живут смешные деловитые, не пугливые ондатры с торчащими ярко оранжевыми передними зубами. Вылезают они далеко не всегда и увидеть их – удача. Когда вылезают, сидят себе спокойно, жрут палку и таращат глаза вокруг, ты их вообще не заботишь, если не дергаешься. Смотрят равнодушно на тебя, как на пень, и перебирают передними лапами. Но зубы! Цвета марокканского мандарина, что-то не из наших широт. Все время думаешь – откуда тут у нас в грязном, покрытой тиной, пруду у трассы, в этом коричневом заляпанном илом теле эти мандариновые зубы?
Пятнадцать минут прошло, пора возвращаться и отпускать Серегу гулять.
Бывали страшные моменты, когда мы с Серегой просыпали на целый час или больше и неслись к магазину с надеждой на счастливый билет. Вдруг народу будет мало, а бочка полной до краев, вдруг кому-то надоест стоять и он уйдет? Вдруг все придут только с одним, своим, бидоном, без волонтерской тары для пожилой соседки с опухшими артритными ногами? Бывало, что и везло, и стояли на полтора часа меньше и молоко успевали взять уже под самый конец, одними из последних, когда оно уже еле покрывало дно бочки. Иногда даже хватало только на один бидон или на полтора. Струйка редела, редела и замирала у нас на глазах.
Вот. До нас два человека, один. Мы. Начинаем суетиться, путаться, роняем мелочь за молоко в оттоптанный гравий. Тихо, шепотом ссоримся, тычем друг друга больно ногой в коленки и отдавливаем друг другу носки. Когда белая струйка начинает наполнять наши осиротевшие бидоны, успокаиваемся. Мы почти у цели.
Почти. Потому что теперь нам нужно спуститься по враждебной крутой тропинке вниз с полными бидонами, по ее скользким порогам, уступам, вывертам. Самое неприятное – на самом верху, вначале, в какой-то момент она становится почти вертикальной, мы хватаемся за кусты, чтобы удержаться, сзади Серега оступается, всхлип, и к моей ноге стекает грязно-молочная струйка. Я поворачиваюсь и бегу к нему. Он лежит скособочившись и держит бидон в руке. Почти ничего не пролил. Можно сказать бабушке, строгой бабушке, что нам просто не хватило. Идем медленно вниз. Вчера был дождь и тропинку развезло. Очень страшно. В голове одна навязчивая мысль – как бы проскочить этот почти последний, самый страшный отрезок пути и закончить это путешествие победителями. Вроде ничего, половину тропинки прошла. Нога сворачивает с камня и я падаю вниз, бидон летит и с гулом ударяется о землю. Я плачу, вою. Мокрая от вчерашнего дождя тропинка превратилась в млечный путь. Серега ругается, но скорее от страха, а не из злости – он помнит выражение лица бабушки, когда мы не доносим молоко. Я встаю, подбираю бидон и мы молча передвигаем ноги к дому, Сережин цинковый бидон становится гораздо ценнее. Дорога до дому уже в тумане – я устала и проиграла, как олимпийская чемпионка, которая сделала все, но даже не вошла в десятку.
Солнце уже шпарит вовсю, мы с трудом поднимаемся снова по галочке из тропы и дороги вверх, мимо знакомых неизвестных домов и сворачиваем сквозь кусты и отсутствующий кусок забора к нашей дачке. Там уже началась бабушкина тихая рабочая жизнь: забрать ночную утку у безногого дедушки, помыть, побрить его, заварить ему чай, приготовить идеальный завтрак и подать на тарелочке с каемочкой вместе с газетами «Правда» и «Известия», пахнущими неновыми новостями. А потом мыть посуду, убирать, готовить, снова убирать. И после всех трудов заварить себе в молочного цвета чашечке с золотым ободком и розочками по кругу растворимый "кофик", добавить туда сливок, зажечь "Беломор" и разложить на чистой клеенке стола длинный пасьянс из 102 карт. И отдохнуть, в один из двух отложенных для себя моментов в день. Второй раз - вечером, перед сном. Тоже кофик, пасьянс, «Беломор». И под конец конфетка «Белочка» под подушкой, когда все уже спят.
Вон из кустов идут дети, Сережа наклоняется под весом бидона, а Настя плетется очень уныло. Опять пролила. Что за растяпа.
