Для воскресного чтения. Публикую рассказ, вышедший в детском журнале "Лучик" в мае 2017 года (оформила бы ссылку, но, кажется, текст сохранился только на бумаге). Рассказ, конечно, немного наивный, и он уж точно не в формате Дзена, но пусть будет.
Учителя про Сашку говорили, что он умный, но безответственный. И еще, говорили, немотивированный. Объясняли просто: наверное, что-то в семье. Талантливый двоечник — явление хоть и редкое, но, как это ни парадоксально, воспринимается многими как типичное. А раз так, то зачем разбираться? Да и некогда — отчеты. Оставалось только пожалеть. И еще немного посудачить в учительской о Сашкином непроходимом пессимизме.
- Безысходность в его голове, конечно, жуткая, - качала головой учительница музыки Дарья Васильевна. - Помню после каникул встретила его по дороге в школу, идет понурившийся. «Чего, - спрашиваю, - невеселый?» А он рассказывает, что по русскому на каникулы задавали сочинение написать про самый счастливый день, а он не написал. А знаете, почему? Сказал, не было у него такого дня. И как начал рассказывать, так прям весь мир против него ополчился.
- Болтун он, - вздыхала учительница математики Елена Павловна. - Болтун и лодырь. Ему даже причесаться лень, вечно какой-то вздыбленный. Что угодно придумает, зубы заговорит, лишь бы ничего не делать. Что вам-то наговорил?
- Ой, - махала рукой Дарья Васильевна. - Рассказал, что мама с подругой в Египет улетела, а его к бабке в деревню отвезла. Я его попыталась приободрить: «Зато любимую бабушку повидал». А он в ответ: «Никакая она не любимая, ворчит постоянно». «Ну зато, - говорю, - с друзьями встретился». А он опять головой мотает, дескать, нет у него там друзей. Я ему: «Наверное, хоть на на коньках покатался и на лыжах с горок». А он посмотрел на меня так, знаете, снисходительно, что ли, и уже почти простонал: «Так ведь снега же не было!».
И все в учительской качали головами, соглашались, что такой пессимизм до добра не доведет, кто-то умный и педагогически-начитанный добавлял, что подросткам крайне важно создавать ситуации успеха, в которых они бы могли себя по-настоящему проявить.
И никто не вспоминал, что в ту зиму в Питере и в окрестностях действительно не было снега. Вот просто совсем-совсем.
Так Сашка медленно и скучно плелся по линии обязательного общего образования дальше. Медленно, потому что уже раз остался на второй год, и в свои почти четырнадцать учился в седьмом классе. А скучно, потому что, даже по своим любимым предметам - изо и литературе — он умудрялся хватать двойки.
- Как же мне не поставить тебе двойку, когда ты не сдал рисунок на тему экологии? - недоумевала Валентина Петровна.
- А чего там рисовать, все равно планете кирдык, - морщился Сашка. - Чего заводские трубы пыхтеть перестанут, если я намалюю за экологию? У меня куча других рисунков, поставьте оценки за них.
И он протягивал пачку листков, на которых вокруг темных башен кружилось черное воронье, или людские силуэты изображались спиной друг к другу, или чьи-нибудь руки были закованы цепью.
Учительница глядела, кривилась и возвращала обратно. Она объясняла, что за работы, не отвечающие программным требованиям, она оценки поставить не может.
Сашка пожимал плечами.
А потом недоумевала уже Наталья Викторовна:
- Как же мне не поставить тебе двойку, когда ты написал, что Пушкин не дописал «Дубровского» из-за того, что у него был очень заведенный характер? Это ж надо было такое придумать! А ведь я предупреждала тебя, что не надо писать на свободную тему.
- Но ведь это правда! - удивлялся непонятливости учительницы Сашка. - У Пушкина, правда, характер был еще тот. У него дуэлей было больше двадцати. Я считал. Он даже с друзьями дрался. Чем вам не нравится моя версия? Когда Пушкин закончил второй том? В феврале, я даже дату помню — шестого. А когда состоялась дуэль с Дантесом? В феврале! Седьмого! А десятого он умер!
- Но между этими февралями — четыре года! - кричала учительница.
Сашка опять пожимал плечами. Ну, да, облажался чуть-чуть. Но ведь все равно интересно вышло. И местами весело. Особенно про то, как Пушкин с Кюхельбекером клюквой стрелялись. Зачем сразу двойку-то?
Так, понимая, что он совсем ничего не понимает, чего от него хочет школа, Сашка все сильнее забивал на учебу.
Но потом кое-что изменилось.
В их 7 «В» — самый слабый, практически коррекционный класс, класс двоечников и второгодников — пришла новенькая. Тоненькая, белокурая безумно красивая девчонка с музыкальным именем — Эвелина.
Девчонкой она была смышленой и в этот класс попала по невезению. «Долго болела, много пропустила», - объясняла она. В детали никогда не вдавалась, от расспросов отмахивалась. Недосказанность рождала слухи. Стали рассказывать, что Лина не болела, а до сих пор страдает от какой-то грустной, неизлечимой напасти. Потому и такая серьезная всегда, потому и не улыбается.
В образ печальной красавицы влюбились все парни класса. А Сашка сильнее всех. Ведь если Лина не улыбается, значит, понимает что-то про этот мир, про то, что он обречен. Понимает — значит родственная душа.
Долго Сашка мучился и молча наблюдал, как другие Лину закидывают записочками, как натужно стараются ее рассмешить, произвести на нее впечатление, долго Сашка пытался выдумать красивый жест, позу, фразу, но в конце концов, так ничего и не выдумав, однажды просто взял и перекрыл Лине выход из класса.
- Сегодня пойдешь гулять со мной, - выпалил он, из-за всех сил стараясь придать тону развязности.
- Не пойду, - невозмутимо ответила Лина. - Ты двоечник, - и прошмыгнула под его рукой.
Сашка отходил от отказа два дня, на третий отобрал у Лины портфель и заявил, что не отдаст, пока она не согласится на свидание.
- Я хоть и двоечник, зато умный, - добавил он, очевидно, найдя очень изобретательной свою наглую выходку.
- Нет, ты дурак, - горько вздохнула Лина и ушла домой без портфеля.
На следующий день Сашка вернул Лине портфель и окончательно впал в депрессию — только за три первых урока его дневник украсили четыре красных лебедя. Остальные занятия он прогулял. А потом Сашка не появлялся в школе еще неделю.
Вернулся он, только когда услышал, что Лина почти согласилась сходить в кафе с единственным хорошистом класса Перепелкиным. Перепелкин был препротивным, заискивал перед учителями, стучал на одноклассников, а в учебе делал всегда всё как надо, по образцу, без выдумки. Сашка пришел в школу исключительно для того, чтоб его отлупить. Потасовка закончилась разборками в кабинете директора. Встал вопрос о Сашкином исключении. Дали, как водится, последний-препоследний шанс.
Сашка снова начал отбывать школьную повинность. Он теперь даже ходил на уроки каждый день. И даже почти не спорил с учителями. В дневнике замелькали тройки. Но толку от этого, конечно, никакого не было. Все, что пытались вложить в его голову в школе, проходило мимо — по обочине сердца и по краю сознания.
Но вдруг... в один из дней, когда он возвращался из ненавистной школы домой, тащил свою тяжелую от мрачных чувств душу через сквер, его окрикнула Лина. Окрикнула, потом приблизилась и произнесла странное.
- Смотрю на тебя и удивляюсь, - и ресницами так захлопала, что Сашка почувствовал, как загораются щеки, - вроде ты и правда дурак, а вроде все ж не дурак. Пойдем, что ли, погуляем.
Сашка забыл, как дышать. Жизнь его была — беспросветный ноябрь, а тут вдруг весенним ветром повеяло. Он этой свежестью чуть не захлебнулся.
А на дворе-то и в самом деле весна разворачивалась. Сашка, пока упивался своими страданиями, и не заметил, что природа просыпаться придумала. Огляделся Сашка вокруг — красота: над макушкой что-то все свиристит, с крыш звонко капает, пахнет пронзительно талой водой. И он, Сашка, идет среди всей этой красоты с самой удивительной девчонкой на свете, да еще и держит ее за руку — чудеса.
И даже не важно было, что самая удивительная девчонка на свете стала говорить какие-то глупости.
- Тебе надо исправиться, - проговорила она нравоучительным тоном. - Ты пойми, не могу я тратить время на двоечников и хулиганов, у меня серьезные планы на будущее.
- Это какие, - ухмыльнулся от растерянности Сашка, - маникюрный салон откроешь?
- Нет, конечно, - спокойно возразила Лина. - Я буду гематологом.
- А кто это?
- А это врачи такие. Они мне жизнь спасли, и я тоже буду спасать.
- Так у тебя ж с биологией плохо, а с химией, походу, вообще щвах будет, - заметил Сашка.
- Нет, я просто почти год проболела, но я наверстываю, - запротестовала Лина.
- Может и наверстываешь, но не понимаешь, - съязвил Сашка.
- Я пойму, у меня все получится.
- Ага, главное верить! - поддел Лину Сашка. - Когда в школьном агитлистке выйдет твоя история успеха, свистни, я заценю.
Сашка закусил губу, отругал себя последними словами. Он ведь вовсе не хотел говорить, того что говорилось. Он знал, что Лина очень гордилась тем, что пишет в школьную газету, понимал, что втайне она, может, и правда сама мечтает стать героиней какой-нибудь заметки. Она так честно старалась, все время пыталась прыгнуть выше головы. А ведь это трудно. Сашка взглянул на Лину, ощутил, как остро ей хочется ответить грубостью на грубость, как она сдерживается, потому что... А почему? Не хочет его задеть?
- Извини, я не хотел, - пробубнил пристыженный Сашка, - просто... Просто ведь все не так. В жизни не так все. И нам вечно врут.
- Про что врут? - не поняла Лина. - И сам-то ты кто? И кем будешь? Если такой умный?
- Не знаю. Про меня говорят, что я пессимист. Кем становятся пессимисты? Наверное, мне суждено стать философом.
- Философы — мудрые, - укоризненно заметила Лина, намекнула, значит, что он им совсем не чета.
- И я мудр, - улыбнулся Сашка, - потому ведь и пессимист. Во многой мудрости много печали. Царь Соломон сказал, между прочим.
- Ну так он - царь, ему — можно. А ты что?
- Ну-у-у, я тогда буду кем-то вроде Сократа. Он не был царем, он был беден и не приспособлен к жизни. А ты будешь моей Ксантиппой, будешь меня вечно пилить и учить.
- И ты будешь меня терпеть?! - поразилась Лина.
- А я буду тебя...
Сашка запнулся. Он вдруг подумал, что это уже чересчур. Через секунду подумал ровно противоположное, что не чересчур, а в самый раз, что именно это, и ничего другого, он и должен сейчас сказать, заставить себя выговорить. Еще через миг подумал, что это ему не под силу, и подумав так, он почувствовал, что онемел. Наверное, от чрезмерного думания. Язык Сашку больше не слушался, и вместо того естественного и единственного, что так важно было сейчас сказать, вырвалось совсем другое:
- А я... я... буду я тебя... бить.
- Бить? - повторила ошарашенная Лина. - Что, прям, как Перепелкина?
- Ну, в смысле это... в общем... бить. Черт... Л-л-л... Лю...
- Бить? Лю?
- Бить, - подтвердил Сашка. - Лю! Не могу. Отстань! Дура!
И Лина отчаянно расхохоталась. И тоже обозвала его дураком. И поцеловала в щеку. И резко отвернулась. И мир качнуло.
Домой они возвращались молча. Но каждый все понимал, все чувствовал и был счастлив.
И думать про то, что хорошие старательные девчонки не должны встречаться с двоечниками и хулиганами, никто не хотел.
Все следующие дни и недели Сашка жил, как солнца напившийся, как наглотавшийся звезд: его распирало. Хотелось петь, летать... и жалеть учителей. А что? Подойти к ОБЖ-шнику, похлопать его по плечу, вздохнуть вместе с ним, дескать, да-да, отпуск еще не скоро, дети совсем оборзели, но надо все-таки как-то жить дальше. Или подмигнуть музычке, мол, все так понятно, Моцарт тоже мучился, писал на заказ реквиемы, но хотя бы не составлял календарные планы. Или почитать выразительно вслух Наталье Викторовне красивые стихи. А вы ноктюрн сыграть могли бы?
- Могли бы?! - кричал Сашка, сумасшедше жестикулируя. - На флейте водосточных труб? Не могли бы, конечно. Слабо вам!
В реальности все выходило как-то криво, не так как в мыслях, приятно щекотавших расплавленную Сашкину душу. Сашка терялся, пытался исправить впечатление, но вырывалось опять что-нибудь совсем не то:
- И, между прочим, Маяковский тоже плохо учился, - зачем-то добавлял он, - Маяковского тоже хотели выгнать из школы.
Но — это невероятно — ни Наталья Викторовна, ни другие учителя после таких выпадов на Сашку больше не накидывались Как будто что-то почувствовав, они даже не наказывали его двойками. Наоборот, Сашкин дневник, как март тюльпанами, обильно закраснел четверками. Сашка даже четверть рисковал закончить лишь с двумя тройками.
А все почему? Потому что свежий воздух и высокая двигательная активность. Сашка каждый день до самой темноты, которая с каждым днем Петербург накрывала все позже, гулял по огромному Павловскому парку. Гулял с самой удивительной девчонкой на свете. Девчонкой с музыкальным именем Эвелина.
Они гуляли, дышали смолистой хвоей, кормили белок, считали кольца на пеньках, разглядывали оттаявший прелый мох и любовались подснежниками. Стоит ли удивляться, что с биологией у Лины тоже все как-то наладилось.
И с химией у обоих, пожалуй, тоже все будет хорошо.