Часть 2.
...Таковы были чувства и желания молодой супруги Волконского: она понимала, что от мужа все отвернутся и ему очень нужна будет ее поддержка. Между тем родные Марии боялись впасть через Волконского в немилость государя и старались всеми силами ограничить общение супругов. Генерал Раевский, его жена и даже братья Марии считали Сержа Волконского настоящим преступником. Для того, чтобы максимально ограничить влияние князя на свою сестру старший брат Марии, Александр, должен был читать всю их переписку, присутствовать при тюремных свиданиях и всячески ограждать “слабую женщину” от его влияния. Своей сестре Софии Волконский писал из Петропавловской крепости, где был в заточении: “Выпадет ли мне это счастье, и неужели моя обожаемая жена откажет мне в этом утешении? Я не сомневаюсь в том, что она с своим добрым сердцем всем мне пожертвует, но я опасаюсь посторонних влияний, и ее отдалили от всех вас, чтоб сильнее на нее действовать”.
На первом свидании с Машей в Петропавловской крепости Волконский сдерживал себя, как и обещал своему тестю и родственникам Раевских, которые убеждали его не травмировать болезненную женщину излишней информацией о своей вине и подпольной деятельности. К тому же свидание происходило при коменданте крепости. Серж и Маша сидели друг напротив друга на простых стульях и смотрели друг на друга. Серж ни словом не обмолвился о своих переживаниях и о том, что его наверняка ждет смертная казнь, и лишь на платке, который украдкой смог передать жене, она прочла несколько слов утешения. Дело в том, что к тому времени император уже издал указ, позволяющий женам декабристов разводится с ними, и приравнял их к вдовам с правом наследования имущества супругов (сами декабристы лишались всех своих титулов и материальных состояний). Среди жен декабристов были и те, которые предпочли отказаться от своих мужей и безбедно проживать на их деньги до конца жизни. Но Маша Волконская не зря унаследовала от отца свободолюбивый и твердый характер. Лишь ненадолго она поддалась на уговоры родных и уехала в Белую Церковь, на Украину, чтобы заняться там здоровьем сына. Отсюда они писала мужу, что считает “минуты, проведенные в этом ужасном состоянии”, в неизвестности перед приговором, самыми тяжелыми в своей жизни.
После возвращения в Петербург княжна несколько месяцев проживала в доме Волконских на набережной реки Мойки, все еще ожидая приговора над мужем, а затем и разрешения последовать за ним в ссылку. Тем временем в столицу прибыл и ее отец, ожидавший решения по делу Волконского. Мнение отца тем временем изменилось на почти противоположное, он искренне сочувствовал Волконскому, хотя и по-прежнему считал его виновным в восстании. В конце концов он согласился с отъездом Марии в Сибирь за мужем с одним условием, что она оставит ему годовалого внука: старик надеялся, что так его любимая дочь быстрее вернется.
“Машенька, посети меня прежде, чем я опущусь в могилу, - украдкой писал жене Волконский, - дай взглянуть на тебя еще хоть один раз, дай излить в сердце твое все чувства души моей”... После прочтения этих писем сердце Маши Волконской рвалось на части. Спустя год после восстания высочайшим императорским указом княжне Волконской разрешено было последовать за супругом в Нерчинские рудники. Когда на прощальном ужине у дяди Сержа, генерала Петра Волконского, последний спросил у молодой женщины, надеется ли она когда-нибудь вернуться из Сибири, та ответила: “Я и не желаю возвращаться, разве что с Сергеем, но, Бога ради, не говорите этого моему отцу!” Все-таки генерал Раевский простил дочь и даже благословил ее на прощанье: “Пишу тебе, милый друг Машинька, на-удачу в Москву. Снег идет, путь тебе добрый, благополучный. Молю Бога за тебя, жертву невинную, да укрепит твою душу, да утешит твое сердце!”
Позже в дневнике Маша запишет о своем отъезде в Сибирь: “У меня была куплена кибитка, я уложилась в одну минуту, взяла с собой немного белья и три платья да ватошный капор, который надела… Остальные свои деньги я берегла для Сибири, зашив их в свое платье. Перед отъездом я стала на колени у люльки моего ребенка; я молилась долго. Сестра, видя, что я уезжаю без шубы, испугалась за меня и, сняв с своих плеч салоп на меху, надела его на меня. Кроме того, она снабдила меня книгами, шерстями для рукоделия и рисунками…”
Дорога из Санкт-Петербурга до рудника в Иркутской области, в котором отбывал наказание ее муж, заняла у Маши больше месяца. Ребенка пришлось оставить в Петербурге у свекрови, так как Николенька был еще совсем мал и слаб здоровьем, так что мог не перенести дальнего пути. Да и нужно сказать, что, отбывая к мужу в ссылку, Мария все-таки надеялась на благополучный исход, на скорое возвращение домой и к прежней жизни. Через несколько недель, уже в Иркутске, княжну Волконскую навестил местный гражданский губернатор и, выполняя поручение ее родственников, стал уговаривать бросить свою затею и вернуться назад. В случае отказа необходимо было подписать распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири, по которому жены декабристов теряли свои права и титулы и признавались женами ссыльно-каторжных, а их дети, рожденные в Сибири, также лишались дворянских титулов и становились заводскими крестьянами. Жены ссыльно-каторжан не могли иметь драгоценностей и крупных сумм денег - все их имущество переходило государству. Мария мужественно подписала все документы и стала ждать свидания с мужем.
11 февраля 1827 г. в Благодатском руднике Нерчинского завода, где князь добывал в шахте свинец, произошла долгожданная встреча. Увидев мужа, осунувшегося и похудевшего из-за болезни, закованного в кандалы, княгиня заплакала и бросилась к нему. Вот что она пишет в своих записках: “Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня - я не знала, что он был в кандалах… Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом - его самого…”
Жизнь “декабристок” в Читинском, а затем в Иркутском остроге (тюрьме), который вскоре был выстроен для проживания их мужей, в корне отличалась от прежней великосветской. Бывшим княжнам - Марии Волконской, Александре Муравьевой, Екатерине Трубецкой - приходилось буквально учиться жить заново: ютиться втроем в простой крестьянской избе, самим растапливать печь, возделывать огороды, готовить и шить. Правда, к княжне Волконской по собственной воле переехала ее сенная девушка, Мария Мальнева, и прожила в их доме, помогая в то всем, до конца своей жизни. Мария Мальнева умерла в имении Вороньки Черниговской губернии вскоре после своей хозяйки.
К сожалению, первый ребенок Волконских, Николенька, умер в Санкт-Петербурге в возрасте двух лет. Мария всю жизнь очень тяжело переживала эту потерю. Со временем переписка с отцом и сестрами кое-как восстановилась; однако материальной помощи не было никакой: за все тридцать лет ссылки родственники отправили Волконским …один ящик вина. В 1829 г. пришло еще одно печальное событие: умер генерал Раевский, всю жизнь обожавший свою дочь. Незадолго до смерти, указывая на Машин портрет, он сказал: “Вот самая удивительная женщина, которую я знал!”
Мария Николаевна сначала занималась исключительно семьей, обустройством трудного каторжанского быта и вела переписку за декабристов (им самим не разрешалось переписываться с родственниками). В тридцатых годах она даже открыла в Иркутске свой салон, где собирались передовые люди Восточной Сибири, политики, музыканты и военные. В этом салоне обсуждались последние события в стране, императорские указы, устраивались балы и т.д.
Очень много помогала сыну его мать, фрейлина императрицы, княгиня Александра Волконская. Из-за расстояния, возраста и своего высокого положения при дворе она не могла навестить семью сына в ссылке, но старалась всячески облегчить положение ссыльно-каторжных. По ее просьбе к императрице через год после заключения с узников сняли кандалы, вечную каторгу заменили на двадцать (а затем и десять) лет обязательных работ, разрешили женам проживать вместе с мужьями в одной камере и т.д. Именно Александру Николаевну Маша стала называть матерью после того, как собственная мать отреклась от нее, запретив даже писать письма. Между тем со свекровью после ареста Сержа у Волконской установились самые теплые отношения: Маша постоянно извещала о состоянии здоровья мужа, который благодаря ее приезду начал поправляться после болезни, составляла списки необходимых вещей. А Александра Николаевна собственноручно отправляла в Сибирь посылки с провизией, книгами, лекарствами и другими необходимыми семьям каторжников вещами. Когда в 1835 г. Александра Волконская скончалась и вскрыли ее завещание, в нем была одна-единственная просьба к императору: по возможности сократить срок каторги и разрешить ее сыну Сергею вместе с семьей выйти на вольное поселение. Так и случилось: в 1836 г. каторжные работы были заменены на более легкие общественные: бывшим князьям поручили мести улицы, где они проживали, и чистить конюшни. Впоследствии Волконский освоил сельское хозяйство и стал, как сейчас говорится, крепким фермером. Близлежащие заводские поля он засеял пшеницей, таким образом обеспечивая поселение хлебом; успешно выращивал овощи, фрукты, даже стал селекционером некоторых растений.
С утра до вечера он пропадал на своем хозяйстве. Вообще в Иркутске, где после каторги Волконские стали жить на свободном поселении, Сергей Григорьевич слыл чудаком. Он, что называется, опростился, стал верующим, вместе с семьей регулярно посещал церковные службы. Со старой жизнью и великосветскими привычками он порвал раз и навсегда и нисколько об этом не пожалел. С товарищами по несчастью, декабристами, он встречался, но более охотно проводил время с крестьянами, - летом целыми днями пропадал на полевых работах, а зимой посещал базары и рынки, где торговал своей продукцией. Знакомые Волконских по “свету” часто были шокированы, видя, как князь, примостившись на облучке крестьянской кареты, наваленной мешками с мукой, жевал краюху пшеничной булки и живо обсуждал с деревенскими мужиками их хозяйственные заботы. Кстати, уже будучи шестидесятилетним стариком, когда началась очередная война на балканском фронте, Сергей Григорьевич прислал государю рапорт о зачислении его в армию рядовым, однако в просьбе ему отказали. В бывшем имении Волконских в Иркутске, отстроенном по личным чертежам Сергея Григорьевича, сегодня находится государственный музей истории декабристов...
В Сибири семья Волконских разрослась: у Сержа и Марии родилось еще трое детей (правда, одна из дочерей не выжила). Современники вспоминали, что дети декабристов были прекрасно образованы: владели несколькими языками, занимались верховой ездой, фехтованием и т.д. Родителям в основном приходилось учить отпрысков самим, но, как только детям декабристов разрешили учиться в государственных учебных заведениях, многие этим воспользовались. Так, сын Волконских, Михаил, закончил иркутскую гимназию, при этом после собеседования был зачислен сразу во пятый класс. Впоследствии он стал заместителем министра народного просвещения Российской империи. Дочь, Елена Волконская Кочубей (Рахманова), была женой посла России в Турции. Внуки Волконских заседали в Государственной думе, были министрами, деятелями культуры.
В 1856 г. восшедший на престол Александр II даровал всем декабристам помилование и реабилитацию дворянства. Сергею Григорьевичу Волконскому было уже около семидесяти лет, когда они с супругой смогли вернуться в Москву. Оттуда старики поехали навещать свои имения. У Марии Николаевны давно было подорвано здоровье, она страдала приступами удушья при малейшем сквозняке. В возрасте 58 лет она внезапно скончалась в украинском имении матери в селе Воронки. Сергей Григорьевич Волконский не успел попрощаться с любимой супругой, так как страдал ревматизмом, полученном в рудниках, и поправлял в это время здоровье в эстонском имении Волконских Фалле в пригороде Таллинна. Он тяжело воспринял утрату и пережил жену всего лишь на два года. Согласно своему завещанию, Сергей Волконский был похоронен у ее ног
