СТАТЬЯ - 40. К 200-летию со дня рождения гениального Ф. М. Достоевского (продолжение четвёртого авторского отступления)
— Что? Что Алёше? — безумно закричал писатель, озираясь по сторонам, не понимая ещё ничего и останавливаясь почему-то взором на шторе, неплотно задвинутой и будто бы расколовшейся на две части от яркого света в щели.
— У него снова родимчик! — закричала истошно прямо в ухо жена.
Достоевский в чём было бросился в другую комнату. Ещё не добежав до кроватки, он увидел уже дёргающиеся в воздухе ручонки сына и услышал какой-то тихий не детский — почему же не детский? — стон. Лицо сыночка судорожно кривилось и жутко, дико было смотреть на эти адские гримаски всего лишь трёхгодовалого младенца. Поначалу Достоевскому показалось, что сам он ещё спит, писатель неистово протёр глаза, пытаясь сосредоточиться, собрать мысль в точку. «Этот ещё кошмар под утро! — мелькнуло в сознании. — Усталость! Всё от усталости! После Дневника почти не отдыхал — и сразу к Карамазовым! Нет, это явь, явь, которая хуже всякого сна!..»
Огромная сила словно безжалостно ломала тельце мальчика в кроватке, он страшно извивался грудью, то вытягивал, то прижимал пухленькие ножки, раскидывая и сминая одеяльце, кромсая пальчиками его. Руки крылышками птицы неустанно в агонии взлетали по воздуху, симпатичное круглое личико побелело иссине, как лист очень хорошей бумаги, исказили до неузнаваемости все черты, губы изогнулись вниз, обнажив два маленьких зубика в пене. Один глаз приоткрылся наполовину и мутно, тёмно сверлил своего отца, веко второго дрожало часто-часто, как крылышки ночного мотылька, русая чёлка вся взмокла и гребнем взлетела от натуги. Из груди исходил вовсе не стон, а хрип, дикий нечеловечески-взрослый хрип! Сыночек явно задыхался. Как ему, наверное, сейчас больно!
— Врача! Скорее врача! — истошно закричал писатель и, сам не осознавая, схватил сына на руки, прижимая к груди. Запах ребёнка почему-то особенно сильно ударил в нос. Он болен! У него сейчас особенный запах, это вовсе не кислый запах грудного младенчика, но и не Алёшин! «Почему дети, как и старики, так сильно пахнут? — снова само собой сверкнуло в голове Достоевского. — Что за чушь?! Дети лучше всех пахнут! Они жизнью, светом пахнут! Улыбкой! Любовью безграничной!» Как хотелось бы, чтобы это сам он сейчас страдал, а сыночек его был радостен и спокоен. Откуда в младенце такие силы?
Трёхлетний мальчик, словно схваченный врагом, рвался из опутавших его тенет, его невозможно было удержать, змеёй проползало его тельце, всё потное, в широкой ночной рубашонке, у него словно бы не было костей. Писатель сжал сына сильнее, но только ещё более протяжный хрип услышал в ответ, тогда Достоевский забегал с ним по комнате, что-то невнятно крича и пытаясь как бы убаюкать сына. Это было безумное баюканье.
— Федя! Федя! — услышал он снова словно издалека голос жены и увидел её дрожащие руки, прямо протянутые к нему.
— Врача! Врача! — вопил Достоевский, бессмысленно глядя на жену и убирая, пряча от неё сына. Сам не понимая, что делает, он протягивал ребёнка к иконам в углу и теперь уже в жуткой панике говорил что-то Богу.
— Ты его задушишь! Так ему хуже! Положи его! В кроватку!.. Нет, лучше на диванчик. Здесь будет удобнее нам смотреть за ним. И врачу!
— Да! Да! Сейчас! Боженька! Помоги! Алёшенька твой, мой сыночек!.. Мой ангельчик любимый! Ему!..
— Вот сюда! На одеяльце!
Но Достоевский всё бегал с ребёнком, не укладывая его. Тогда Аня жутко закричала прямо в лицо мужу, гневно-матерински сверля его взором:
— Федя, ТЫ УБЬЁШЬ ЕГО! Задушишь!
Слово убьёшь клином прорезало разгорячённое сознание писателя, он остановился. И сразу всё понял…
Пока хватит. Ещё раз напоминаю, что это начало моего романа «Проклятие гениев», вышедшего в 2002 году…Вот так я пишу!
Мой преданный читатель, оставляю вас снова в глубочайшем раздумии. Как всегда очень жду вашего мнения. Итак, если вам понравился данный материал, пожалуйста, оставьте свой гениальный комментарий, а ещё лучше, подпишитесь на мой гениальный канал!