Я ошибался, когда считал, что весь кошмар уже позади. Как показали последующие события, он только начинался.
Начальник отделения лез из шкуры вон, пытаясь найти хоть что-то, к чему можно было прицепиться. Даже предъявленное Тином предписание не возымело никакого эффекта. У меня создалось сложное чувство, что этот безмозглый кретин с майорскими погонами пытается обвинить нас в сотрудничестве с бандой, но все никак не может сообразить, как именно это обосновать. Он вызывал нас то вместе, то поодиночке, и задавал идиотские вопросы, от которых моя многострадальная голова разболелась так, что я уже готов был выпрыгнуть из окна, лишь бы все прекратилось. Он обнаглел до того, что заявил, что мы своим появлением в Катькином Мху сорвали ему тщательно спланированную операцию по поимке преступников, которых он, дескать, давно уже вел. Более того, как часто бывает с подобными жалкими личностями, сам поверил в этот бред, и теперь, демонстрируя нам начальственный гнев, вовсю надувал щеки и орал так, что дребезжали стекла.
Через час после нашего появления в отделении туда же привезли Стасю с дедом. Судя по тому, как относились к Виктору Игнатьевичу рядовые сотрудники, он действительно был весьма заметной фигурой в городе. По крайней мере хамить ему в лицо, как нам, никто не решался, включая приснопамятного майора.
Буквально через пятнадцать минут после них в отделении появилась Леся. Поговорить нам с ней толком не удалось, но из того, что она успела рассказать, я понял, что прибывшие на место аварии две бригады из райцентра и Катькиного Мха долго делили добычу, выясняя, кому надлежит забирать преступников и сумку с фальшивыми деньгами. В итоге группа из райцентра победила, а местные служаки не придумали ничего лучше, чем попытаться сорвать досаду на нашей юной напарнице. Но не на ту нарвались, хе-хе. Леся, сжимающая в одной руке розовую сумочку, а в другой монтировку, и во всех красках живописующая, как летят погоны и сыплются выговоры с занесением в личное дело – это страшный зверек! Но начальник отделения, как жадный паук, захвативший в свои сети сразу несколько мошек, не собирался добровольно отпускать ни одну из жертв, так что Лесе волей-неволей пришлось разделить вместе с нами сомнительное удовольствие общения с местными ментами.
Единственный, кому все было по барабану, и кто откровенно развлекался, то требуя к себе особого отношения, как к жертве бандитского разбоя, то громко досадуя на милицейскую нерасторопность, была Стася. В другое время я, пожалуй, даже повеселился бы, глядя на то, как кривится лицо начальника отделения, когда он слышит ее пронзительный голос, но к несчастью у меня болела голова, и чем дальше – тем сильнее. А от производимого Стасей шума хотелось лезть на стенку.
Когда из дверей кабинета показалась Эм, выдержавшая очередной раунд допросов, которые здесь по чистому недоразумению звались процессом снятия показаний, а наш мучитель вызвал к себе Тина, Стася подобралась, как кошка перед прыжком, и громко наябедничала деду:
- А вот эта стерва с фингалом – она меня била! И пусть только попробует соврать, что это не так! Вот спроси ее, спроси!
- Ты сидишь? – невозмутимо поинтересовалась у нее Эм. – Странно, видать, у меня рука ослабла. Надо бы повторить, не находишь?
- Простите, а у вас запасного комплекта наручников не найдется? – вдруг спросил Виктор Игнатьевич.
- Зачем это тебе? – с подозрением осведомилась Стася.
- Для тебя, моя радость, - с готовностью отозвался дед. – И кляп тоже бы не помешал. А то от твоего чириканья у меня слуховой аппарат вот-вот из строя выйдет.
Не ожидавшая такого признания Стася насупилась и уставилась в стену, на которой висели жуткие фотороботы разыскиваемых преступников, составленные не то с большого бодуна, не то после просмотра фильма ужасов. В отделении наступила долгожданная тишина.
Почему-то облегчения мне это не принесло. Перед глазами все плыло и раскачивалось, рассыпаясь серебристо-зелеными искорками, и только гордость не позволяла потребовать тазик или попросить кого-нибудь проводить меня до туалета. Меня так тошнило только в глубоком детстве, когда я несколько часов напролет провел на качелях в соседском дворе, куда меня до этого не пускала мама. Когда вернулся домой, меня швыряло от стены к стене, как сошедшего на берег после дальнего плавания моряка, а возмущенный желудок бунтовал до самого утра, так что выспаться в ту ночь, увы, не удалось. Тогда-то я с горечью понял, что профессия космонавта, пожалуй, не для меня, и это печальное открытие еще долго заставляло меня чувствовать свою ущербность, пока приятель Женька не признался, что с ним однажды приключилось то же самое. Так на земле стало еще одним будущим космонавтом меньше, а я с грехом пополам примирился со своими отнюдь не суперменскими качествами.
Но помимо тошноты была еще неприятность посерьезнее – непрекращающееся кровотечение. Я уже испортил платки всей нашей команды, включая надушенный платок Леси, одноразовые бумажные Эм и «чуточку использованный» Тина, и если так и дальше дело пойдет, чую, стану первым человеком в мире, истекшим кровью из носа.
В какой-то момент я поймал на себе цепкий взгляд Виктора Игнатьевича. Внезапно старик поднялся и сказал дежурному сержанту:
- Выйду, пожалуй, перекурю!
Сержант возражать не стал, зато у Стаси округлились глаза.
- Ты же не куришь!
- Да ну? – отозвался дед, да таким тоном, что даже у меня прошел мороз по коже. Стася осеклась.
Старик вернулся минут через пять, а еще минут через десять-пятнадцать из открытого окна послышался вой сирены, под которой обычно разъезжает «скорая помощь», и в отделение вошел врач – поджарый седой мужчина лет сорока пяти-пятидесяти. Осмотрелся и прямой наводкой направился ко мне.
- Так, что тут у нас? На что жалуемся? Посмотрите, пожалуйста, на меня – сколько пальцев видите?..
Я честно попытался схохмить и спросить: «А в каком ряду?» - но вместо этого сполз прямо ему в руки. Дальнейшее вспоминаю урывками, хотя, кажется, ничего существенного я не пропустил.
Вот Эм ободряюще смотрит на меня и, судя по губам, говорит: «Держись!» Удивительно, почему я ее не слышу?..
Вот промелькнуло лицо Стаси. Девушка глядит то на меня, то на врача, ее рот кривится, она дрожит – и вдруг бросается в объятия к деду и начинает рыдать, а Виктор Игнатьевич гладит ее по голове и крепко обнимает.
Из кабинета выскакивает майор, размахивает руками, но врач не обращает на него никакого внимания. Майор не унимается, и тогда мой спаситель в белом халате поворачивается к нему и отчитывает, как старый учитель прогульщика-второгодника. Мне ужасно хочется знать, что именно он ему говорит, но я по-прежнему ничего не слышу. Да и вижу, если уж быть до конца откровенным, хреново. Контуры фигур расплываются дымкой, и я закрываю глаза. Как же хочется спать…
"На пять минут миллионеры", часть 23