Рукою чьей иль в клюве чьем
В дали от вековой дубравы
Был желудь брошен в чернозем
Под листьев сказочной оправы.
Корнями в землю устремясь
И ветви вскинувши игриво
Дубком он молодым пророс.
Все вверх и вверх, неторопливо.
Года все шли, он все мужал,
Теряя листья между делом.
И минул век, и дуб окреп
Могучим исполинским телом.
Листвою нежною шепча
Давал он кров для птицы разной.
А в летний зной в его тени
Укрыться мог бы путник праздный.
И крона к небу поднялась.
В ней солнце, подустав, ютилось.
Он созерцал огромный мир.
И благодать в ветвях струилась.
А дуб все рос, и в мире сем
Любил он каждое мгновенье.
Была в нем мудрость бытия.
Как будто Бога вдохновенье.
И грозы шли, а он стоял.
И ветры дули, он не гнулся.
Он с миром жил всегда в ладу:
К зиме уснул, к весне проснулся.
Шел мимо как-то человек.
К природе был он беспощаден.
В своих руках он нес топор,
Что был до древесины жаден
И, всюду видя лишь корысть,
Все в мире оценив монетой,
Он взгляд свой жадный устремил
На древнее величье это.
И дуб стонал, и дуб шумел -
Так не хотел он стать доскою.
Но человека он жалел,
Взирая на него с тоскою.
Топор вгрызался и кусал.
И древо рвал с безумной силой.
А человек все ликовал.
Ведь жадность мудрость победила.
И вековой тот исполин
На землю падал погибая.
Под ним остался человек
Навеки свой топор сжимая.
Уж не купить ему теперь
Себе ни дома, ни повозки.
Из древесины дуба той
Наделал плотник гроба доски.
На месте дуба пень стоит.
Ветра гуляют там игриво.
А возле молодой дубок
Взрастает ввысь неторопливо.
