- Марго! Неужели никогда?.. Вернись, если можешь!.. Не можешь?.. меркнешь?.. ускользаешь?.. Марго!
«Зрелые годы короля Генриха Четвертого» Генрих Манн.
Следующее время нашей жизни навеки запечатлено в акзакском фольклоре. Крысиное Королевство занималось своим делом, полиция во главе с Ларсом - своим, а ЦКС – своим. Илль и Оскар познакомились наконец, с нашей компанией и были в неё безоговорочно приняты. Стали ходить в гости – ко мне, а то Илль приглашал в какой-нибудь из кабачков Веселого Порта. Иллева гвардия браталась в свободное от работы время с моим Первым отделом, а над этой идиллией осанисто и негрозно возвышалась монументальная фигура шефа акзакской полиции Ларса. Илль водил нас с Джой на экскурсии в притоны Опасного Порта, и вскоре нас там все знали, и считали за своих, чем мы по молодости лет страшно гордились.
Опасный Порт издавна будоражил умы городских властей своею автономностью. Внешне этот «порто-франко» был просто куском глухой застройки по берегу озера, по внешнему краю которой шел сплошной ряд пакгаузов. Когда-то он был форпостом защиты города от нападения с воды. Потому и занял господствующую над портовой территорией высоту – внушительный холм, обнесенный по периметру высокой крепостной стеной. Со временем стена потеряла свое оборонительное значение, оружейные и кардегардии превратились в жилища, надстроились, переделались, обросли посадами и голубятнями, - твердыня потеряла былую стройность, заполняя бывшую крепость жилыми строениями. Пикантность же ситуации с точки зрения закона заключалась в некоторых нюансах городской истории.
Мало кто сейчас помнит, но когда-то Опасный порт имел другое название – Чумной карантин. Во время морового поветрия 1435 года туда свозили больных. Тогда там, в западном крыле, ещё располагался женский монастырь Божьей Матери Избавительницы, и сестры-монахини ухаживали за больными, полагая свою собственную судьбу на Божье милосердие. Кто-то умирал; хоронили там же, в катакомбах. Где-то вот в то время и объявлен был Чумной карантин неприкасаемым. К немногочисленным входам привозили раз в сутки нехитрую снедь; сёстры, конечно же, и это почитали Божьей милостью, а вот другие насельники бывшего форта попытались бунтовать. Отряд особо буйных, вышедших в город с требованиями, расстреляли королевские кирасиры, трупы немедля сожгли. Оставшиеся внутри больше никаких вылазок не предпринимали, и, к изумлению властей, всё же как-то выжили – не все, конечно. Но выжили, и начали жить дальше, то есть плодиться и размножаться. Время шло, и в какой-то момент игнорировать сложившуюся ситуацию сделалось невозможно: в черте города проживало племя людей, более всех пострадавших от несчастья, более того, в какой-то мере спасшие от него Акзакс. Официальная версия говорит теперь, что тогдашний король, убедившись, что выжившие носителями заразы точно уже не являются, усовестился и предложил компенсировать понесенные потери. Народная же молва, имеющая хождение от Двора Чудес до Бурсы Убогих, говорит другое: запертые в Опасном Порту пригрозили сбросить в озеро скопившиеся за время морового поветрия нечистоты. Не знаю – никто не знает, как там было на самом деле, только выход в город отверженным разрешили, более того: они потребовали закрепить на бумаге свои ленные и неотъемлемые права на землю бывшего форта, и это требование королем было немедленно выполнено. Горожане думали, что на время, а оказалось – навсегда.
Таким образом получилось, что теперь в Опасном порту жили люди, слыхом не слыхавшие ни о пожарном, ни о санитарном контроле, ни о других каких муниципальных службах. Здесь царили свои законы. Попасть внутрь, благодаря тому самому старинному и поныне не отмененному Королевскому указу, можно было только силой - что являлось, сами понимаете, прямым нарушением закона. Попытки полиции вежливо выяснить, что же там, собственно, внутри такое, разбивались о наглухо запертые двери или невозмутимое требование подписанного Королевским Прокурором ордера. Фишка заключалась в том, что Опасный порт числился самым спокойным районом Акзакса: там не происходило ни смертоубийств, ни кровавых разборок, ни даже бытовых пожаров, хотя точно было известно, что таинственные кварталы таят в себе несколько улочек и пару-тройку площадей, скрывавших, ясное дело, объекты, имманентно не предназначенные к досмотру. Короля периодически донимало Полицейское управление – отменить средневековые вольности странного района, но король неизменно отказывал: древний указ сформулирован был столь жестко, что покушение на малейший параграф не просто ставило под угрозу само «Уложение о вольном городе Акзксе», но и грозило навлечь на правящую династию некое древнее проклятье. Зодеатские короли последних поколений не слишком любили древние проклятья, ссылаясь на проведенный некогда печальный опыт, и трогать «Окончательную грамоту о правах и вольностях Форта Ветра» категорически отказывались. Ларс, приехав в Акзакс, страшно заинтересовался всем этим, и даже провел несколько дней в Библиотеке Королевского Университета. Он достал всех бесконечными расспросами, и Илля тоже, и вот как-то раз Илль, вздохнув, предложил:
- Слушай, Ларс, ну я просто уже заболел от твоих страданий. Хочешь – свожу тебя в Опасный Порт прямо сейчас? На экскурсию…
Мы – и Ларс, и Оскар, и я с Джой – насторожились, а Илль расхохотался:
- Да как же вас напугать-то просто, крутые вы наши… Шериф, только пушку здесь оставь, ладно? – под моё слово…
- Рисковый ты мужик, - покачал головой Ларс, - ты ж меня знаешь: если увижу что-то не то, сам понимаешь – дружба дружбой…
- Я тебя отлично знаю, - заверил Илль, распихивая по карманам сигареты, зажигалку и ключи от машины, - и ты меня – тоже.
- Может, всё-таки не стоит? – спросила осторожная Джой.
- Стоит, стоит, - ответил Илль, - Шериф – человек чести. Им движет благородное любопытство. А любопытство – это хорошо; стыдно не знать города, в котором живешь…
- И откуда только ты такой энтузиаст-экскурсовод взялся, - пробормотал Ларс.
- Из-за моря-окияна, - охотно ответил Илль, - прямо, понимаешь, с острова Буяна.
…Вход, через который мы в тот раз попали в Опасный порт, пролегал через длинную, как пожарная кишка, лестницу тоннеля под бывшей оборонительной стеной форта, с многочисленными дверями в жилые апартаменты, неожиданными просветами неба над головой, с вазонами развесистых дерев и кустов на лестничных площадках, рогатыми локтями и внезапными суставчатыми сочленениями проходов, где в нишах древних арок, на приступках каменных стен располагалась вполне обычная молодёжь, с пивом, девушками и гитарой. Пацаны – в обрезанных джинсах, девахи – в ситцевых халатиках, вполне, впрочем, кокетливых. Звучала вполне человеческая, не блатная и не роковая, музыка. Очередная низкая арка вела к площади.
- Что потолок-то низкий такой, а, - удивлялся Ларс, а Илль весело пояснил:
- Так ведь бывшая крепость, Шериф. Так хитро предусмотрено, чтоб конным авангардом агрессора тоннельчик непременно подавился. И исторг его, анафему, обратно, в соответствующем виде…
Преодолев немеряное количество пролетов, мы, наконец, оказались в святая святых города – в Опасном Порту.
Здесь было сумеречно, пустынно, очень чисто и очень страшно. Застройка казалась необитаемой, но чувствовалось, что из каждой подворотни, из каждого окна с мирными занавесочками на нас смотрят внимательные глаза. Вообще место это походило на киношные декорации – такие запутанные расщелины в вековой кладке древних стен, с неожиданными крошечными площадями и парой улиц; двери, никак не запертые; окошки, неплотно занавешенные; здесь никого не опасались, и все друг друга знали. С фонарями всё было в порядке, - но ни одной вывески, ни одной таблички на дверях… Чугунная чушка водонапорной колонки на углу – старинная, с львиной головой; в одной из арок просматриваются аккуратные баки с мусором.
- А мусор отсюда как вывозят? – спросил Ларс.
- Низом, - ответил Илль.
Ларс пожал плечами.
…Не помню, чем тогда закончилась наша экскурсия – кажется, сидели в одном местном кабачке, тоже без вывески, но очень приличном, и компания тоже была вполне располагающая…
На Ларса поход произвел громадное впечатление.
И в лабиринтах я пообвыклась, благодаря Иллю. Подземный город занимал всю территорию Акзакса, а отдельные его галереи имели выходы аж в горах и на побережье озера, около Второго Дна, например, или на Молчальнике, у коллекторов, а то и в Глухарях, за каменоломнями.
Состояли катакомбы из нескольких уровней.
4-ый – древнейший: естественные карстовые полости, примитивные пещеры, датируемые ещё дохристианскими временами; говорят, там находили остатки аж языческих захоронений.
3-ый – бывшие каменоломни и прорытые во времена раннего средневековья монахами церкви, лавры, монастыри.
2-ой – более позднего времени, тамошние подземелья вырыты для защиты от набегов иноплоеменников, для схронов и арсеналов.
1-ый, верхний, - это уже более-менее обозримое время, он состоит из подвалов, колодцев, дренажных тоннелей; сохранившиеся там не разграбленные артефакты легко можно было идентифицировать по книгам и летописям.
Два верхних (1 и 2) были полностью освоены Иллем, оборудованы, начинены электроникой, и соединялись друг с другом простыми лестницами, лифтами и грузовыми шахтами. Здесь люди работали, и на самом деле мне интересно было не это.
…Не это, а то, что внизу, в хитросплетении диатрем, тоннелей и жеод, таились остатки древних построек, кусочки Акзакса времен Валентина Седого и Катерины Дикуши, ушедшие глубоко под землю под грузом прожитых лет. Например, в нескольких десятках метров под Рабкой стоял, как тысячу лет назад, цельный кронверк крепостной стены, когда-то окружавшей Городище правого берега (гобелен с изображением Городища торжественно экспонируется в Ратуше).
Или дом Девы Анны, об которую Деву, согласно преданию, обломал зубы Дракон, властитель озера; дом же, стоящий на поверхности и снабженный соответствующей табличкой, есть без сомнения более поздняя постройка, о чем в табличке нет ни слова. Ну, не строили у нас в те времена домов с балконами!
…А под Арденалью, прямо из мощного пласта базальтовой вертикали, выходила крутая лестница. Соотнеся её со строениями на поверхности, можно было предположить, что Бертрам Акзакский, если уж, уи сан дот, не был совсем тюфяк, имел несомненную возможность избежать королевского гнева за свои якобинские шалости: серые ступени, когда-то явно начинавшиеся в подвалах отеля Арденаль, спускались прямёхонько к подземному потоку, и завершались аккуратной пристанью.
В одном из дальних тоннелей 3-го уровня есть лестница, которая светится в темноте. Свечение появляется не сразу, и яркость зависит от решительности зрителя; появившись, свечение постепенно усиливается. При направленном на него свете не гаснет, не блёкнет, и природа его до сей поры неясна – все пробы были в свое время сделаны, никаких веществ, могущих вызвать эффект свечения, не обнаружено… Эту лестницу я видела сама, своими собственными глазами.
А однажды Илль с Оскаром сводили меня всё же на страшный 4-й уровень, чтобы показать ещё одно чудо. Мы спустились по нескольким лестницам, прошли по низкому коридору (идти следовало осторожно, так как со всех сторон стены топорщились каменными выступами, обломанными, как зубы колдуньи), и оказались в большом гроте, а может, пещере, не знаю, - стены терялись в темноте. Что виделось явственно, так это похожий на стелу утес в форме паруса, выступающий из груды валунов, и уходящий вверх, к невидимому потолку.
- Скажи что-нибудь, - шепнул Илль.
- Привет! – сказала я вежливо, и чуть не подпрыгнула, потому что утёс явственно ответил:
- Тевирп!
- Ой! – поразилась я.
- Йо! – согласилась скала…
Некоторое время мы по очереди подавали реплики, и каждый раз скала возвращала их нам, но в виде перевертышей. Но и это ещё не всё: оказалось, что если крикнуть погромче, утес как будто прогибается под силой звука. Не знаю, в чем причина такого эффекта, но только в ярком свете фонарей камень, вроде бы монолитный и плотный, то есть совершенно обычный, начинал шевелиться. Ну, будто тронули черную копировальную бумагу…
И уже настоящей жемчужиной подземелий являлась небольшая, но дивно сохранившаяся базилика. Трудно сказать, поглотило ли её последнее в истории города землетрясение 1099 года, или наводнение 1522 года, когда от невиданных дождей Драконье озеро разлилось аж до Кастелло-плэйт, и вода размыла почву, а потом занесла более легкими породами – никто не знает; я просидела в Мэрии над справочниками не один день, но так ничего и не нашла. Факты же были таковы: люди Илля, осваивая катакомбы, обнаружили среди осыпей второго горизонта фрагмент рустики, заинтересовались и расчистили центральный неф, и теперь церковь стояла здесь, на бережку подземного озера, и кто-то приходил сюда, на черные квадры тысячелетней кладки, под готический архитрав бывших дверей. Всё сохранилось – и фрески кисти неизвестного гения, и серебряное Распятие, и даже резного камня купель. А перед алтарем всегда горят свечи.
Чего только не было в лабиринтах! Фундаменты разрушенных зданий, остатки колонн давно исчезнувшего амфитеатра, горбатый мостик, ставший аркой одного из подземных переходов…
Третий уровень был освоен хуже, кишел крысами, и спуски в него были обычно перекрыты. Имелся ещё четвертый горизонт, но о его ортах и клюфтах никто ничего толком не знал, и узнавать не стремился. Акзакс весь, как головка сыра, был изъеден входами в лабиринт. «Белое крыльцо» находилось в Опасном Порту, другие – повсюду. Камины и подполы старых домов; незаметные люки в насыпях и склонах; как бы случайные провалы в вечных сумерках старой городской стены; маленькие полуподвальные дверцы цокольных этажей и, конечно же, бесчисленные темные закоулки в системе городского водоснабжения. Практически каждое старое здание имело выход в подземный город, но отследить их с поверхности было невозможно. Надо было либо обладать специальными знаниями, либо примечать трещины мостовой и фасадов. Но занятия такого рода не приветствовались, разрешение властей получить, как правило, не удавалось: запрос увязал в согласованиях и уточнениях, и никогда не оказывалось на месте нужного человека… Уж конечно, Иль постарался, чтобы его не тревожили.
Со временем я изучила все это, даже набросала кроки трёх уровней. Мне помогал Фрэнк, потому что… Ну какой уж там из меня топограф!
Конечно, история подземелий обросла легендами и «страшилками». Например, Двуликая: она появлялась перед теми, кто заблудился. С одной стороны она имела вид старухи, с другой – юной девушки. Говорят, что если ты видишь лик старухи – хорошо, она тебя выведет. А если девушки – ты погиб, зачарует, заведет в лабиринты нижних уровней.
Или Черный Трамвай: говорят, затонул в наводнение. Если услышишь нарастающий железный шум – вжимайся в стену и закрывай глаза. Почувствуешь, как мимо пронеслось что-то большое и лязгающее. А если смотреть – задавит…
Серый диггер, Великий Орк подземелий, Безносая Кукла, Неправильно убитый Скоморох, Ситцевая Жуть, Великая собака – спасительница и проводница, Безумный Сапожник – каких только баек не наслушалась я от Иллевой гвардии!
…А жизнь, протискиваясь сквозь байки и легенды, между тем продолжалась. Империя Крысиного Короля исправно вскрывала банковские сейфы, совершала налеты, перевозила контрабанду – полиция же не менее исправно старалась им в этом помешать. Кто-то попадался; и тогда в зале суда представители закона и друзья обвиняемого азартно, но мирно обсуждали состав присяжных, компетентность адвоката и значимость косвенных улик. Случались и перестрелки - многое случалось. Но бывали и перемирия, и тогда недавние противники собирались вечерком у меня. Неугомонный первоотделец Станислав пытался напоить невозмутимого Оскара, Фрэнк, блестя круглым глазом, напропалую налаживал личные контакты… Маркиз, пересыпая речь иностранными фразеологизмами, рассказывал Иллю саги из «ранней Зоринки», Джой валялась по дивану от хохота, я возмущалась не очень уверенно…
Иногда заходил разговор и о нашей с Иллем страсти – об истории Акзакса, и слушали нас не без интереса. Особенно Илля, который умел говорить вдохновенно и увлекательно. Чуть не в лицах рассказал он, как во времена Кастльского ига скромный послушник Петрова монастыря нашел, копая огород там, где теперь числится Пушечная горка, меч-кладенец; как настоятель монастыря увидел во сне Георгия Победоносца с тем самым мечом; как был благословлен послушник положить жизнь свою за други своя, и ушел из монастыря, чтобы стать Петром Бесстрашным – отважным вождем народного войска, чья вера в справедливость освободительной войны принесла плененному королевству первые победы. А потом воин-монах победил в честном поединке у Княжьего брода самого непобедимого гетмана Дудулу…
Вдвоем, перебивая друг-друга ссылками на художественную литературу и Речной Патерик, мы с Иллем изложили легенду о Неупиваемой Чаше, которая в тринадцатом веке сняла проклятие с благородного Симеона Непросыхающего и всего рода великих Любомудров… Мы довели до сведения маркиза (я, каюсь, не без злорадства), что отнюдь Бертрам Акзакский не был безбожник, чему свидетели – мемуары епископа Орнейского Всеволода и пудовый, золотой с изумрудами крест, пожертвованный герцогом Кафедральному Собору… И, кстати уж, вовсе не в семнадцатом веке обновлялась роспись купола, и не почтенным богомазом Реоном Гжималитом, а в восемнадцатом; и это так же точно, как и то, что в 1698 году Реон умер на руках безутешной вдовы и учеников, и был он к тому времени уже лет десять как слеп. А купол расписывал его ученик, но поскольку цех по многим уважительным причинам скрывал несчастье своего мастера, то истинного имени автора девятого чуда света история не сохранила…
Подпихивая друг-друга локтем в печень, смеясь и радуясь невесть чему, мы рассказывали анекдоты, услышанные от клошаров в Парке Чудес:
Как спрашивают дорогу в разных городах мира.
Ханаан:
- Как пройти к Стене Плача?
– А вы сами с откудова будете?...
Юна:
- Как попасть к Королевской площади?
- Ботан, ты заездил, какая в столице может быть площадь, кроме футбольного стадиона, где сегодня наши вашим навешают по полной…
Акзакс:
- Как пройти к Веселому Порту?
- Тебе туда не надо. Срежут лопатник, ноги отдавят, - иди себе с туристами, целее будешь…
Суони:
- Как пройти к Ставке?
- Иди прямо, прямо. В четверг – налево…
Мы рассказали Джой историю названия моей улицы – Гро-Кайю, Большой Камень. Она не знала, что священник не может служить Литургию в отсутствии народа.
…На Гро-Кайю когда-то стояла церковь, очень бедная, где не было ни дьякона, ни алтарников, батюшка всё делал сам. И было у него слабое зрение. А изнутри у входа стоял большой камень, который то ли поленились, то ли не смогли вынести во время строительства. И вот однажды помстилось священнику, что не камень это, а человек стоит в притворе, понурясь. И начал священник служить. А был он праведным человеком, и Господь, чтобы не было греха, наделил камень даром речи, и на все возгласы батюшки камень отвечал - «аминь»…
Мы объяснили, какие, собственно, «три власти» имеются в виду в названии центральной площади города – власть Короля, власть Церкви и Воля Божья…
Мы… мы - двое, нет, мы – трое, когда эхом, неслышным дуновением, незаметной подсказкой Акзакс сам включался в беседу, договаривал за нас, уточнял, а мы с Иллем перебивали друг друга, горячились, чувствуя незримую поддержку, и воспаряли в небеса истории.
И однажды жутко разругались из-за универмага Бегинаж, после чего я потащила Илля в университетский скрипторий, а он меня потом, усмехаясь, к Прогонной набережной, где обнаружился некий бомж, молодец лет эдак ста на вид, который оказался лично свидетелем, как восемьдесят лет назад Тобиас Реформатор под почтительное молчание толпы собственноручно сорвал герб кастльских гетманов-тиранов с фронтона знаменитого пассажа…
К ночи ближе особо неугомонные из нашей компании уходили догуливать в Веселый Порт, а остальные разбредались попарно, и терялись до утра в сияющих перекрестках Баглю, Забубенной, 3-х Пергаментов…
Наш с Иллем роман перешел в стадию позиционной войны. По логике я должна была бы желать ему таких неприятностей, чтобы не осталось никакого другого выхода, кроме как идти в ЦКС. Ох, как бы он смог у нас развернуться! – это видела уже не одна я. Но желать ему зла я была не способна. Начальство меня не трогало – благодаря дружбе с Иллем, информация начала поступать из других источников – от Ларса, от моих ребят из Первого отдела… Друг без друга нам было невозможно, вместе – напряжено. Встречались в основном при свидетелях – Джой, Оскар… Илль ясно давал понять, что все происходящее считает досадной отсрочкой, и надежды терять не намерен. А я мечтала о том, что разлюблю его, или что он меня разлюбит. Я тогда ещё продолжала писать стихи, и вот что посвятила Иллю.
…Пройдут века – опять на старом месте
Под небом заблестит созвездий гроздь.
Не плачь о том, что мы не будем вместе,
А плачь о том, что мы не можем врозь.
Не в том беда, что пусты наши руки,
Что радость встреч – как солнца луч в горсти,
А в том, что слишком коротки разлуки
Для тех, кто ждет свободу обрести.
…И гнев меня порой бессильный гложет,
Я не могу уже тебе простить:
Ты ни забыть, ни умереть не можешь,
Чтоб дать мне волю -
Умереть,
Забыть.
Много чего ещё случилось тем летом. Отчаянно и безнадежно влюбился в Джой умница-Оскар. Фрэнка наконец бросила жена; он поплакал на моем плече о коварстве женского племени и начал жить, как я, по пятидневкам брошенного матерью сына. Я-то, дура, думала, что его это остепенит – ничуть не бывало, он и из этой ситуации умудрился извлечь выгоду. Именно крошке Брифу Фрэнк обязан золотым дипломом Геологоразведочного института. Хитроумный папаша таскал малютку на экзамены, вместе с огромным пакетом подгузников «Хаггис»; актерский дар проявился уже тогда – мастерски изображая задавленного бытом мученика семьи, Фрэнк без труда хватал пятерки. Но он работал – мы все работали; приезжали и уезжали, выполняли задания, совершали какие-то мелкопоместные подвиги… А потом чёрная тень, предсказанная Саблем, вздыбилась и накрыла город, только-только начавший полыхать сентябрьскими хризантемами и охриться кленовым и каштановым листом.
В Крысином королевстве внезапно и страшно полыхнул мятеж.
…Мы узнали о нём по глухим подземным взрывам, несильно тряхнувшим город, по резко замолчавшим телефонам друзей и мёртвой тишине Весёлого Порта.
Никто ничего не понимал. Все знакомые нам люди Илля в ту ночь исчезли; что-то происходило там, глубоко под землей, но периметр был перекрыт наглухо. Ларс, поднятый с постели паническими докладами дежурных, на простой, без «люстры», машине рванул в Опасный Порт. Там не было никого, даже привычной охраны. Ларс достучался до одной из запертых дверей, и знакомый человек сказал, не отодвигая засова:
- Иди, Шериф. Нету здесь никого, все там, внизу…
- Что – там?! – заорал Ларс.
- Убивают их там, - последовал ответ.
И Ларс погнал машину обратно, и как раз успел доехать до Управления, когда подземная битва выплеснулась наружу. На улицах загремели выстрелы, автоматные очереди резали листву, и на брусчатку градом сыпались спелые каштаны, лопаясь с шумом, усугублявшим суматоху. Звенело битое стекло, странные фигуры в чёрном мелькали то на крышах, то в подворотнях, то в густых зарослях бульваров… За час до рассвета было объявлено чрезвычайное положение. Мэр обратился к горожанам с просьбой не покидать домов и укрытий. В школах и Университете отменили занятия; по улицам носились полицейские автомобили, а вскоре – и моторизованные военные подразделения; низко, чуть не задевая церковные кресты, барражировали армейские вертолёты. Мой Первый отел был поднят по тревоге ещё ночью, и сейчас наверняка находился в самой гуще событий. Кого-то вгорячах арестовывали, кто-то сам бросал оружие, выбирая меньшее из зол – сидеть за душкой-Ларсом, или валяться с простреленной башкой в катакомбах.
…Ни свет, ни заря меня разбудил телефонный звонок маркиза:
- Сейчас за тобой приедет Фрэнк, поедешь в ЦКС.
- Зачем?! – обалдела я, ещё ни о чём не догадываясь.
- Надо, - коротко ответил маркиз, - Джой объяснит. Или Данюша. Или я, но потом…
Джой, тоже поднятая на рассвете, ничего объяснить не могла. И Фрэнк не мог. И Данюша – только вышеперечисленные факты.
И вот я сидела со Станиславом в комнате 1-го отдела, полумертвая от ужаса, и слушала непрерывно поступающие сводки. В них были цифры, коды, названия улиц и номера квадратов, имена раненых и убитых, но не было ответа на главный вопрос: что происходит?! Мы знали только то, что видно было уже невооруженным глазом: какая-то хорошо организованная, отлично подготовленная и прекрасно вооруженная, никому не известная сила выдавливала изо всех щелей подземелья его постоянных обитателей – вверх, под пули полиции, под автоматы солдат. Из Здания мне выходить запретили, справедливо полагая, что если Илля захотят допечь, то начнут с меня. Я и то уже удивлялась, почему за мной не пришли ещё ночью – была дома, одна… К тому времени о нашей дружбе из заинтересованных знали все.
Потом поступило сообщение, что на втором горизонте, открывшемся после взрыва на Квартирьерский, нашли изрешеченные пулями тела гвардейцев Иллевой личной охраны; Оскар же с Крысиным Королём как в воду канули.
И тут на моем столе зазвонил телефон. Сквозь треск помех я услышала долгожданный голос:
- Я прошу… нет времени… необходимо тебя видеть. У тебя дома…
Ни секунды не раздумывая, я нарушила приказ. Воспользовавшись суматохой, ухитрилась спокойным голосом бросить на ходу – «Я в Информационный…» - и через грузовой лифт, Полигон и Аэродром рванула домой, ничего не видя вокруг, но чётко помня, что видеть меня не должен никто. Благодаря урокам Илля, я свободно могла из любой точки города добраться куда угодно, ни разу не показавшись на улице и не спускаясь в лабиринт. Проходные дворы и сквозные проезды, подвалы и чердаки сплошных кварталов, узкие лазы между глухими брандмауэрами зданий, брошенные гаражи и дровяные сараи с выломанными и вставленными обратно – на один гвоздь, - досками, потайные заныры и укромные щели старых заборов – вот, оказывается, когда пригодилась наука!
Я бежала и думала, что у меня его будут искать в первую голову. Что его могут арестовать, убить, а я не успею даже просто ещё раз посмотреть на него! Может быть – кто знает, - ещё удастся его спасти… Я впала в дверь собственного дома и постаралась выровнять дыхание. Дом казался чужим, папоротник угрожающе топорщился в углу, и невозможно было вспомнить, я ли оставила в кухне свет?.. И тишина, никого. Но стенка камина отодвинута, и я бросилась туда: Илль!!!
…Он стоял, привалясь к стене у поворота штольни, и нетерпеливо постукивал себя по колену рукояткой пистолета, который держал за дуло. Волосы в пыли, на шее кровь, лайковая куртка разорвана вдребезги…
- Вот так, – сказал он негромко, - всё очень плохо. Ты, конечно, рада…
- Что, что происходит?!
Он наконец поднял глаза, совершенно черные от усталости, боли и злости, и ответил:
- Маленький дворцовый переворот… Теперь я уезжаю, скорее всего – навсегда… - он помолчал и продолжил: - я хочу, чтобы ты уехала со мной. Тебя ведь смущал мой бизнес? – ну, так его больше нет.
- Погоди, - я отступила на шаг, - где Оскар? И вообще…
- Ждать больше нечего, - перебил он, - и тебя я здесь не оставлю. И поверь мне в последний раз: так будет лучше именно для тебя. А об Оскаре не беспокойся. Ты увидишь его, если согласишься уехать…
- Я работник ЦКС, - сказала я, удивляясь мимоходом непохожести собственного голоса, – куда ты меня зовешь – в другие катакомбы?!
- Тише, - сказал Илль.
- Слушай, - я честно старалась взять себя в руки. – Никому никуда уезжать не надо…
- Я знаю, что ты хочешь предложить, - усмехнулся он, - называется вербовка. Да нет, святое дело… Только ты ничего не поняла. Мы не можем остаться в Акзаксе не потому, что я, или ты… Или Джой с Ларсом… черт, да просто никакого Акзакса больше уже никогда не будет. Ни для тебя, ни для меня.
- Ты что-то знаешь, - догадалась я наконец, - знаешь, и молчишь! Не хочешь говорить? Опять тайны? - ну так и молчи, ну и поезжай тогда – а я останусь разбираться, потому что, выходит, больше некому, а это мой город!
Илль молча повернулся и шагнул в темноту. А я заревела, как портовая сирена, и он мгновенно оказался рядом, и полчаса драгоценного для него времени ушло псу под хвост – поцелуями, уговорами, упреками, сожалениями… А потом он отстранился, отвел патлы с моего зареванного лица и спросил тихо:
- Ты мне так ни разу и не сказала… Ты меня любишь?
- Да! – всхлипнула я.
И тогда он выстрелил.
Это было совсем не больно – просто толчок и темнота. И сквозь неё – голос Илля:
- А вот теперь ловите, если сможете.
…Потом, много позже, мы с Джой и Фрэнком решили, что Илль, прекрасно знавший, что обречен, выбрал самый надежный способ самоубийства. Он был гордый человек, и не собирался сам пускать себе пулю в лоб. Не пожелал он облегчить работу своему преемнику. И уж вовсе не собирался оставлять ему меня – потому что не ему, а чёрной тени, пришедшей с ним, которая мутной волной на много последующих лет накрыла любимый город, и вынудила-таки нас с Джой в одну ненастную ночь навсегда покинуть Акзакс.
Прожил Илль после этого всего несколько часов. Его убили там же, в сырых галереях третьего уровня, и неизвестно, из чьего оружия вылетела роковая пуля, так как вскоре в лабиринтах толклись уже и те, и полиция, и военные, и наши. И уже был подписан мэром приказ о затоплении подземного города.
…Тело Илля было разыскано моими первоотдельцами, опознано, отобрано у них полицией и отправлено в тюремный морг; той же ночью выкрадено бешено костерящим весь этот гнусный мир Ларсом и рыдающей Джой, и захоронено очень тихо на старом городском кладбище. Скорбный этот повод в последний раз собрал в Акзаксе остатки былой компании: Джой, Ларс, Оскар, Фрэнк и кое-кто из уцелевших ближайших… И это Оскаровой последней заботой на могильной плите выбито единственное, завершающее эпоху слово:
«ПРОЩАЙ»
…С тех самых пор, каждый год в печальную годовщину, я всегда приезжаю в Акзакс. Где бы я не находилась, в этот день я иду по одному и тому же маршруту: по улице Гро-Кайю, мимо бывшего моего дома, где уже много лет живут чужие люди; мимо кабачка, мастерской и Горячих Источников, через ворота с лужей, подъезд и двор на Пехотную, - где в той, прошлой нашей жизни, жила Джой. Захожу на маленький рынок за цветами, поднимаюсь по щербатым ступеням за чугунную ограду и потом долго сижу, перечитывая надпись на камне и повторяя про себя стихи – хорошие стихи, не мои.
…Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал:
Обманным поцелуем – трус,
А смелый – наповал.
Один убил во цвете лет,
На склоне дней – другой,
Тот блеском золота душил,
Тот – похотью слепой…
А милосердный пожалел –
Сразил своей рукой.
(О.Уайлд, «Баллада Реддингтонской тюрьмы»)
Я никого не виню в его смерти. С тех пор прошло столько лет! И тайны раскрыты, и секретов больше нет, и справедливость, как ей и положено, в конце концов восторжествовала… И счастье меня не обошло – одна, последняя любовь освещает теперь мои неюные – чего уж там, - годы. Многие имена, казавшиеся вечными, стираются из памяти.
Но не по чину скромную могилу в глухом углу Акзакского кладбища мне забыть не дано.
Никогда.
Ни за что.
(продолжение следует)