Ночь догорала грязно-фиолетовым платком, с вышитыми на нём бледно-жёлтой луной и звёздами. Догорала, потому, что стояла довольно жаркая для вечера, погода. Я бы сказала даже, что она была душной, ибо дышать было попросту трудно.
На кухне еле слышно засвистел чайник – первая стадия кипения воды. Я старалась выключать его до того, как вода начнёт бурлить, как заправский вулкан, деформируя и без того, старенькое, эмалевое днище посудины. Поэтому, заслышав этот лёгкий свист, я быстро побежала на кухню, роняя тапочки, скользя по кафелю. В открытую форточку залетели остатки летнего ветра и пошевелили занавеску.
Прекрасно.
В жаркую погоду пить горячий чай – самое то. Огонь внутри тебя соединяется с огнём снаружи, и ты уже не девочка из провинции, а шикарный китайский дракон, который одним взглядом может испепелить всё вокруг. Если к этому всему ты ещё и куришь, то из недр твоих внутренностей вырывается дым, так напоминающий драконий…
Когда чай благополучно остыл, мне пришлось встать с дивана и пойти на кухню, чтобы поставить чашку на место. Нехотя, я её даже ополоснула. Вяло вытерла и поставила в шкаф. На обратной стороне дверцы шкафчика для посуды висело небольшое зеркало, и я случайно задела его взглядом. Всё как обычно. Спутанные волосы, синие круги под глазами. Кто бы мог подумать всего год назад, что я совсем перестану смотреться в зеркало…
Рука дёрнулась. Я обнаружила, что всё ещё держу открытой дверцу шкафа, словно хочу выпустить наружу то, что обитает внутри зеркала. Моё отражение смотрит на меня пустыми глазами. Взгляд скользит вниз, от лица до худых ключиц, обтекает складки на моей ночнушке, больше напоминающей медицинский халат. Руки все в царапинах – привет из прошлого.
Лампочка в кухне замигала и погасла.
***
Всегда, сколько я себя помню – меня хвалили все. Тётеньки на улице останавливались и умилялись, когда я была ребёнком. Мама с папой души во мне не чаяли. В моей комнате всегда было полно игрушек и разнообразной детской косметики. Друзей, правда, не было никогда, но я не переживала – у меня без друзей было достаточно внимания.
Платья – всем девочкам на зависть! Игрушки – хоть сиди и играй в них целый день!
Единственное, чего строго придерживались мои родители – меня никогда не отпускали на улицу в одиночку. У папы была машина, на которой меня отвозили и забирали из школы, а затем и вовсе перевели на домашнее обучение. Когда мне исполнилось двенадцать лет, мама записала меня в модельную школу, где я научилась красиво ходить на шпильках и стрелять глазками в парней. Вторым я регулярно занималась из окна папиного джипа, опуская стекло в пробках на дорогах. Это было моим развлечением.
Я не сильно переживала из-за того, что росла в «золотой клетке». Я знала из телевизора, что вокруг живёт много бедных людей, которые не могут позволить себе ни одного платья из моей коллекции. Одна моя серёжка стоила как их месячный счёт за коммунальные услуги. Ко мне иногда напрашивались в гости соседские девчонки, а потом я уставала искать золотые украшения или красивые безделушки, которые они у меня воровали.
У них были грязные волосы, дырявые носки, они постоянно улыбались и завидовали мне. Я же общалась с ними только из-за отсутствия альтернативы.
Когда я устала от их бесконечных расспросов и страданий, дружба с ними сошла на нет. Я перестала дарить им старые украшения, перестала приглашать к себе. А они в отместку говорили про меня всякие гадости за спиной – мне так говорила моя мама. Так меня постигло разочарование в женской дружбе. Первое, но не последнее разочарование в жизни.
С тех пор я вечерами, как и раньше, сидела в своей комнате и отрабатывала макияж на куклах. У меня была огромная пачка книг и пособий, как модно одеваться и быть королевой – но я и была ею. Я была королевой пустых кукол. Жаль, что оживить их было нельзя – мне так не хватало возражений.
Кроме всего вышеописанного, у меня над кроватью (на потолке) висело огромное зеркало, в полный человеческий рост. Когда я спала, я видела себя, и могла засыпать в любых позах, наблюдая за собой в зеркало. Это было вторым моим развлечением. Я действительно любила себя, и видимо, сильно ненавидела всех вокруг. Иначе я не могу объяснить, почему это случилось именно со мной. Концентрация родительской любви и заботы, желания «как лучше», в моём доме была наиболее сильной.
В тот вечер мне должно было исполниться 17 лет.
День рождения в какой-нибудь бедной семье и день рождения у меня – два принципиально разных праздника. Они зовут к себе друзей, а ко мне приходят мои родители. Каждый год. Они приходят ко мне и просто оставляют подарки. С пятнадцати лет я ненавижу этот день, и мечтаю сбежать из дома, когда мне исполниться восемнадцать.
«Ох, доченька, мы тебе купили телевизор, плазму. Он ещё в пути, но к концу дня обещали привезти. А пока вот тебе телефон последней модели, набор косметики и новый выпуск Космополитан. Ты пока поиграй, а мы с папой за тортиком сходим»
Папа кривится, но обнимает меня, мама же елейно улыбается, как будто видит меня впервые.
«Какая красивая у нас девочка»
«Надо ей купить ещё одно платье от Ричи»
«Утипутипути»
Я молча ненавидела их глазами. Словами им говорить бесполезно – я устраивала скандалы, грозилась разбить окно и убежать, рвала платья и резала шторы. Они все мои сцены принимали с такой же мерзкой улыбкой, как и сегодня. Улыбались, смотрели на меня пустым взглядом, словно я была для них чем-то, вроде бракованной, но любимой игрушки. А затем поставили решётку на окно моей комнаты с наружной стороны и сменили замок.
Я снова психовала, разбрасывала вещи. Разбила новый телефон, даже не распаковав его. Испачкала все свои платья матовыми губными помадами, о которых только мечтают соседские девочки. Изрезала себе руки щадящей бритвой, не для того, чтобы порезать вены, но для того, чтобы истечь кровью. И когда я упала лицом на кровать, грязная, обессиленная, продолжая рыдать и вопить, откуда-то сверху раздался голос:
- Давай поиграем?
Я сначала подумала, что мне показалось, и продолжила реветь, но уже не так громко. Голос повторился снова:
- Не плачь, пожалуйста. Давай поиграем?
Подняв мокрое от слёз и опухшее лицо, я уставилась взглядом в своё собственное отражение. Но на нём не было ни слёз, ни царапин. Кровать была заправлена, и сама я – или она? – была одета в аккуратное синее платье в английском стиле девятнадцатого века. Она смотрела на меня так, как будто видела всё то, что я творила всего полчаса назад в своей комнате.
Пересилив себя, я спросила:
- Ты…кто? Что ты делаешь в зеркале?
Девушка в зеркале помотала головой, но ответила:
- Я – твой двойник, твоё отражение.
- Значит ли это, что я схожу с ума?
- Вполне возможно. – ответила она. – Ты такая же заложница обстоятельств, как и я. Давай поиграем в игру…
Я её перебила:
- Какую игру?
- Слушай. Ты ничего не говоришь обо мне своим родителям. А я буду приходить к тебе каждый вечер, и мы будем разговаривать. Тебе же нужен собеседник, верно? – девушка удобно уселась на кровати, и смерила меня высокомерным взглядом, словно это я навязываюсь ей в собеседники.
Я согласилась, и «потусторонний мир» отключился.
С тех пор мои родители замечали перемены в моём поведении. Я перестала разносить дом, смирялась с участью «домоседки». И каждый день отсчитывала время до появления Анны, духа этого дома, как она сама про себя говорила. Но в то же время, она была самым настоящим двойником.
Так прошло почти полгода. Однажды моя мама подслушала мои с ней ночные беседы, и устроила мне допрос. Конечно, я её не выдала, сказав, что разговаривала с куклой. Затем в моей комнате появилась маленькая камера, установленная для того, чтобы контролировать видимо, моё поведение. Однако их всё равно ждало поражение – камера никак не могла засечь появление в зеркале моей новой подруги.
Я разговаривала с ней постоянно. Иногда, даже сама звала её. Но не замечала одного – у моей подруги Анны постепенно чернели глаза. Потом появились страшные разводы на белой коже. Голос стал ниже и утробнее, а меня всё чаще тянуло добраться до потолка и войти в зеркало, к Анне, которая так меня ждёт.
Я передвигала стулья и столы на кровать, но не смогла добраться до потолка. Упала, сломала руку. Затем выпросила у отца стремянку, но та тоже не удержалась на мягком матрасе, и я выбила себе половину передних зубов, ударившись о тумбочку. А там, наверху, в большом зеркале, на меня смотрела Анна, чёрными, без белков, глазами, и криво улыбалась клыкастым ртом.
Несколько недель – и я из красивой куколки превратилась в страшное чудовище. Я перестала спать и есть, и постоянно думала о том, как бы добраться до зеркала. Анна звала меня, она постоянно говорила, что вместе нам будет так хорошо…
И поначалу я слепо ей верила. А затем мне стали сниться кошмары. Анна день и ночь торчала в зеркале, наблюдая за моей жизнью. Я кричала ей: - Исчезни! Уйди! – но она лишь скалилась и пыталась дотянуться до меня.
Не смотреть в это зеркало я не могла, но спать на кровати – тоже было трудно. Отчаявшись, я попросила мать отвезти меня к психологу, который мог помочь решить эту проблему.
В кабинет психолога меня втолкнули силой и заперли дверь. Я прижалась ухом к дубовой поверхности и услышала, как родители спорят о том, кто я для них – дочь или игрушка. Странные они. Я уже давно поняла, что они оба больные на голову, и специально держат меня в заложниках. Психолог кашлянул, и я обернулась на звук.
За столом из тёмного дерева сидел молодой мужчина в круглых очках и белом костюме из хорошей ткани. Он просвистел несколько раз, разглядывая меня под разными углами. Я несколько смутилась от его действий, и уже было нажала на дверную ручку, но он меня остановил:
- Не бойтесь, милочка. Присаживайтесь. – он поправил очки и пригладил подбородок. – Чаю? Кофе? Ирландский виски?
- От виски не откажусь – парировала я, никогда прежде не пробовавшая алкоголя. Доктор хмыкнул, достав из-под стола два гранёных стакана, наполнив их тёмной жидкостью до середины, и один подтолкнул в мою сторону.
- Итак, - продолжил психолог – ваши родители мне сказали, что их дочь больна на голову. Заплатили за это весьма хорошие деньги. Так что, пожалуй, я выслушаю вас. Что вас беспокоит?
На самом деле, меня ничего не беспокоило, кроме того, что творилось в зеркале прямо за спиной психолога. Там была Анна, и с ней творилось что-то жуткое: её руки растягивались в разные стороны, как резиновые «лизуны», грудная клетка то разверзалась, обнажая чёрное, как смоль, сердце, то сужалась, разрывая платье, показывая синие рёбра её тела, а изо рта валил чёрный дым. Она пыталась пробиться ко мне, но мешало только то, что зеркало в кабинете психолога было маленьким, и ей получалось только просунуть туда руки, но не найдя меня, они тут же затягивались обратно, оставляя на полу кровавые следы.
Видимо, я сильно вытаращилась на зеркало, что психолог не оставил без внимания.
- Куда это вы так смотрите, милочка? Расскажите, что вы видите за моей спиной…
Но его голос был уже как в тумане – меня затягивало зеркало. Анна извивалась, изо рта валил дым, окутывая меня, и я уже почти дошла до зеркала, но пришла в себя от удара по голове. Открыв глаза, я увидела, что в зеркале уже ничего не происходит, а психолог строчит что-то в своём блокнотике.
Я всё так же сидела перед ним на стуле, как и в начале приёма. В стакане передо мной всё так же был налит виски. Я залпом выпила его, обескуражив этим доктора.
- Ваши показания мне понятны, хоть и не встречались до этого дня... – нашёл слова психолог. – Я могу предложить вам только один вариант – это гипноз. Вы сможете встретиться лицом к лицу с Анной, и поговорить по душам, или же я сделаю так, словно этой Анны никогда не было в вашей жизни.
- Да лучше бы её не было! – выкрикнула я, и меня снова начала бить мелкая дрожь, потому что в зеркале, которое всё ещё притягивало мой взгляд, снова начало происходить какое-то шевеление. Из коридора донёсся шум, и дверь открылась – на пороге стояли испуганные родители.
- Всё в порядке, дорогие. Я могу помочь вашей дочери. Сейчас я запишу вам время, приезжайте сюда во вторник. Возьмите с собой… А, впрочем, ничего не нужно. Вам повезло, что я в прошлом – иллюзионист. – прошелестел психолог, и мы вышли из кабинета.
Зеркало в моей комнате решили демонтировать, и когда я легла на кровать. То обнаружила над собой просто белый потолок. Я одновременно и хотела увидеть Анну, и боялась – с ней в кабинете психолога творилось что-то воистину страшное. Наверное, зря я тогда заговорила с ней. Но зато она долгое время была моим единственным другом. Единственным собеседником, способным не только слушать, но и отвечать.
После понедельника наступил вторник. Я снова оказалась в том кабинете, но увидела, что то, маленькое зеркало, из которого пыталась вырваться Анна, завесили чёрной тканью. Окна были зашторены, и в кабинете царил спокойный полумрак. Психолог, от которого уже несло ирландским виски и кофе, держал в одной руке пиалу с чем-то горячим, и пахнущим цитрусами, а в другой – маятник для гипноза.
Последнее, что я помню – как родители покинули кабинет, а психолог мерным, низким шёпотом протянул «Закрой глаза» …
***
Когда вновь зажглась лампочка, я уже была морально готова встретить Анну в зеркале. Но то лишь легонько треснуло, и я видела в нём всё ещё напуганное, но своё отражение. Из крана размеренно капала вода. Я закрыла дверцу шкафа, и облегчённо вздохнула.
Надеюсь, этот кошмар никогда не повторится.