Письмо графа С. Р. Воронцова (наш посланник в Англии) к другу его и сослуживцу, графу П. В. Завадовскому
Ты писал мне из Москвы, чтобы я составил записку о нашем войске и препроводил ее к Государю (Александр Павлович): задача трудная. Желая, однако, сделать тебе угодное, я написал её, на основании того, что видел, читал и слышал, руководствуясь единственно памятью; память же у меня стала никуда не годная.
По твоему, я должен послать ее к Государю; а между тем это невозможно, так как ты сам же находишь, что я слишком часто обращаюсь к Его Императорскому Величеству с моими представлениями, хотя сии последние относились к делам политическим, которыми я занимаюсь 18 лет.
Итак, записка моя составлена для частного чтения кому-либо из членов комиссии, учрежденной для устройства нашего войска. Я присоединил к ней письмо, которое может быть обращено одинаково к тебе или к двум другим друзьям моим, графу Кочубею (Виктор Павлович) и Николаю Николаевичу Новосильцеву.
Прочитай её им обоим, и если Новосильцев, который сам некогда был воином, найдет, что она стоит того, чтоб ее показать Государю, то кто-нибудь из вас троих может представить ее. Мне бы хотелось даже, чтобы прежде представления вы дали ее прочитать Вязьмитинову (Сергей Кузьмич) действующий военный министр (прим. ред.)), дабы потом, если записка будет одобрена, не встретилось противоречия со стороны лиц, которым, пожалуй, может быть неприятно это вмешательство в их ведомство.
Записка о русском войске (1802 г.)
Войско в России, также как и другие служебные ведомства этой обширной империи, имело несчастье подвергаться беспрестанным изменениям, со времени кончины своего славного учредителя.
В царствование императрицы Анны (Иоанновны), фельдмаршал Миних сделал некоторые изменения в составе оного, а в 1763 году новые воинские штаты, изменив его состав, хозяйственную часть и ход службы, более и более удалили наше военное ведомство от первоначального учреждения, созданного Петром Великим.
Я знал генералов, которые проходили службу еще до этих изменений, и они отзывались (в том числе граф Броун (Юрий Юрьевич), поступивший в службу еще к Петру Великому), что всякая перемена, противоречившая первоначальному составу, либо ослаблявшая его, только ухудшала наше военное дело.
Но смертельный удар нанесли нашему войску беспрестанные преобразования, без всякой пользы, без малейшего теоретического или практического повода, по одному лишь произволу, которые делал князь Потемкин (Григорий Александрович), а в особенности перемены, наставшие после покойной Государыни (Екатерина Алексеевна).
Наше войско не есть уже войско Петра Великого; его нельзя даже назвать Русским войском, при этой амальгаме нововведений вызванных подражанием Пруссии и не имеющих никакого отношения к нашей земле. Чтобы показать это, необходимо обратиться на минуту к источнику вкравшегося зла.
Петр Великий устроил свое войско, издал "Воинский устав" и свод узаконений, известный у нас под названием "Воинского артикула", лишь в середине войны своей со Швецией (здесь Северная война). Все это он заимствовал из лучших учреждений, существовавших тогда в Европе, т. е. из учреждений Австрии и Пруссии.
Австрийское основал Монтекуколли и усовершенствовал принц Евгений; в Пруссии военная часть устроена князем Ангальт-Дессаусским, создавшим Прусскую армию при отце Фридриха Великого. Но Петр Великий, будучи гением высшего разряда, брал только то, что было, несомненно, полезно для приспособления к его войску. Он, конечно, сознавал необходимость сообразоваться с климатом, нравами и бытом своей земли.
Так, в Воинском уставе своем (лучшем, когда-либо существовавшем творению по предмету войскового устройства), он определил обязанности каждого лица, с солдата до фельдмаршала, но не принял ни одеяния, ни внутреннего полкового хозяйства, которые были при нем в войсках Прусском и Австрийском.
Чтобы солдаты больше полюбили знамёна, под которыми они сражались, он дал Русским полкам имена Русских земель, и в полку было знамя с гербом той земли, именем которой назывался полк. Через это солдат почитал себя принадлежностью государства, так как он служил в полку, носившем имя одной из частей государства; а когда полки прозвались именами генералов, те же солдаты считали, что они принадлежат этим генералам, которые были их начальниками и именами которых назывались полки.
Когда я имел несчастье командовать корпусом, возвратившимся из Голландской экспедиции (1799-1800) и навещал наших солдат в Портсмутском госпитале, на мои вопросы, из какого они полка, я выслушивал ответы: Прежде был такого-то полку; а теперь не знаю, батюшка, какому-то Немцу дан полк от Государя.
И слова эти сопровождались тяжким вздохом. Имя полка не менялось, и от этого возникало соревнование между полками; славные подвиги, совершенные в полку такого-то имени, сохранялись по преданию во всем войске и возбуждали другие полки к таковым же. Кто не знает, что полки Астраханский и Ингерманландский всегда отличались перед прочими во время войн Петра Великого?
Все Русское войско знает, что мы победили в сражении при Гроссегерсдорфе, благодаря первому гренадерскому полку, что этот же полк и третий гренадерский наиболее отличились в сражении при Цорндорфе, что Ростовский полк оказал чудеса храбрости в Пальцигской битве, что первому гренадерскому полку принадлежит честь победы в сражениях при Франкфурте и Кагуле.
Все эти полки, по преданию, знали славу своего имени и ревностно оберегали ее. Я сам был свидетелем, как на другой день после одного дела под Силистрией, где отличился первый гренадерский полк, когда фельдмаршал Румянцев (Петр Александрович), проезжаясь вдоль этого полка, благодарил гренадеров за их геройскую храбрость, они ему закричали в ответ: Чему ты дивишься, когда мы инако были?
Меня уверяют, что зло, о котором я говорю, боле не существует, и что полкам возвращены их прежние названия; но я распространился здесь об этом из опасения, чтоб у нас опять не возвратились к вредному Прусскому и Австрийскому обычаю (он сохраняется только в Пруссии, Австрии и у мелких Немецких князей).
Подражая иностранцам в том, что у них было хорошего, Петр Великий не подражал им в воинском одеянии. Он хорошо знал, что в Пруссии солдаты на две трети иностранцы-наемники, и потому там больше заботились о сбережении денег, нежели о сбережении людей.
От этого он дал войскам своим сапоги и шинели, чего нет у пруссаков (по причине дороговизны). Петр отлично постигал, что хозяйство в полку должно быть отделено от взысканий по службе и подчиненности. Сими последними завывал полковник, хозяйственная же часть находилась в руках полномочного от комиссариата.
Инструкция Петра Великого инспекторам, которые должны были ежегодно производить смотры во всех полках, есть произведение неподражаемое. Инспекторы эти были из членов комиссариата. Их принимали в полку, как бы Государя, с опущением знамён. Осмотрев полк под ружьем, они отводили полковника в сторону и спрашивали его, не имеет ли он какой либо жалобы на своих офицеров; потом отводились офицеры и могли также предъявлять свои жалобы на полковника.
После этого он отсылал полковника и офицеров и ходил по рядам между солдатами, спрашивая их, не имеют ли они каких жалоб на своих начальников и все ли до них верно доходит, что им назначено от Государя. Окончив эти личные расспросы, он принимался обследовать кассу и книги комиссара и полкового казначея и пересчитывал находившиеся у них деньги.
Эти полковые комиссары зависели боле от комиссариата, нежели от полковника, и не выдавали копейки, не получив от полковника письменного предписания, которое должно было быть вполне законно: потому что, если предписание противоречило указам, комиссар обязывался не исполнять его.
По окончании смотра, виновный в чем либо, будь он полковник или последний солдат, подвергался аресту. Военный совет судил его, сообразно донесению инспектора, излагавшего причины, по которым он произвел арест.
Это благодетельное установление было поколеблено установлениями 1763 года, коими полковнику дана неограниченная власть в полковом хозяйстве. И не прошло с тех пор семи лет, как я уже был свидетелем позорных злоупотреблений: многие полковники пользовались властью, которая столь неосмотрительно была им предоставлена, для личных своих выгод.
Казна обкрадывалась с невообразимым бесстыдством, и бедные солдаты бесчеловечно были лишаемы их ничтожных денег, на которые они имели право. Вот одна из темных сторон в этих установлениях 1763 года.
Бесчеловечное отношение к солдатам принуждало их к побегам. Я видел наших храбрых соотечественников целыми тысячами на службе у пруссаков и австрийцев; а лица, бывшие в Швеции, уверяли меня, что в Стокгольме и Готенбурге они видели слишком две тысячи русских, служивших в шведской армии.
Итак, желательно, чтобы у нас возымели прежнюю силу все указы Петра Великого по хозяйственной части, как устроил ее этот великий Государь, равным образом его "Воинский устав" и инструкция инспекторам. Полезное исключение можно было бы допустить только в отношении к одежде, так как несомненно, что во множестве нововведений, сделанных князем Потемкиным, есть одно только полезное и превосходное, именно одежда, которую он в последнее время дал нашим войскам, одежда наиболее приспособленная к климату, опрятная и удобная, и в особенности охраняющая здоровья солдата - предмет неоцененный, о котором надо всего более заботиться.
Бесчисленные перемены, произведенные в нашем войске после покойной Государыни, не оставили в нем ни следа прежних учреждений; а между тем, в то время, как действовали учреждения эти, наше войско одерживало победы при Полтаве, Вильманстранде, Гельсингфорсе, Гроссегерсдорфе, Пальциге, Франкфурте, Ларге, Кагуле; брало приступами Шлиссельбург и Выборг при Петре Великом, Данциг и Очаков при императрице Анне (Иоанновне), Бендеры, Журжу, Очаков, Измаил и Прагу под Варшавою при покойной Государыне (здесь Екатерине Алексеевне).
Нововведения делались в подражание внешнему виду прусской службы, которая не сходствует с нашей ни по климату, ни по нравам и обыкновениям. Заимствовать у пруссаков следовало не механизм и внешность вахтпарадов, не способ составления полков и внутреннего хозяйства, а высшую их тактику, не имеющую ничего общего с вахтпарадами и составлением полков.
Эта тактика приложима ко всем войскам в мире, и в особенности к войску, которое было устроено по учреждениям Петра Великого. Она имеет предметом своим великие движения, которые следует производить в присутствии неприятеля, движения очень простые, так как все величие этой тактики заключается в ее простоте.
Это способ сходиться в колонны с наибольшим порядком и быстротой, с изумительной внезапностью и стройностью развертываться, менять фронт и растягиваться в линии на каком угодно месте, и все это с такой отчетливостью, какой прежде не знали. Выучиться этим движениям вовсе не трудно, но приложить их к делу зависите от гения того лица, которое командует войском и умеет применять эти движения к местности, где произойдет сближение с неприятелем и где сей, последний, будет находиться.
По несчастью, у нас подражали пруссакам лишь в том, что бесполезно и неприложимо к нам. Внутренний состав рот, батальонов и полков наших, не оставлявший желать ничего лучшего, был переделан на прусский образец; а у пруссаков устройство это, введенное сто лет тому назад, оставалось неизменным: ибо Фридрих Великий заботился только о тактике и усовершенствовал ее, внутренний же состав полков оставался при нем тот самый, как был он учрежден его отцом.
Люди, бывавшие в сражениях, знают, что алебарды для унтер-офицеров и эспонтоны для офицеров составляют только лишнюю обузу, и что коль скоро унтер-офицеры не имеют ружей, полк лишается до ста ружей, которые могли бы действовать против неприятеля.
Они знают также, что коль скоро полковник и подполковник идут пешие при отряде, им нельзя видеть дальше того небольшого пространства, которое они проходят, и значение их становится не больше, как и значение прапорщика, который тоже командует отрядом, между тем как в Австрии и в прежнее время у нас все штаб-офицеры полка ездили на лошадях; подполковник командовал первым батальоном, премьер-майор вторым батальоном.
Находясь высоко на лошади, они могли видеть весь свой батальон, во всю длину фронта, и когда происходил где-либо беспорядок, что, во время сражения, может случиться очень часто, они являлись на место и восстановляли нарушенный строй.
Полковник же, сопровождаемый секунд-майором, также на лошадях, видел фронт всего своего полка, мог появляться в самое короткое время то в том, то в другом месте и, как главный начальник, силой власти своей немедленно устранял беспорядки, могущие произойти где-либо в двух батальонах. Все это невозможно, когда полковник и подполковник идут пешком, каждый в средине своего батальона, не покидая взвода, следующего за знаменем.
Другое нововведение, произведенное вовсе без всякой понудительной причины и вредное, как увидим ниже, состояло в том, что уничтожены были многие степени воинской чинопоследовательности. Прежде, производство в унтер-офицеры шло следующим порядком: капрал, фурьер, прапорщик, каптенармус и сержант.
Теперь после капрала уже нет степеней: все одинаково унтер-офицеры. Этим уничтожены соревнование и надежда на повышение. Честолюбию нечем питаться. Коль скоро получен унтер-офицерский чин, ждать дальше нечего, и это вредит также духу подчиненности, которая служит истинным основанием всему воинскому быту.
Прежде, при всяком повышении приобреталось больше власти и умножалось жалованье: сержант имел у себя в повиновении каптенармуса, сей последний - прапорщика, который в свой черед имел в своем распоряжении фурьера; фурьер приказывал капралу, и каждый находился в столь же строгом повиновении, как и сам, повиновался своему начальнику, офицеру.
В кровопролитном сражении случается, что в роте все офицеры убиты или ранены, т. е. выбывают из строю; тогда старший по чину из унтер-офицеров самостоятельно командует ротой, и рота ему повинуется, как капитану роты, что невозможно теперь, ибо все унтер-офицеры в одном чине и считают себя равным один другому.
В Цорндорфском сражении, в некоторых полках выбыли из строя все майоры и капитаны; старший поручик принял команду и командовал полком до окончания сражения, а во многих ротах начальниками оставались сержанты.
Другим ненужным нововведением было уничтожение секунд-майоров, отчего не сократились и расходы, так как в каждому полку оставлено было по два майора. Таким образом, упразднился один чин, задерживавший слишком быстрое производство; быстрота же производства всегда вредна. Капитаны, которым доставалось секунд-майорство, бывали довольны и оставались в надежде получить другое повышение, среднее между тем чином, какой они имели и подполковничьим, и служебная подчиненность определялась точнее, потому что секунд-майор всегда охотнее будет слушаться премьер-майора, нежели майор майора, равного ему по чину, хотя и стоящего выше его по старшинству производства.
Но самое вредное изо всех этих нововведений, вызванное единство рабской подражательностью пруссакам, есть учреждение полковых шефов. Оно совершенно роняет полковничью власть. При шефе полковник уже не имеет значения в глазах офицеров и солдат, а между тем ему приходится вести полк против неприятеля, так как генерал может иногда отсутствовать.
Другое зло, отсюда проистекающее, состоит в том, что надо иметь столько же генералов, сколько полков, что бесполезно, стеснительно и стоит государству несметной суммы денег, которые тратятся не только понапрасну, но и к великому вреду службы.
Эти шефы, распоряжаясь полковым хозяйством, могут позволять себе вопиющие злоупотребления, в ущерб комиссариатской казне, так что, если бы теперь и восстановить в этом отношении порядки Петра Великого, то сомнительно, чтобы инспектор комиссариата осмелился подробно освидетельствовать хозяйство в полку, шефом которого состоит фельдмаршал или генерал от инфантерии.
Сюда относится еще одно соображение. Генерал, командующий армией или отдельным корпусом, всегда будет пристрастен к тому полку, в котором он шефом; он отведет ему лучшее помещение, будет беречь его в сражении, и при всяком случае отзовется о нем как об отличившемся наиболее, что конечно возбудит неудовольствие в других полках.
Если возразить на это, что генерал может быть назначен командиром корпуса, в котором не состоит его полк: в таком случае, зачем нужны эти шефы? Зачем отнимать власть у полковника, до такой степени, что в отсутствие шефа он не может произвести в унтер-офицеры и не может назначить кого-либо на освободившееся место, не спросясь шефа, которому надо писать о том, а между тем он иногда находится где-нибудь за двести верст?
Кто служил в наших войсках, тот, несомненно, согласится со мной, что учреждение шефов вредно для службы, без нужды умножает число генералов и стоит государству великих денег, которые могли бы быть издержаны на что-либо более полезное.
Штатами 1763 года положено иметь в русском войске, пешем и конном, 50 генерал-майоров, 24 генерал-лейтенанта, 7 генералов от инфантерии, 1-го от кавалерии и 3 фельдмаршалов. С того времени пределы России значительно раздвинулись на Юг и на Запад, и оттого естественно умножилось число войска, хотя несомненно, что умножение это произведено не в уровень с количеством народонаселения, и что государство разорится, коль скоро в этом отношении не будут наблюдать должной соразмерности.
Итак, положим, что необходимо иметь войска несколько более против того, сколько было его в 1763 году; в таком случае число генералов могло бы быть определено следующим образом: 60 генерал-майоров, 30 генерал-лейтенантов, 15 генералов от инфантерии и 3 генерала от кавалерии. Число же фельдмаршалов не должно быть назначаемо, и генерал-фельдмаршальство должно получаться только во время войны, не иначе как за несомненно выигранное сражение.
Это звание отнюдь не должно приобретаться выслугой, а быть наградой за блестящую победу. Спросят: но если так сокращать число генералов, то, что же делать с наличными? Единственный ответ на это: надо паче всего заботиться о благе государства и, удержав на службе вышеупомянутое число, 105 человек (дай Бог, чтоб они все оказались людьми превосходными), остальных генералов уволить с предоставлением получаемого ими оклада, чтобы им не на что было жаловаться.
Есть еще одно важное обстоятельство, которого не следует забывать, именно число людей в полках. Лучше иметь меньше полков, но таких, в которых бы было больше людей, и вот почему. Российская империя столь обширна, что военный силы ее по необходимости рассеяны на огромных пространствах.
Идет война с турками, и полки, находящееся в Финляндии, Петербурге, Эстляндии, должны пройти слишком 1500 верст, чтобы добраться до Днепра; загорается война со Швецией, и полки, расположенные по Днестру и Днепру, должны совершить такой же переход, чтобы добраться до Финляндии.
В этих усиленных передвижениях обыкновенно гибнет более третьей части людей, так что в дело с неприятелем поступают неполные батальоны, а между тем от каждого батальона идет непременно одинаковое число в караулы и в пикеты для охранения лагеря, для передовой стражи, для авангарда и арьергарда во время переходов, что удручает солдата, когда в батальоне мало осталось людей: потому что батальон, в котором осталось всего 400 человек, должен дать на вышеупомянутые службы столько же, как и батальон, в котором под ружьем имеется 1000 человек.
В Турецкую войну, при мне, в Киевском полку оставалось четыре взвода, потому что, как скоро полк обезлюдел наполовину, оставшимся солдатам приходится работать беспрестанно и без отдыха; от изнеможения они заболевают и мрут как мухи.
В 1768 году, когда турки объявили нам войну, полки, не имея полного числа людей, шли поспешно на неприятельскую границу; более третьей части солдат было кинуто на пути вследствие болезней, и когда началась кампания, оставшееся число солдат гибло от истощения сил.
В начале следующей кампании, фельдмаршал Румянцев, прежде чем вступить в Молдавию, из 8 пехотных полков (у него было их 30) отобрал майоров, офицеров и унтер-офицеров и послал их в Киев, с тем, чтобы они дождались там рекрутов и пополнились; солдаты этих 8-ми полков пошли на пополнение остальных 22-х.
И не смотря на то, в этих 22-х полках не оказывалось четвертой доли против положенного числа людей, а к концу кампании ни в одном полку не было и половинного числа людей. Я шесть лет командовал полком, и никогда у меня не было 800 человек под ружьем, хотя полагалось их 1360, и полк мой считался еще самым многолюдным в армии.
Из сего следует, что лучше иметь 60 полков в 2500 человек каждый, нежели иметь 80 полков в 1877 или 100 полков в 1500 человек. Хотя во всех трех случаях выходит 150000 человек пешего войска, но в первом из них меньше приходится иметь больных, батальоны идут на неприятеля в большем состав, количество боевой силы действительное, а не на бумаге только, и государство уменьшением числа полков сберегает издержки на штабы.
Образование новых гренадерских полков совершенно бесполезно и начетисто; довольно было бы иметь на 60 пехотных полков 4 гренадерских. Равным образом без пользы увеличили число егерей.
Очень важно также, чтобы количество конницы находилось в надлежащем соответствии к количеству пехоты. Лучшие знатоки дела, опираясь на мнение величайших полководцев, утверждают, что конница должна относиться к пехоте, как единица к пяти или даже как два к одиннадцати.
Я не знаю, как у нас теперь; но, принимая во внимание неумеренную страсть князя Потемкина к конным полкам, надо полагать, что их гораздо больше, нежели нужно; а между тем это войско дорогое, потому что тысяча всадников, считая лошадей и их прокормление, стоит дороже шести тысяч пехотинцев. Если конница составляет свыше пятой части против пехоты, то ее необходимо сократить.
По этому случаю не могу не вспомнить своебытного, но вполне верного и основанного на неопровержимых доводах мнения, которое очень часто выражал фельдмаршал Румянцев. Он говаривал, что у нас конные полки должны быть набираемы отнюдь не из великороссиян, а непременно из жителей Малой России и из так называемых Слободских полков.
По его словам, русский крестьянин плохой ездок; он бережно садится на лошадь и не любит ее. В русской деревне на тысячу изб не придется одного седла: крестьянин ездит в телеге или в санях, и когда, кинув телегу в поле, он возвращается с лошадью домой, то никогда не поедет на ней, а ведет ее в руке.
В Малой же России и в семи Слободских полках, каждый поселянин имеет седло, ездит верхом, любит свою лошадь, умет управлять ею и отлично ходит за нею. Это мнение покойного фельдмаршала постоянно оправдывалось на деле, и я сошлюсь на всю нашу армию, что ни один из наших кирасирских и карабинерных полков не мог сравниться с гусарскими полками, набранными в Харькове, Ахтырке Изюме, Сумах и пр.
С того времени, кроме Малой России, поставляющей солдат, мы приобрели еще пространства, населенные таким народом, земли киевские, волынские, подольские и брацлавские. Стало быть, нам есть из кого набирать нашу конницу, которая будет красивее и полезнее для службы, нежели теперешняя. А в случае недостачи, у нас есть казанские Татары и Башкиры, которые тоже привычны ездить верхом.
Говоря об этом различии в характере двух главных народностей, составляющих Российскую империю, одинаковых по происхождению, но имеющих разнствующие нравы и обычаи и говорящих языком, хотя и одного и того же корня, но не совсем одинаковым, замечу, что если малоросские несравненно превосходят великороссиян, как ездоки, зато великороскияне бесспорно лучшие пехотинцы в целом свете, и крайне жаль, что в последнее время испортили эту великолепную русскую пехоту, допустив в нее чухонцев и эстов, худших из племен, населяющих Север и неспособных слиться с нашими.
Из всех народов, в последнее время завоеванных Россией, одни литовцы, и в особенности населяющие Белую Россию, еще несколько сходствуют с русскими характером и могут без неудобства пополнять собою нашу пехоту.
Что касается до чухонцев, эстов, ливонцев и курляндцев, из них можно брать людей в денщики и фурлейтеры, при полках и в артиллерии; если их слишком много для этих должностей, то выбирать только лучших и тех, которые родом с морского прибрежья: они годятся в матросы. А если и за тем останется, посылать их на гарнизонную службу, во внутренние губернии. Тогда в пехоте и коннице будут люди наиболее способные к этим двум родам службы.
Нельзя пройти молчанием еще одного обстоятельства, относящегося до конницы. Я говорю о бесполезности иметь кирасиров. На них идут двойные издержки по причине дороговизны лошадей, которых надо выбирать из самых рослых и крепких и, не смотря на эти громадные издержки, кирасиры приносят меньше пользы, чем карабинеры, драгуны и гусары.
Кираса служит защитой, но она очень тяжела, и носить ее могут люди рослые, плотные и крепкие. Таким образом вес всадника и все вооружение требуют, чтобы лошадь была огромная и крепкая. Люди бывавшие на войне знают, что так называемый удар конницы на конницу есть вещь химерическая, и никто никогда не видал на самом деле, чтобы осуществлялось учение механики, по которому тяжелое тело, ударяя в другое, более легкое, заставляет его идти назад.
Допустим даже возможность такого столкновения, согласимся, что подобный случай может часто повторяться; но есть другое, общеизвестное правило механики, более приложимое к действию конницы, а именно, что тело, ударяясь о другое, каков бы ни был вес его, действует не столько тяжестью своею, как усиленною быстротой своего движения.
Например, если взять ядро в 10 (фунтов) и бросить его из руки на 8 шагов расстояния в крепко утвержденную доску, оно не только не повредит доски, но даже не оставит на ней никакого знака, тогда как крошечный шарик, в унцию весом, пущенный из пистолета, пробьет эту доску насквозь.
Во всех войсках, где есть кирасиры, есть и карабинеры, драгуны и гусары; во время, сражений они стоят в одну линию и нападают на неприятельскую конницу вместе и в одно и тоже время, а не так, чтобы гусары или драгуны нападали непременно на неприятельских гусаров или драгунов. Росбахское сражение было выиграно двумя прусскими полками, ударившими на французов, в то время как они шли, и прежде, чем они успели развернуть свой строй для атаки прусского лагеря.
Это были кирасиры Зейдлица и гусары Цитена; они действовали одинаково и опрокинули неприятельскую пехоту и конницу. Скажут: если это так, зачем же в прусской армии и до сих пор имеются кирасирские полки? Это от того, что, как упомянуто выше, Фридрих Великий изменил только высшую тактику и не коснулся внутреннего состава армии, учрежденного его отцом. По завоевании Силезии, когда ему надо было умножать свои военные силы и набирать новые полки, он усилил конницу не кирасирами, а драгунами и гусарами, и повторил это в другой раз, когда опять умножил войско после первого раздела Польши.
Фельдмаршал Румянцев, которого имя просится на уста, как скоро хочешь подтвердить свою мысль мнением великого полководца, этот необыкновенный человек, для которого военная служба (он вступил в нее с 14 летнего возраста) составляла предмет непрестанных помышлений, у которого глубина познаний освещалась гениальными способностями и суждения которого о военном деле основывались на постоянном, сознательном опыте, покрыл себя славою в войне с пруссаками и был ревностным почитателем прусской армии.
И однако почитание это не доводило его до предубеждений, которым поддаются лишь посредственные умы. Он был твердо убежден в том, что легкие конные полки полезнее кирасиров; вся русская армия знает, что по его распоряжению кирасы были сняты.
И не смотря на то, полки, называвшиеся кирасирскими, оказались бесполезными во время войны, потому что большие и тучные лошади гибли от переходов, сколько-нибудь усиленных, и полки эти, идя в атаку, даже на совершенно-ровном месте или на ученье, не могли скакать так быстро и так долго, как наши карабинеры и гусары.
Сказанное выше конечно подтвердит всякий, служивший в нашем войске, и после всего этого не подлежит сомнению, что государство сбережет весьма значительный суммы, и армия будет иметь лучшую и гораздо более дешевую конницу, если уничтожатся кирасирские полки. Мориц Саксонский, этот высокий гений воинского искусства, не признает другого конного войска кроме легкой кавалерии без кирас, без ботфортов, а в легких сапожках, также с очень легкими седлами, которые не давят и не трут хребта у лошади. Он желает такой конницы, какою впоследствии сделались легкоконные полки в Англии, изо всех самые подвижные.
Остается поговорить о нашей артиллерии и инженерах. Это самые постыдные части нашего войска. Стоит вспомнить, как осаждались Бендеры и Очаков в две последние наши войны с турками, чтобы убедиться, что в этом отношении мы, пожалуй, не выше турок.
Правда, полевая наша артиллерия действует быстрее, но это зависит от пушкарей, которые выбираются из людей самых здоровых и ловких и которых учат проворно стрелять; но все что относится до обучения офицеров - в жалком состоянии. Я встречал между ними таких, которые не умели определить, на какую высоту следует поднять пушку, чтобы выстрел последовал рикошетом.
О высших математических знаниях, необходимых в артиллерии, о вычислении параболических линий, описываемых полетом бомбы, у нас нет и помину. Так, в начале кампании 1769 года, когда фельдмаршал князь Голицын (Михаил Михайлович) перейдя Днестр, подошел к Хотину и начал его обстреливать, истрачены были все бомбы артиллерийского парка, и ни одна из них не попала в неприятельский город; бомбы перелетали за Днестр и уничтожили до основания несчастное польское местечко Жваниц, погибшее жертвою невежества наших артиллеристов. Об этом знала вся русская армия.
Оно так и будет продолжаться вечно, к стыду нашему, покуда не заведут школ и не дадут им учителей сведущих в артиллерии и инженерном искусстве, которые бы обучали как можно лучше математическим наукам, физике и химии, соединяя с теорией практические занятия, производя публичные испытания и выпуская в артиллерийские и инженерные офицеры только таких людей, которые будут признаны достойными носить это наименование.
Для учреждения этих школ можно обратиться к Сардинскому королю. Нигде в Европе, за исключением Франции, не было таких отличных артиллерийских и инженерных офицеров, как в сардинской армии. Они очень привержены к королю своему, и многие из них не захотели служить Франции, а оставшиеся на службе служат поневоле, чтоб не умереть с голоду.
Несчастный сардинский король укажет на тех из них, которых можно взять в нашу артиллерийскую и инженерную службу, и они пойдут охотно, даже и те, которые теперь служат Франции, лишь бы обеспечили им кусок хлеба в России.
В этом случае нечего торговаться о жалованье; здравая бережливость предписывает не скупиться на издержки для приобретения искусных людей, в которых мы нуждаемся и которые образуют нам хороших артиллеристов и инженеров. В таком случае нужно пригласить и профессоров, которых эти офицеры укажут и поручить им составление плана для школ или кадетских корпусов, на подобие существовавших в Пьемонте.
Другое обстоятельство, существенное для всякой армии, большой и малой, заключается в том, чтобы иметь в совершенстве то, что у нас называется генеральным штабом (в Австрии grosse General-Stab, во Франции etat-major de l'armee). Этот штаб должен быть у нас весьма многочислен, так как наша армия многочисленна. Я знаю, что он у нас есть; но боюсь, что он существует лишь по имени, и служащее в нем может быть таковы же, как наши инженеры, ничего не смыслящие в инженерном деле.
Чтобы служить в штабе, надо быть весьма образованным, знать отлично все части математики, быть сведущим по артиллерийской и инженерной частям, уметь хорошо рисовать, и в математике иметь как теоретические, так и практические познания.
Под рисованием я разумею съемку планов и географических карт, основанную на сведениях и наблюдениях астрономических, чтобы карты выходили не вымышленные, а отличались наибольшей точностью. Стало быть, крайне нужна школа, в которой молодые люди могли бы всему этому обучаться, и эта школа должна находиться в деревне, дабы теория могла идти об руку с практикой, и искусные учителя имели бы возможность обучать молодых людей.
В этой школе должны быть запасены лучшие инструменты, теодолиты, уровни, секстанты, телескопы и пр.; должна иметься библиотека, составленная из книг, относящихся до вышеупомянутых наук и снабженная всеми сочинениями по военному искусству, в особенности же такими, которые исключительно посвящены кастраметации, а также всеми книгами о походах, совершенных великими полководцами.
Школа эта, на 80 или на 100 юношей, должна существовать особо от кадетского корпуса, который и без того слишком многолюден; к тому же полковая служба совсем не то, что служба в генеральном штабе.
Экзамены должны производиться публично и очень строго, и в штаб надо допускать наиболее отличившихся из числа этих молодых людей, а остальные пусть определяются в полки. Для успеха необходимо усиленное прилежание, и притом в течение нескольких лет; поступившим в генеральный штаб надо назначить больше жалованья и повысить их в чинопроизводстве сравнительно со служащими в полках. Армия, не имеющая отличного генерального штаба похожа на тело без души.
По несчастью, у нас оставляли эту часть в пренебрежении, и кроме порядка маршей, выбора лагерей и размещения полков во время битв, под командою фельдмаршала Румянцева, коего могучий гений проявлялся во всех его действиях, войска наши в вышеупомянутом отношении отличались таким невежеством, что только турецкие могут быть поставлены с ними рядом.
Поговорим теперь об инспекторах, учрежденных в прошедшее царствование (здесь: при императоре Павле) и об уничтожении армейских дивизий, состоявшемся тогда же. Эти инспекторы, раз или два в год, осматривали войска, проходившие перед ними, знакомились с ними поверхностно и, пользуясь, Бог весть почему, неограниченной властью и доверием, счастливили по своему произволу или губили полковников и офицеров, подвергавшихся их инспекции.
Не имя твердых оснований для заключений своих, руководясь пристрастием, дружбой или враждой, они посылали Государю свои негласные донесения, последствием которых бывала немилость или отставка. Старые офицеры целыми тысячами покидали службу, и армия наша погибала, предоставленная таким офицерам, которые позорили собою мундир. Поправить это зло весьма трудно, потому что многие из отставных не захотят опять вступить в службу, а к несчастью войско бывает хорошо или дурно, смотря по тому, хороши или дурны в нем офицеры.
Прежде войско распределялось на 8 или 9 дивизий, которыми командовали фельдмаршалы или полные генералы, находившиеся при своих дивизиях и отлично знавшие те полки, которые входили в состав этих дивизий. Таким образом, существовала инспекция постоянная и непрерывная, и производство с прапорщика до секунд-майора шло в самых дивизиях. С секунд-майора до полковника производила в чины во всем войске военная коллегия.
Но и в дивизиях, и в военной коллегии при чинопроизводстве строго наблюдалось старшинство. Офицер, недостойный офицерского имени был увольняем военной коллегией, на основании формального и гласного донесения, представляемого начальником дивизии, который никогда не мог решиться на вопиющую и явную несправедливость и представить фальшивое донесение, тогда как донесения нынешних инспекторов суть секретный бумаги: ибо они пишутся ни к кому другому как к Государю, который не имеет ни времени, ни человеческой возможности разъяснить истину, так что от произвола инспекторов зависит судьба офицеров, а инспекторы часто действуют по пристрастию или по связям.
Разделение войска на дивизии, состоящие в ведении постоянных командиров, полезно было еще и потому, что этим порождалось соревнование между этими начальниками и их дивизиями. Каждый командир старался перещеголять другого, чтобы дивизия его была в наилучшем порядке перед прочими, чтобы учение и продовольствие производились на славу.
Я был свидетелем этого соревнования между дивизиями Украинской, Смоленской и Финляндской, коими командовали фельдмаршал Румянцев, графы Чернышев (Захар Григорьевич) и Панин (Петр Иванович).
Была тут и еще добрая сторона. Дивизионные командиры ежемесячно получали самые подробные донесения из всех полков, находившихся в их ведении, тщательно проверяли эти донесения и отсылали их в военную коллегию, которая в свою очередь рассматривала их, после чего составлялся общий отчет о состоянии всего войска за данный месяц.
Военная коллегия подносила отчеты Государю за каждый год или за каждые шесть месяцев; а в случае если Государь желал иметь эти отчеты чаще, то коллегия могла доставлять их и за каждый месяц. Для этого-то Петр Великий и учредил Военную Коллегию.
Целью его было держать войско в порядке и иметь центральное место военного управления, где первоприсутствовали искусные генералы, заслужившие своею честностью доверенность Государя. Он дал Военной Коллегии право производить в чины до подполковника, но по старшинству. Военная Коллегия и подписывала патенты на чины. В полковники никто не производился без соизволения Государя, и патенты на чины, начиная с полковника до фельдмаршала, подписывались самим Государем.
Теперь же, когда рапорты от полков и от инспекторов поступают прямо к Государю, когда он обременяет себя этим бесполезным занятием, и без него не производится в следующий чин ни один подпоручик или поручик, военная коллегия, в том виде как её учредил Петр Великий, делается совсем излишней: ибо она, как и другие Коллегии в Империи, учреждена с той целью, чтоб облегчать Императора и устранять от него мелочные и утомительные подробности.
Не достигая этой цели, она уже не приносит пользы; власти же у нее меньше, нежели у других государственных коллегий. В то же время Государь удручен рапортами, мелкими, бесполезными и скучными частностями, на которые у него уходит по два или по три часа ежедневно.
Но если бы даже приходилось тратить на это и полчаса в течении дня, то все таки государево время слишком драгоценно и могло бы быть употребляемо на внутреннее управление обширной Империей, по несчастью доведенное до полного расстройства и требующее от него полного отеческого попечения.
Есть еще ведомство, которое вопиет, чтобы обратил на него внимание человеколюбивый и добродетельный Государь, коим счастлива Россия: это наши госпитали и лазареты, армейские и полковые.
Они управляются возмутительным образом. Больные терпят от невежества хирургов и заодно с выздоравливающими нуждаются в сносной пище, в постелях, в белье и во всем для них необходимом. Отсюда проистекает ужасающая смертность.
Когда подумаешь, что это люди, и притом отборные люди, что они гибнут от небрежения и что все это происходит в малолюдной стране, где сбережете народонаселения должно быть первою заботой правительства, приходится только горевать о том, что наш добродетельный Государь не имел случая видеть, каково это ведомство, столь существенное в большом войске. В Англии, в армии и во флоте, эта часть достигла образцового совершенства.
Остается теперь присовокупить, что войско, где все офицеры дворяне, конечно выше того войска, где офицеры выскочки. Так и жду, что мне скажут: вот аристократическое мнение! Но я докажу, что мое утверждение неопровержимо.
Прусская армия, составом своим и всем устройством, бесконечно выше австрийской; и это оттого, что в Пруссии мелкого дворянства слишком достаточно для того, чтобы все офицерские места занимались одними дворянами.
С 7 и 8 лет они слышат от отцов и дедов своих о военном деле; беспрестанно долетают до их слуха рассказы, как кто-нибудь из родных получил рану в сражении, в котором он отличился и за это был повышен чином; как такой-то обратил на себя внимание главного командира своею геройскою храбростью на пол сражения; как другой, в сражении проигранном, не посрамил чести своей роты или своего полка, привел ее в порядок, сберег знамёна и заслужил себе рекомендации главного командира.
Эти рассказы поселяют в молодого человека пламенное желание не посрамить славы своих предков. Он одушевляется страстью к военному поприщу и надеждою когда-нибудь отличиться и прославить свое имя. Таким образом с детского возраста всасывается чувство чести, без которого войско есть не более как людское стадо, обременяющее собой страну, позорящее ее и неспособное ее защищать.
В Австрии нет мелкого дворянства, а крупное богато и лениво до такой степени, что немногие сыны его поступают в военную службу, предоставляемую детям трактирщиков, почтальонов, лавочников, никогда ни слыхавшим, чтобы предки их отличались высокими подвигами и военной славой, с ранних лет занимавшимся какими-нибудь аптекарскими счетами мелочного торгашества, которым занимаются их родители.
Вместо чести они заняты мыслью о прибытке и поступают в военную службу по расчету и в надежде, под конец жизни, как-нибудь добиться полковничьего или генеральского места и обеспеченного куска хлеба. Я уверен, что кто, подобно мне, видел и наблюдал оба эти войска, тот конечно согласится, что явное превосходство прусского над австрийским обусловливается происхождением офицеров.
Служба у нас, вследствие произведенных в недавнее время перемен и вследствие злоупотреблений со стороны полковых шефов и инспекторов, сделалась невыносимой, так что все наше дворянство принуждено было оставить ее. Прежде наши офицеры все были из дворян, а теперь место их заступили такие же личности, какими позорится австрийская армия.
У нас никогда не будет хорошего войска, коль скоро его не очистят от этих проходимцев и не постараются всевозможными способами (разумеется, кроме насилия) снова привлечь дворян в службу, которая есть естественный удел их. Но у нас нет дворян, которые бы не были собственниками, и у самого бедного из них есть деревушка, в которой он имеет себе убежище на старости лет и которую потому он не может совершенно бросить; да и государственное благосостояние требует, чтобы тот кто служит не был подвергаем несчастной необходимости обнищать.
На этом основании Петр Великий указал, что всякий офицер может, с сохранением жалованья, быть увольняем в отпуск ежегодно на 29 дней, дабы он мог заняться собственными своими делами. Срок отпуска назначен потому столь короткий, что этот указ великого Государя состоялся в самый разгар Шведской войны.
После этого великого человека, скончавшегося слишком преждевременно, Россия значительно расширилась; расстояния от центра к границам чрезвычайно удлинились, так что 29-дневный отпуск сделался недостаточным.
Поэтому не было бы никакого неудобства, а напротив было бы очень полезно, чтобы в течение ноября, декабря, января и февраля, когда не бывает лагерей, ни учений, всякий офицер, какого бы чина он ни был, имел право, с сохранением жалованья, отлучаться на два месяца для занятий своими делами, так что напр. в каждой роте, если капитан и подпоручик уезжают в ноябре и декабре, то, по возвращении их, т. е. в январе и феврале, могут отлучиться поручик и прапорщик.
Также и в высших чинах, по возвращении полковника и премьер-майора из двухмесячного отпуска, могут воспользоваться этою льготою подполковник и секунд-майор. Служба от этого не потерпит, а служащие не будут в необходимости пренебрегать своим хозяйством и бросать службу, которая их разоряет и держит словно на привязи. В особенности странно, что вошло в обычай не давать отпуска военным даже и на 24 часа без непосредственного высочайшего дозволения.
Государю ли тратить свое время, столь драгоценное для государства, на подобные неподобающие ему занятия, читать все эти кипы прошений об отпуске и разбирать, кого отпустить, кого нет! Гарнизонный офицер в Новгороде узнаёт, что мать его умирает в Петербурге и что ей осталось всего три дня жить.
Прежде полковник увольнял его на четыре дня в Петербург; а теперь офицер должен предварительно написать прошение к самому Государю, и прежде чем получит разрешение, мать его помрет, и он лишится отрады обнять ее. А каково офицеру, имеющему крайнюю надобность отлучиться на 3 или 4 дня и служащему в полку, который находится на расстоянии 700 или 800 верст от местопребывания Государя!
Вот соображения, которые изложил я, пользуясь моим досугом. Мне желательно, чтоб они были сообщены лицам, занимающимся, по должности, устроением нашего войска.
Буду счастлив, если хотя одно иди два из моих замечаний заслужит их одобрение, и они сочтут их достойными того, чтобы представить на усмотрение нашему доброму Государю, который желает только блага своему Отечеству, который слишком разумен, чтобы не видеть, что в государстве у него много зол, требующих неотложного исцеления и который, не имея естественно другой перед собой цели, кроме порядка и благоденствия, примет во внимание все, что ему представят полезного, хотя бы представляющий имел мало или вовсе не имел достоинств.
Нередко случается, что человек вовсе неспособный, но одушевленный горячей ревностью к общественному благу, высказывает мысли, которые оказываются полезными.
P.S. Я утверждаю в этой записке, что учреждения Петра Великого лучшие для нашего войска, и что по мере того, как удалялись от них, состояние нашего войска ухудшалось. Мне могут указать в опровержение на великие подвиги в Италии, совершенные Суворовым, в то время когда действовали уже новые военные учреждения; но это возражение будет несправедливо: все знают, что великий человек этот не применял к делу ни одного из нововведений покойного Императора (здесь: Павла Петровича). Подвиги Суворова служат, напротив, подтверждением тому, что я говорю.