В апрельские предпасхальные дни 1921 года казакам, находившимся на греческом острове Лемнос пришло письмо от донского атамана генерала Богаевского Африкана Петровича. Вот его текст: «В настоящее время донской и кубанский атаманы находятся в Сербии в целях личных хлопот перед Сербским королём и правительством о принятии казаков в королевстве. Приложим все усилия, чтобы спасти наших казаков от голодной смерти или от необходимости возвращаться в Россию.
Призываю в спокойном сознании правоты нашего дела не поддаваться малодушию и терпеливо ждать. Как сказано в священном писании:
«Претерпевай до конца и спасён будешь!». Братский сербский народ доброжелательно отнёсся к нашей просьбе, и есть надежда, что вся русская армия будет перевезена в Сербию. И в первую очередь – казаки с острова Лемнос. Не унывайте и не падайте духом, родные донцы!
Потерпите! И не под властью латышей и китайцев, не по распоряжению чрезвычайки вы будете жить на Дону, а свободными казаками мы вернёмся в родной край. Скоро сгинет, как наваждение дьявола, ненавистная нам Советская власть, и снова спокойно и счастливо заживут Россия и родной Тихий Дон. Донской атаман Богаевский».
В старой русской императорской армии существовал обычай: в большие христианские праздники старшие начальники поздравляли своих подчинённых, издавая соответствующие приказы. Не изменились традиции и на Лемносе. Пылкий и глубоко религиозный генерал Гусельщиков Андриан Константинович так поздравил подчинённых ему офицеров и казаков:
«…Шесть лет мы встречаем праздник Христова Воскресенья в боевой обстановке, горя одним желанием, одной мыслью – порадоваться Светлому Христову Воскресенью в кругу своих близких, в родной семье, в своём доме, в родном хуторе, в родной станице, в спокойной обстановке.
Но прошло шесть лет, и мы так и не дождались этого счастливого события в нашей жизни, а наоборот, вынуждены встречать этот Великий день в изгнании на чужой земле, на скудном каменном острове Лемнос. Плохо одетые и обутые, полуголодные и с неизбывной тоской по Родине.
Тяжело это испытание! Многие слабые духом не выдерживают его…
Но я верю, что всем тем, кто выдержит всё выпавшее на нашу долю, будет послано великое Благоденствие, и сторицей воздадутся все их страдания. Вспомним в эти светлые дни свои родные хутора и станицы и им пошлём мысленно наш братский привет. Христос Воскресе!».
В 1921 году православная Пасха совпала с пролетарским праздником 1 Мая. Особо религиозные казаки стали искать в этом совпадении какой-то особый смысл:
– Как солнечное затмение находит новое на старое.
– Это случайность календарная, а не затмение. Пусть они свой праздник отмечают, а мы – свой.
Перед Пасхой на передней линейке лагеря выложили изображение Новочеркасского кафедрального войскового собора, силуэт памятника Ермаку и соорудили солнечные часы. С начала апреля они стали показывать время безотказно. Хмурых дней практически не было.
Для казаков Донского гундоровского георгиевского полка жизнь по сравнению с Чилингиром мало в чём изменилась. Разве что вместо бараков и землянок над головами были французские палатки, а наступившее тепло позволило хоть немного отмыться, обсушиться и вернуться к примитивной санитарии и гигиене.
Общего котла или столовой для казаков так и не ввели. Да они и не особенно к этому стремились, всё же надёжней и сытней, когда всё, что выдавалось с такого же французского, как и на Чилингире, продсклада, попадало в цибарки, приспособленные для варки пищи. Проблемой было топливо для многочисленных костров. Казаки были вынуждены собирать местную высохшую колючую траву, что-то вроде донского перекати-поля. В дело шли давно затупившиеся и потерявшие былую ухоженность казачьи шашки.
Распределялись в группах так: двое кашеварили, двое-трое собирали траву для костра, а остальные рыскали по острову в поисках хоть какого-то приварка.
День в лагере начинался с общей молитвы. Вслед за молитвой в тех частях, где была налажена общая варка, раздавали чай, а где общей варки не было, чай готовили самостоятельно. Дымили костры. На особо отведённых местах за лагерным расположением суетились около них раздувавшие огонь казаки.
С девяти до одиннадцати часов утра у берега моря, на песчаном плацу, утоптанном и твёрдом как асфальт, производились строевые занятия. Занимались гимнастикой, одиночной выправкой и «шереножным» учением. Занятия были лёгкие, в основном имевшие моральное значение. Занимались четыре часа в день: два – до обеда, два – после.
В часы, когда выдавались продукты, из конца в конец лагеря звучало:
– Раздатчики, за продуктами!
С вещмешками, чувалами и жестянками, командами и одиночным порядком, казаки собирались на пристани в двух километрах, где было расположено интендантство. До пристани шла «диковилька», так называлась узкоколейка.
Раздача и делёжка продуктов проводилась таким же порядком, как и на Чилингире, с возгласами «кому?» и аптекарским кропотливым дележом выдаваемого.
Так же на многочисленных кострах готовили себе еду, кипятили чай. Так же стирали белье и искали в нём насекомых. В девять часов вечера выстраивались на поверку.
День заканчивался. И каждый прожитый день для обитателей казачьего лагеря был точно таким же, как и предыдущий. Жизнь шла, как вспоминали лемносские сидельцы, «общелагерным темпом». И она была подобна чилингирской: та же голодовка, те же вши, многоголосое, надрывное «кому?», «толкучка» с греками-скупщиками. Только тоска, безысходная тоска по Родине, здесь была ещё глубже. Больше чувствовали казаки оторванность свою от всего мира на унылом острове, окружённом водой.
Войсковой старшина Герасимов, воевавший в Донском гундоровском георгиевском полку, находясь на Лемносе, написал пронзительные строки:
«Мне казалось, что тихая стонущая мелодия срывалась с уст души скорбных людей, сидящих у догоравших костров, и тянулась к неприязненному небу.
О, Родина любимая! Сломленные в неравном бою, в бою за твою честь, свободу и счастье, мы временно покинули тебя, и сейчас, в чужеземном краю, мятутся наши души в великой тоске по тебе!
Мы отдали служению тебе лучшие годы своей жизни. В жестокой борьбе растратили здоровье и силы. Мы бросили на разграбление родные очаги. Мы оставили на гибель дорогие нам семьи. Тяжкий крест несём в невольном изгнании. Но нет жертвы, на которую бы мы не решились ради тебя!».
Нет смысла спорить о справедливости этих слов. Давайте вслушаемся в них, чтобы почувствовать весь трагизм существования донских изгнанников. В те дни пребывания на Лемносе казаки о себе говорили так: ненужные гости чужих народов.
Весной 1921 года, примерно за месяц до праздника Святой Пасхи, французы стали усиленно вербовать казаков, находившихся на острове Лемнос, в свой иностранный легион. По условиям записи в легион могли быть принимаемы все иностранцы, без различия национальностей, в возрасте от 18 до 40 лет. От них требовалась физическая годность, свидетельствуемая при поступлении, и рост не ниже 1 метра и 55 сантиметров. При поступлении в легион заключался обязательный контракт на пять лет. Новоявленные легионеры получали пособие в 500 франков, уплачиваемое в два срока; первая половина – при поступлении на службу, вторая – четыре месяца спустя. Основное жалованье выдавалось на общем основании, как и для солдат французской армии – около 100 франков в месяц. После пяти лет службы контракт мог быть возобновлён с пособием в 200 франков в год для рядового и 300 – для унтер-офицера.
Русское командование всячески противилось записи в легион. Было установлено, что записываться в легион могут только невоеннообязанные, то есть переведённые в разряд беженцев по возрасту, болезням или другим условиям. Из военнообязанных записываться в легион могли только те, пребывание которых в армии по их нравственным качествам признавалось начальниками частей нежелательным.
Кроме того, казачьим начальникам было вменено в обязанность разъяснять казакам и то, что, связанные пятилетним контрактом, они не могут рассчитывать на возвращение домой ранее, чем через пять лет. А также то, что, находясь на службе под иностранными знамёнами, казак, естественно, лишается права на земельный пай в своей родной станице, и не исключена возможность того, что легионерам в конце концов придётся принять французское гражданство.
Николай Келин, казачий поэт, оставивший последующим поколениям подробные воспоминания о пребывании казаков в Чилингире и на острове Лемнос, написал о своём нахождении в иностранном легионе:
«Получив документы, я переселился в одну из палаток, которые нам французы дали с расчётом на пятьдесят человек. Тут было просторно и очень удобно. Затем французское начальство приставило к нам чёрных сержантов, которые ежедневно обучали нас перебежкам, ползанию на брюхе, пулемётному делу. Было странным видеть, как казачьи офицеры послушно ползали под гортанную команду губастых черномазых марроканцев. Но выхода не было».
Через два года, в 1923 году, в казачьей эмигрантской прессе появились публикации о службе казаков во французском иностранном легионе.
Те, кто при нахождении в лагерях под Константинополем и на острове Лемнос в Греции записались в иностранный легион, попали в основном в первый иностранный кавалерийский полк. Его главным местом дислокации была африканская страна Марокко. В полку казаки стали держаться дружно и организовали казачью общину, а также избрали уполномоченное лицо на правах хуторского атамана. Летом 1923 года они направили письмо в Париж атаману Всевеликого Войска Донского с просьбой включить их в число казаков Донской станицы в Париже.
С предупреждением о пятилетнем сроке контракта всё было правильно. Многие казаки прослужили в легионе почти до конца двадцатых годов. У некоторых получилось даже в легионе сделать карьеру. А было и наоборот. Бывший сослуживец гундоровцев по 52-му Донскому казачьему полку генерал Хрещатицкий службу в иностранном легионе проходил в звании су-лейтенанта, что было равноценно поручику русской армии.
Мне довелось прочитать дневник казака-легионера, который воевал в составе одного из подразделений иностранного легиона. Число донских казаков в этом эскадроне достигало 150 человек. Дислоцировался он в пустынной части Сирии. Помимо подробного описания боевого быта казаков на Аравийском полуострове, в нём есть и такие строки из казачьей песни, сложенной у костров в пустыне:
«Пускай на кургане соловушко свищет
И грустную песенку всем пропоёт.
Как жил-был казак на чужбине далёкой
И помнил про Дон свой
В чужой и дальней стороне».
Вместе с буйством весенних красок на остров Лемнос пришёл великий для всех христиан праздник – день Святой Пасхи. Веками сложившиеся быт, обычаи и привычки брали своё. К празднику стали тщательно, чинно и проникновенно готовиться. Выскребали палатки, чистили незатейливую утварь и посуду. Многие казаки даже справляли обновы из подручного материала, перекрашивая и перешивая истрёпанное в переездах старьё. Казаки праздничной суетой хотели хоть как-то создать ощущение домашнего уюта и семьи.
С особенной любовью и старанием украшали построенные в казачьих лагерях церкви. Клеили транспаранты, фонарики, рисовали цветными карандашами новые иконы. В Мудросе закупили бенгальские огни. Из полевых цветов были сплетены гирлянды. На центральной аллее лагеря казаки соорудили арки, которые тоже украсили принесёнными с горных лугов цветами. Всё, что было в лагерях, чистилось и принимало праздничный вид. Около палаток, стоявших на песке и совершенно лишённых зелени, укладывался принесённый издалека зелёный дёрн. Каждая палатка щеголяла своим убранством и разнообразными рисунками из камня, зелени и цветов.
Ещё недели за две до Пасхи в лагере всё чаще стало слышаться церковное пение. Это готовились к пасхальной службе хористы.
Что касается соблюдения поста, то это делалось и добровольно, и вынужденно. При французском пайке только что и оставалось, как поститься.
Тихо спустилась на землю тёмная тёплая пасхальная ночь. Как-то всё притаилось, затихло… Только сотни огней от костров, горевших по всему отрогу скалистого Лемноса, свидетельствовали, что жизнь человеческая не замерла, что донское казачество готовится к Великому празднику. Пасхальную службу отец Михаил (Шишкин) отслужил для казаков-гундоровцев на греческом току. Крестным ходом проходили вокруг лагеря. За всем этим наблюдали казаки, записавшиеся в Бразилию и ожидавшие отправки на стоявшем на рейде пароходе «Риони». Были и такие, передумавшие в последний момент, которые бросались в воды мудросского залива и плыли к своим, давно ставшим почти родными односумам.
Праздничные дни запомнились ещё и тем, что на острове произошли международные греко-казачьи стычки и осложнения на почве продажи и распития спиртных напитков.
Командир Донского корпуса генерал Абрамов тут же среагировал на это своим приказом:
«Праздник Пасхи закончен во всех частях. Продолжить прежним темпом строевые занятия и работы по приведению лагеря в порядок.
В будние дни лагерь должен иметь деловой вид. Общие песни, гулянья, музыку прекращать в 22 часа. Безотлагательно прекратить всякую торговлю спиртными напитками и вином в лагерных лавках».
После пасхальных торжеств на Лемносе наступили по-настоящему не тёплые, а уже жаркие дни. Вволю можно было купаться всем желающим. Отпугивали только часто раздававшиеся крики: «Осьминог!». Безобразные, ужасные на вид спруты с восемью длинными щупальцами, усеянными сотнями сосочков, сразу наводили панику на купающихся, которые после увиденного долго не решались лезть в воду. Размер осьминогов редко доходил до полутора аршин (чуть больше метра). Но суеверные казаки всё равно утверждали, что по ночам осьминоги забираются в палатки и утаскивают казаков в море. Причём донцы были на мудросской части залива, а кубанцы – на противоположном берегу. Одни говорили, что такие осьминожьи страсти творятся у кубанцев, а другие – что у донцев.
Осмелев и освоившись на морском берегу, казаки стали охотиться на «октопода», так по-гречески звучит название осьминога. Вооружившись шашками, а то и простым багром, казаки накалывали на них осьминогов и вытаскивали их на берег.
Обыкновенно «счастливчики» продавали улов грекам, которые давали за каждый экземпляр от 3 до 10 драхм. А на драхмы уже покупалась еда: два-три круглых хлеба или лепешки, числом поболее.
В рукописных журналах, издаваемых на Лемносе, размещались не только воспоминания, но и карикатуры на злобу дня. Была среди них и карикатура отощавшего казачка, по виду не толще шашки, висевшей на боку, и с едкой подписью: «Организм ещё протянет».
Сохранилась в архиве и просьба казаков-гундоровцев такого содержания: «Если бы начальство отпустило бы немного средств для сформирования рыболовной команды, то затраченные деньги бы сторицей окупились и добавилось бы к пайку здоровое рыбное блюдо. Нам известно, что греки охотно покупают осьминогов, крабов и морских ежей».
Были и такие казаки, которые стали в своих палатках шить обувь и портняжничать. В лагере даже были поставлены рекламные указатели для приходящих к казакам жителей. Местные греки, прознав о хорошем качестве работы и небольших ценах, завалили обувью для починки полковую сапожную мастерскую. В соседних палатках мастерили сундучки и походные чемоданы из старых палаток, фанеры и брезента.
Штаб Донского корпуса организовал для недоучившихся казаков общеобразовательные курсы, на которых с удовольствием преподавали офицеры с университетским образованием.
Была организована учёба на офицерских курсах при Атаманском училище. Обучение на них проходили в основном те, кто в годы Гражданской войны стремительно прошёл путь от рядовых казаков до подхорунжих, а то и до есаулов, а военного образования никакого не имел. Таким вот образом повышался, как писали в послужных списках офицеров, их образовательный ценз.
Для основной массы казаков, помимо ежедневных занятий в выходные дни, организовывались концерты, певческие праздники и спортивные соревнования. На склоне горы по вечерам был организован просмотр кинофильмов, или, как тогда называли, «синематографа».
9 мая 1921 года (по старому стилю), в день перенесения мощей Святого Николая Чудотворца и в память основания ордена Святого Николая, на плацу около Мудросского залива состоялся парад всем частям Донского корпуса. Было собрано до пяти тысяч донских казаков.
В этот день Лемнос чествовал своих героев, в том числе и гундоровца, кавалера ордена Святого Николая Чудотворца Гусельщикова Андриана Константиновича.
Распущенные знамёна, красивые полковые и сотенные значки, белые ряды войск при великолепной солнечной погоде представляли красочную картину.
Перед войсками был отслужен благодарственный молебен и сказаны речи. Командование ухитрилось в этот праздничный день устроить усиленный обед. Это было последнее построение донских казачьих частей в полном составе. Больше они никогда вместе не собирались.
22 мая 1921 года 2-я Донская дивизия была сведена в один Донской гундоровский георгиевский полк, предназначенный к отправке в Болгарию на работы. Гундоровский полк, а также влившийся в него 8-й Донской казачий полк решили свои боевые знамёна передать на хранение, вплоть до возрождения этих полков, Атаманскому военному училищу.
Знамёна после парада, по случаю убытия гундоровцев, были торжественно перенесены и сданы училищу.
По этому поводу был отдан приказ по училищу:
«Атаманцы! Бывшая наша славная 2-я Донская дивизия, сведённая ныне в один гундоровский полк, в самые ближайшие дни временно отделяется от корпуса и уходит на мирные работы в Болгарию.
Но душой и сердцем эта бессмертная дивизия будет с нами, и в знак постоянного своего единения со своими братьями она оставляет здесь свои старые знамёна. Этим знамёнам – более 350 лет. Под этими знамёнами шли пo Сибири, Европе и России доблестные Донские полки с нашими вихрь-атаманами. Эти же знамёна водили к победам и наших отцов, братьев и сыновей.
Это дорогие, овеянные духом и славою побед святыни нашего Дона. Жить, хранить и идти за ними – честь для каждого из сынов старика-отца Дона Ивановича. И эта честь выпала отныне вам, атаманцы.
К полученным знамёнам назначаются:
К знамени Донского гундоровского георгиевского полка – знаменщик 3-й сотни портупей-юнкер Кудинов Павел, ассистентом – той же сотни портупей-юнкер Тарановский Леонид».
Утром 23 мая 1921 года на рейдe Мудросского залива показался турецкий пароход «Решид-паша», на который и был погружен гундоровский полк.
Слышались весёлые казачьи песни. Сотенные колонны, одна за другой, нагруженные своим скарбом, двигались к пристани. Это были первые ласточки отъезда казаков с проклятого ими Лемноса.
Офицерам полка было объявлено, что тем, кому не хватило офицерских вакансий, разрешено остаться, только на положении рядовых. Все остальные могут перейти на положение беженцев. Из состоящих в полку заштатных 206 офицеров 191 подал рапорт об оставлении в полку. Генералу Коноводову Ивану Никитичу был подан такой рапорт от подъесаула Сивоколенова:
«Сим доношу, что меня совершенно не волнует то, что ожидает меня в связи с новым переформированием, буду ли я на командной должности или же в положении рядового… Я готов оставаться рядовым, и я честно сохраню свою преданность казачьему войску».
На острове Лемнос из-под пера полкового писаря вышел приказ № 1 от 22 мая 1921 года. В параграфе первом в нём говорилось:
«С 22 мая сего года Донской гундоровский георгиевский полк в составе двух дивизионов по 4 сотни в каждом полагать сформированным. С такового числа я и вступил в командование полком.
Основание: Приказ Донскому корпусу от 18 мая 1921 года № 87, параграф 2.
Объявляю сим список командного состава и должностных лиц полка:
Штаб полка:
Полковой адъютант Генерального штаба генерал-майор Бородин.
Начальник хозяйственной части полковник Неживов.
Казначей полковник Никишин.
Полковой врач – статский советник Степанковский.
Полковой священник отец Михаил (Шишкин).
Штаб 1 дивизиона:
Командир дивизиона генерал-майор Коноводов.
Дивизионный адъютант подъесаул Краснянсков.
Первая сотня:
Командир сотни полковник Усачёв.
Младшие офицеры:
Войсковой старшина Недиков.
Войсковой старшина Бойцов.
Войсковой старшина Фетисов.
Войсковой старшина Беликов.
Вторая сотня:
Командир сотни полковник Ермолаев.
Младшие офицеры:
Полковник Рябов.
Войсковой старшина Герасимов.
Войсковой старшина Зенцев.
Войсковой старшина Белоусов.
Третья сотня:
Командир сотни полковник Аврамов.
Младшие офицеры:
Полковник Болдырев.
Войсковой старшина Кондрашов.
Войсковой старшина Аверьянов.
Войсковой старшина Дробов.
Четвертая сотня:
Командир сотни полковник Гаврилов.
Младшие офицеры:
Полковник Воронов.
Полковник Наумов.
Полковник Зеленков.
Полковник Посохин».
В командование полком вступил генерал-лейтенант Гусельщиков Андриан Константинович. Для него командирский круг замкнулся. В чине войскового старшины формировал этот полк Андриан Константинович в апреле восемнадцатого и в чине генерал-лейтенанта снова принял командование им через три года. Как тогда казалось самому Гусельщикову, и подчинённым ему офицерам и казакам, всё это было ненадолго, и совсем скоро предстояло возвращение на родную землю.