– Николай Максимович, а почему вы все-таки согласились стать ректором, учитывая, что административная работа для вас была не близка?
– Я понимаю, что мир создан так, что если ты не управляешь деньгами, если ты не управляешь процессом, ты ничего в творчестве сделать не можешь. А я же хотел заниматься творчеством.
Я всегда добивался свободы. Я всю жизнь занимался профессией, в которой ты должен сделать все точно по закону, так, как полагается. Да мне надоело.
– «Не хочу больше».
– Не хочу. Я хочу шалить.
– А теперь, кстати, в статусе ректора. Вы в любом случае, мне кажется шалите, ну, можете себе позволить в каких-то границах.
Вот если бы вдруг вы оказались в Академии русского балета под руководством ректора Цискаридзе, как бы вы себя чувствовали и как бы вы оценили работу этого самого ректора?
– Ну, я бы вам хотел сказать, – я бы мечтал о таком ученике. И я сейчас понимаю, почему я был любимчиком у всех своих педагогов по профессии. Это прежде всего мозги. Я был очень погружен мозгами в то, чем занимался. Я был увлечен этим, я был то, что сейчас принято называть ботан...
– Ботан балета.
– Я был ботан, безумный ботан. Тогда, в наше время, было такое слово – фанат. Вот меня все время дразнили «фанатом», но помимо моих способностей физических к этой профессии я еще был очень погружен мозгами в нее.
Мне не надо было никогда говорить: Коль, не забудь взять с собой нитки на спектакль, грим, что надо проверить костюм. То, чем я занимаюсь со своими учениками постоянно. Я им говорил год – купите молочко для снятия грима, купите молочко для снятия грима. Год! Я год терпел. Потом пошел сам купил, всем раздал, только тогда они стали снимать молочком это.
– И что говорят те самые ученики, которым вы купили молочко? Как про своего ректора про вас?
– Не знаю, это сложно сказать. Вот у нас, когда я учился, был потрясающий директор, Софья Головкина, она была очень живая женщина и очень нестандартно реагировала на наши шалости. Иногда матом могла так дать, тет-а-тет, естественно, а иногда поругаться демонстративно, как полагается – по-коммунистически.
А вообще, когда надо воззвать детей к совести, конечно, я пытаюсь немножко найти нестандартный подход, потому что с нынешней молодежью надо иначе. Они мыслят по-другому. Я компьютер увидел, когда мне было 35, а они родились с компьютером. В моем детстве игра «Ну, погоди», где волк яйца собирал – это был верх.
– Великолепная игрушка была, правда. Сейчас по ней тоскуют, ностальгируют.
– Да никто по ней не тоскует, просто примитивней нельзя себе ничего представить. А у современных детей совсем другая жизнь.
У нас был один парень бесподобно красивый и способный мальчик. Но его все считали немножко глупеньким, а он просто... Ну как сказать, он не хотел читать Пушкина, он не хотел какие-то такие стандартные вещи делать. Ну, я как-то пошутил с ним на репетиции, сказал про хоббитов что-то – и вдруг он меня так интеллигентно поправил. Он сказал: Николай Максимович, вы не правы, там так-то, так-то.
Я после репетиции с ним поболтал об этом. И я понял, что он эту сагу Толкина знает так, как мы знали Пушкина. Я понял, что он просто любит эту фэнтези-литературу и она не плохая, просто другое дело, что мы привыкли, что надо сначала прочитать классику и так далее. И я понял, что если я не буду интересоваться, а чем дети по-настоящему сегодня живут, то я в итоге не буду доходить до их мозга.
Я терпеть не могу, когда с человеком, с любым разговаривают не на равных.
Мы на самом деле, чтобы вам было понятно, по закону оказываем услуги и театр и школа. И очень многие к Путину обращаются на разных совещаниях, что это безобразие, но с юридической точки зрения он абсолютно прав. Он как юрист отвечает сразу, что это нельзя менять, потому что действительно, когда вы оказываете услуги, есть права потребителя и права «продавца», это правильно, просто с точки зрения юридической.
Но вы понимаете, если человек, который принес знание, он неинтересен... Я всегда вспоминаю, каких педагогов я любил больше, хотя я был отличник, я еще раз говорю, я был ботан, потому что мама просто заставляла. И я любил тех педагогов и тех людей, которые приносили знания, кто был живой. Может, они говорили очень заумные вещи, но они были живые, они были настоящие. Они могли и поругаться, и посмеяться, и анекдот рассказать.