О предании останков земле. В конкретных условиях Балкарии это был переход от склеповых захоронений (в которых тела усопших укладывались прямо на полу) к погребениям в простых грунтовых ямах или каменных ящиках, известных здесь с глубокой древности, а в аланскую эпоху существовавших параллельно со склепами. Однако по признанию самой Л.Г. Нечаевой, содержащемуся в одной из ее предшествующих работ, [52] в Балкарии этот процесс был завершен уже где-то в VII-VIII вв., и связан был вовсе не с исламизацией, а с инфильтрацией в горы тюрок. Констатация не совсем точная – склепы встречались и много позже. Но тенденция налицо и она никоим образом не связана с исламом. И хотя этот «переходный период» затянулся на ряд столетий (см., напр., Усхурский склеп), важно отметить, что он обрел глобальный характер, т.е. затронул все слои населения. В том числе и феодальные круги: выше уже говорилось неоднократно, что типы могил внутри мавзолеев полностью совпадают с локальными особенностями общесельских некрополей в том или ином районе Балкарии.
Далее, о значимости эпитафий в вопросах генезиса усыпальниц. Логика автора здесь предельно проста: раз все эпитафии мусульманские, и раз все они относятся к XVIII столетию, то значит и «все архитектурные разновидности» мавзолеев появились в XVIII веке вместе с исламом. Но, как мы уже видели выше, такая логика совершенно не приемлема в отношении прямоугольных гробниц; в таком случае, где же уверенность, что по эпитафиям можно судить о времени появления граненых усыпальниц? Конечно, уверенности нет и быть не может. Иначе невозможно понять, например, каким образом на стенах «мусульманской» 8-угольной усыпальницы могли оказаться изображения двух огромных крестов? [53] Непонятно также, почему эпитафии имеются далеко не на всех мавзолеях, хотя многие из них были рассчитаны только на одно захоронение? Совершенно очевидно, что они были выстроены еще до того, как вместе с новой религией – исламом – появилась и письменность.
Если под мавзолеями подразумевать не «архитектурный», а только социальный смысл термина, то, судя, например, по усыпальнице Камгута, они появились не в XVIII-м, а где-то уже в начале XVII века, если не раньше. Очень сомнительно, чтобы к тому времени ислам столь прочно утвердился в среде феодальной знати Балкарии; ведь даже исламизацию Кабарды Л.Г. Нечаева приурочивает к XVIII веку. В работе И.М. Мизиева, на которую Л.Г. Нечаева неоднократно ссылается, об этом говорится вполне определенно: XVI-XVII вв. – время полного и окончательного возобладания феодализма. Это получило отражение в таких зримых явлениях, как перенос феодальных резиденций из неприступных горных высот в долины [54]. В сфере погребальной обрядности подобным изменениям соответствовала «персонификация» монументальных надгробных сооружений, превращение их из коллективных усыпальниц в мавзолеи.Последний из рассматриваемых нами тезисов – о технологии строительства мавзолеев – способен ввергнуть в состояние шока даже неискушенного читателя. В самом деле, как можно всерьез говорить о незнакомстве горцев с кладкой камней на растворе вплоть до XVIII века, если в работе И.М. Мизиева, к которой автор постоянно аппелирует, говорится нечто совершенно обратное? И говорится вполне обоснованно, если учесть, что первые укрепления, сложенные на растворе, появились в Балкарии никак не позже XIV столетия.
Но это еще куда ни шло. Недоумение вызывают понятия автора «о полном блеске и расцвете ... мастерства» [55] тех загадочных пришельцев с Востока, которые по окончании строительства мавзолеев оставили незаполненными довольно глубокие пустоты на стенах от бревен опалубки, а в ряде случаев ... не удосужились демонтировать даже саму опалубку (!). Конечно, будь Л.Г. Нечаева более последовательна в своих суждениях, она не преминула бы приписать «мусульманским» мастерам также и строительство, например, сванских башен, в которых неразобранные опалубки были обычным явлением.
Настаивая на версии экзогенности многоугольных гробниц, Л.Г. Нечаева сочла за благо воздержаться от поисков их исходных форм в странах мусульманского Востока. Этот пробел с лихвой восполнен ее последователями, а отчасти и предшественниками. Так, в 1949 г. К.Э. Гриневич пытался «выводить» их из Крыма, а в последние десятилетия особую популярность обрела версия из азербайджанского происхождения. [57] Однако эти направления поиска обусловлены не столько спецификой самого материала, сколько поверхностными ассоциациями и весьма приблизительным внешним сходством сопоставляемых объектов. Вопреки утверждениям отдельных авторов, ни в Крыму, ни в Азербайджане нет ни одной (!) абсолютной аналогии усыпальниц типа Фардыкских, а версия о центральнокавказских гробницах как «упрощенных» дериватах азербайджанских или крымских бездоказательна по существу. Единственная параллель – полигональность плана – дает основание констатировать лишь «точку соприкосновения», но если в интересующем нас вопросе исходить только от нее, то прототипы гробниц можно найти чуть ли не в любой точке земного шара.
К сожалению, объем и структура главы не позволяет завершить приведенный экскурс хотя бы простым перечнем других, не упомянутых здесь, противоречий и курьезов. Но общее впечатление таково, что не лучшая из укоренившихся в кавказоведении тенденций – увлечение внешним фактором в вопросах культурогенеза – в случае с рассматриваемыми памятниками доведена до полного абсурда. Энтузиазм и чудеса эрудиции, проявляемые порой в поисках их экзотических прототипов, конечно, впечатляют. Но мне эти изыски все больше напоминают стрельбу из пушки по воробьям. Пора бы, кажется, понять, что речь у нас идет не о Парфеноне на склонах Эльбруса и не о Тадж-Махале в Чегемском ущелье, что проявление локального своеобразия в столь непритязательных по облику постройках вполне возможно и без подсказок со стороны.
Похоже, однако, что сама мысль о такой возможности внушает сторонникам «мусульманской» концепции суеверный ужас. Иначе чем же объяснить столь упорное игнорирование ими факта, имеющего для решения затронутой проблемы решающее значение? Речь, в частности, об особенностях локализации многоугольных мавзолеев. Ведь еще А.А. Иессеном было отмечено, что в основной своей массе они сконцентрированы в Балкарии и Кабарде, что вне этого ареала они единичны и встречаются только в сопредельных с ним районах. [58] И если они действительно появились под влиянием Крыма или Азербайджана, если они действительно являются следствием исламизации, то закономерно возникает вопрос: а почему их нет на промежуточных территориях? Разве процесс исламизации не коснулся Дагестана, Чечни или Адыгеи? Или же на всем этом пространстве не нашлось ни одного феодала, желающего последовать примеру «знатных мусульман Востока», и увековечить память о себе в монументальной усыпальнице? Ответ может быть только один: многоугольные усыпальницы Балкарии – сугубо местного происхождения, а пресловутые «прототипы» Крыма и Азербайджана не имеют к проблеме их генезиса никакого отношения.
Главная и единственная причина строительства мавзолеев в Балкарии – не конфиссиональная, а социальная. Наряду с такими памятниками средневековья, как замки и боевые башни, они представляли собой соционормативный компонент феодальной субкультуры. Все типы гробниц характеризуются единством строительного «почерка» и единством архитектурного стиля.
Зародившись на территории Балкарии, формы многоугольных усыпальниц оказали некоторое влияние также на зодчество соседних районов (за исключение Верхней Сванетии, где в силу социальных причин мавзолеи не строились вообще). Наиболее ощутимо это влияние в Кабарде. Нельзя не согласиться с выводом Л.И. Лаврова, считавшего, что «появление мавзолеев у кабардинцев в конце XVII века правдоподобнее рассматривать как результат усиления культурного контакта кабардинцев с соседними горскими народами и в первую очередь с балкарцами». [59] Встречающиеся иногда попытки пересмотреть это положение [60] откровенно наивны, тем более что исходным пунктом суждений служит в них все та же теория крымских прототипов.
Отрицать роль ислама в интересующем нас контексте целиком и полностью, конечно, нельзя. Но, на мой взгляд, она состояла вовсе не в том, в чем ее принято видеть. Скажем, строительство мавзолеев в Кабарде действительно приходится преимущественно на время исламизации (хотя отдельные случаи могли иметь место и раньше). Однако, вопреки мнению Л.Г. Нечаевой – и это важно подчеркнуть – оно знаменовало собой не переход к каким-то «исламским» формам погребальных сооружений, а, прежде всего альтернативу заведомо языческой традиции погребения в курганах. Поэтому типы каменных гробниц не имели существенного значения.
Несколько иначе обстояло дело в Балкарии. Здесь доисламское прошлое ассоциировалось не с курганами, а с прямоугольными наземными гробницами, о сходстве которых с христианскими церквушками и часовнями уже говорилось выше. Судя по материалам Фардыка, первых неофитов из числа таубиев, принимавших ислам пока еще формально, из конъюнктурных соображений, это сходство не очень уже и беспокоило. Их хоронили рядом с сородичами в выстроенных ранее прямоугольных кешене. Но со временем все же намечается тенденция к более широкому, чем в XVII веке, распространению «нейтральных» по происхождению 8-угольных усыпальниц. За исключением лишь одной, последние на Фардыкском некрополе локализованы обособленно от прямоугольных, и, судя по эпитафии у гробницы №9, построены позже всех остальных.
И последнее. Вполне возможно, что элементы сходства круглых и граненных мавзолеев с подобными постройками в тюрко-монгольских (а не «мусульманских») регионах действительно неслучайны. Неслучайны – вовсе не в том смысле, каком это нам пытаются внушить. А только в том, что ввиду заметной роли кочевников в этногенезе балкаро-карачаевцев здесь не исключена и вероятность конвергентных совпадений в закономерностях эволюции народного зодчества. Одной из таких закономерностей, более или менее глобальных в пространстве и времени, было преобладание круглых и многоугольных в плане построек, реликты которых сохранялись еще многие столетия после полной и окончательной седентаризации номадов. В частности, надгробные сооружения с подобной планировкой никогда не были редкостью для тюрок. Некоторые исследователи склонны связывать зарождение этой традиции с древним обычаем оставлять на месте захоронения кибитку или юрту покойного. [61] Так это или нет, но почти во всех указанных регионах – и в Азербайджане тоже – историки идентифицируют исходные формы многих мавзолеев именно с разновидностями кочевнического и «посткочевнического» жилища. [62] В том числе – и с многоугольными срубами, единичные образцы которых фиксировались в Балкарии и Карачае еще в XX столетии. [63] Являются ли граненые мавзолеи типа Фардыкских дериватами таких жилищ, или они восходят еще к тем «остроконечным домикам», о которых в начале XIII в. писал Рубрук, пока трудно сказать. Совершенно бесспорно только то, что в народном зодчестве Балкарии они глубоко самобытны, и никоим образом не обязаны своим происхождением влияниям извне.
© Батчаев В. М. "Балкария в XV — начале XIX вв.", 2006 г. — 190 стр.