«В доме восемь дробь один
…
Жил высокий гражданин…».
— Мама, а что такое «дробь»? — спросил я, после долгих и безуспешных попыток отгадать загадку. Загадки, конечно, не было — было незнание, препятствие неодолимое, как ни старайся — но откуда узнать, что ты не знаешь чего-то, чего не знаешь? Может быть, просто догадаться не можешь? Слово знакомое, дробь, или барабанная дробь, например. А вот восемь дробь один?
Но это было позже. Сначала было волшебство — буковки как-то сами собой слились в слова, и я прочитал свои первые в жизни строки. И я помню, как… Да что говорить, все и так знают, что такое волшебство. Это не фокус, не какое-то невероятное событие, и даже не чудо. Чудо — это нечто возможное, но настолько маловероятное, что глаза не хотят верить.
Волшебство может быть и тогда, когда ничего невероятного не происходит. И даже когда ты ждёшь, когда оно произойдёт, и оно происходит. Когда ты открываешь книгу, начинаешь читать — и чувствуешь волшебство. Или когда слушаешь музыку, и она тебя захватывает, и ты тянешься туда, куда она зовёт, и вот-вот, кажется, ты попадёшь в те сферы, где есть ответы на все вопросы, где непугаными стадами бродят смыслы всего — жизни, смерти, бытия, небытия и прочих неизъяснимых, но таких притягательных вещей. И ты никуда не попадаешь, конечно, но ощущение волшебства от этого не исчезает.
Вся жизнь наполнена волшебством. Только оно заглушается суматохой простого бытия, шумом и гамом повседневности, суетой и разговорами окружающих тебя людей.
Но вот ты открываешь книгу, отрешаешься от внешнего мира, и начинается волшебство. Или не начинается! Это и от книги зависит, и от тебя, и от того, что вокруг. Я не могу читать на природе — не чувствую волшебства книги. Волшебство природы сильнее волшебства книги. И я не чувствую волшебства музыки в концертном зале — его побеждает чёрная магия толпы, сидящей в зале.
Шесть часов утра. А я ещё не спал, шесть часов ворочался в постели, собирал и разглядывал осколки и отблески волшебства, встреченного в книгах за всю свою жизнь. Как скупой рыцарь, пересчитывал и любовался, и вот встал и начал писать эти мемуары. Нет, я не страдаю бессонницей. И мне никто не мешал спать — никого рядом не было, никто не храпел. Но как раз поэтому я и не смог уснуть — мои драгоценные спутники жизни и соседи по однокомнатному ковчегу, расположенному на четвёртом этаже ветхой хрущёвки, меня покинули. Слава богу, не совсем — уехали дней на десять в деревню, к родственникам. А я остался. Мне лень, и вообще, я не люблю гостить у родственников, тем более у родственников жены.
И вот, когда никого рядом, никто не посапывает и не ворочается — не спится, хоть ты тресни! А мысли бегают, как резвые лошадки. Куда хотят, туда и побегут, и никто их не останавливает. В такой полудрёме, когда и сознание не спит, и подсознанию делать нечего — возникает это состояние, которое можно назвать вдохновением, и сами собой приходят в голову ответы на вопросы, которые даже и не возникают на трезвую голову. И на те, которые возникают, но остаются безответными.
И вот я вдруг я понял, почему я перестал читать книги. А я перестал. Иногда приходится об этом говорить, когда просят или советуют что-то почитать. Чувствую при этом некоторую неловкость, вроде получается, что я этим немного бравирую — мол, какой я умный! Даже книги мне надоели, всё одно и то же повторяется.
А дело в том, что волшебство исчезло. Бывает, начинаешь что-то читать — и написано здорово, и интересно, а нет этого ощущения волшебства, которое происходит или должно произойти. И взгляд начинает всё быстрее бежать по строчкам, и вот уже чувствуешь, что написанное пробегает мимо сознания, слова не складываются в мысли, становится скучно — и всё, книга закрыта без всякого сожаления.
А когда-то было совсем не так. И вот об этих временах я и хочу рассказать. Когда в книгах было волшебство. Не во всех, конечно. Но во многих.
Многое я забыл, а то, что помню — помню не точно. И я не буду искать в интернете точных цитат, названий книг и авторов. Буду описывать воспоминания такими, какие они сейчас. Что помню, то и помню. Это и есть осколки, блёстки того волшебства, которое я чувствовал, когда читал.
Итак, моя первая книга — про дядю Стёпу. Волшебные начальные строчки я помню — первую и третью, вторую забыл. От остального ощущения волшебства не осталось. А что мне читали вслух до дяди Стёпы — не помню. Кажется, читали мои старшие братья, они меня учили всему. Представляю, какие у них были физиономии при этом — смесь скуки, нежелания и вынужденного согласия выполнить указание мамы. Мама была у нас командир, то есть глава семьи.
А вот на ночь мне не читали сказок. Помню смутно, как мама иногда пела какие-то колыбельные песенки. Наверно, это было тогда, когда я болел.
Вот моё первое чёткое воспоминание, связанное с книгами. Я один в комнате, лежу в кровати. Темно, меня уложили спать. А в соседней комнате, где собрались все остальные — светло, и оттуда через закрытую дверь — моя кровать рядом с дверью — доносится мамин голос. Она читает вслух моим старшим братьям. Её сменяет отец. Это чтение происходит каждый день, строго по расписанию. И меня гложет зависть, и не даёт заснуть. Вот она, настоящая жизнь, совсем рядом, через дверь! И мне туда путь закрыт.
Но выход есть, он простой и очевидный. Я кричу, или стучу в стенку — не помню. Приходит мама, и я заявляю, что хочу на горшок. Мама видит меня насквозь — она, как потом выяснилось, экстрасенс. Но делать нечего — доказать, что я не хочу на горшок, она не может, и поэтому меня сажают на горшок, а горшок ставится у двери в комнате, где происходит чтение. Я счастлив! Сижу, слушаю, и тужусь — безрезультатно, само собой. Но надо же делать вид! Я сижу так долго, насколько у мамы хватает терпения. И слушаю. Вот это жизнь! Мои братья сидят со скучными лицами, на которых написано вынужденное смирение. И слушают. А читают им занимательные научно-популярные книжки по географии и ещё какие-то, не помню. Книги из серии ЖЗЛ. Вспоминается только один автор — Борис Житков. Остальные канули в забытье. Может быть, читались и художественные — но я этого не помню.
Я слушаю, мало чего понимаю, но я счастлив — я живу! Но недолговечно счастье, меня снимают с горшка, уличают в мошенничестве, и отправляют опять в тёмную комнату, в кровать, в ссылку. Этот фокус мне удавался с переменным успехом, не всегда. Но оно того стоило — рискнуть! А потом я подрос, и меня в принудительном порядке зачислили в ряды слушателей. И я тоже воротил нос, как это делали мои братья, изображал всеми возможными молчаливыми средствами нетерпение и протест против насилия. Потому что меня ждали совсем другие книги — приключенческие, конечно!