– Ты что здесь делаешь? – зашипела я, боясь повысить голос. – Это женский туалет!
– Если ты ещё не забыла, читать я умею, – хмыкнул Островский и направился ко мне.
Я замерла. Кролик перед удавом – это слабое сравнение всего, что я чувствовала. Да у меня ноги буквально к полу приросли.
– Что ж ты творишь, Бояркина? – поинтересовался Бодин голос у меня за спиной.
Я малодушно прикрыла глаза, потому что дышать стало резко нечем.
К счастью, он меня не касался. Но достаточно было того, что его дыхание шевелило волосы, а губы оказались аккурат возле уха.
– Я закричу! – жалко пролепетала я слабым голосом. Островский фыркнул.
– Можешь попробовать. Здесь прессы – на каждый квадратный сантиметр. Хочешь стать звездой? Так сделай это. И я заодно погреюсь в лучах твоей славы. Мне как раз софиты только на пользу. Будет мощнейший пиар-ход.
Он издевался. При этом нашёптывал всю эту белиберду прямо на ухо.
– Оставь меня в покое, Островский, – у меня получилось сказать это с достоинством. Даже голос не дрогнул.
– Да я вроде бы тебя и не беспокою, – в зеркале я увидела, как он демонстративно поднял руки, показывая, что даже не прикасается ко мне.
Он будто не понимал, что уже нарушил границы моего личного пространства и вторгся на территорию, куда пускать его я не собиралась.
– Тогда выйди и закрой дверь с обратной стороны. Это дамская комната и делать тебе здесь абсолютно нечего.
– Я выйду. Но перед этим ответь на один-единственный вопрос: что ты задумала, Бояркина?
Я уже не соображала, что он от меня хочет.
– В каком смысле? – попыталась взять себя в руки.
– Хорошо. Пойдём длинным путём, – благосклонно улыбнулся он и легонько подул мне на шею. Колени опасно дрогнули. Стоять, бойцы! Мама не приказывала сдавать крепость! – Что ты здесь делаешь?
– В туалете? – обезумевший мозг искал запасной выход, но уже готов был сигануть без парашюта.
– На выставке Белова, – уточнил Островский терпеливо.
– Картины смотрю? – пролепетала я.
– Значит, пришла приобщиться к искусству, – удовлетворённо пробормотал этот гад и, словно невзначай, коснулся губами мочки моего уха.
– Вот что, Островский, – усилием воли я заставила себя оторваться от зеркала и сделала поворот на сто восемьдесят градусов. – Не знаю, что ты себе напридумывал, но, уверяю: я пришла на выставку, а не за тобой гоняться. Слишком много чести. Сделай, будь добр, шаг назад и дай мне пройти. Меня ждут.
– Подождут, – сверкнули опасной синью Бодины глаза, а губы оказались в опасной близости от моих губ.
О, нет-нет! Только не это!