«Над Сахалином низко облака,
И я живу над сопкой спозаранку,
Показываю солнце рыбакам
И шлю его тебе на Якиманку.
В краю, где спорят волны и ветра,
Живут немногословные мужчины,
И острова, как будто сейнера,
В Россию возвращаются с путины…» Михаил Танич.
«Начальный миг Свободы, когда узник жмурится на солнце, как крот в оконце своей норы. Первые шаги ребенка прочь от родного дома. О этот миг Свободы!..» Джим Моррисон.
Остров Сахалин… Последнее время я много пишу о свободе. А еще о либерализме и либералах. Высказывая и свое отношение к последнему явлению. Привлекая на свою сторону классиков марксизма-ленинизма, которые тоже либералов не жаловали, считая их людьми бессмысленными и бесполезными, теми, с кем «каши не сваришь», не говоря уж про любой более или менее серьезный бизнес, серьезное дело. Приводя в своих статьях многочисленные иллюстрации сегодняшнего либерала, который кроме жалости и омерзения у нормальных, я имею ввиду, сильных, жизнелюбивых людей не вызывает.
Прежде всего, как показывает мой опыт и практика изучения человеческих отношений через сторителлинг, свобода, это не «доступность любых желаний отдельного человека или группы людей», но, «ответственность за разрешенные себе права». Эти права, как правило, выходят за рамки общепринятых и общеразрешенных. Поэтому за «свободой» сразу следует следующий этап социального развития – «власть». Либо не будет никакой свободы. О чем не многие задумываются. Но, сейчас не об этом.
Сейчас о свободе и острове Сахалин. Я уже писал, что наткнулся на произведение великого русского рассказчика Чехова «Остров Сахалин», до которого не многие поклонники Антон Палыча доходят в своей любви к писателю. Оно, это произведение, действительно, стоит особняком. Это… путевые заметки, в которых очень много публицистики и репортажа, очень много фактов и статистики. И очень мало историй, к которым читатель Чехова привык.
В 19 веке из этой территории Российской империи (было в истории острова и совместное владение им с Японией) решили сделать каторжную колонию. То есть развивать территорию, за счет ссыльных преступников. Естественно никто этим преступникам «особых условий» не создавал, а требования при этом предъявлял повышенные. И по строительству населенных пунктов и дорог между ними и по развитию сельского хозяйства в не самых приспособленных для этого условиях. Говоря простым языком, это был настоящий «земной Ад».
Но, это такой Ад, из которого есть надежда, хоть и очень маленькая, вернуться на землю. На материк. И во всех каторжанах эта надежда живет. А воплощают ее в жизнь не многие. Или те, кто пережил каторгу и обретя крестьянские права, имеет возможность беспрепятственного передвижения по всей территории Российской империи. Или беглые. И сложно сказать, в чем больше свободы, в способности пережить ад или в желании убежать из него.
В конце записок Чехова о Сахалине он пишет следующее: «Тоска по свободе овладевает некоторыми субъектами периодически и в этом отношении напоминает запой или падучую; рассказывают, будто она является в известное время года или месяца, так что благонадежные каторжные, чувствуя приближение припадка, всякий раз предупреждают о своем побеге начальство…» Это, наверное, лучшее и самое ясное, что можно было сказать о свободе.
