В Старом Москинске поезд стоял всего минуту.
Да и простой он больше, я бы точно так же, наскоро попрощавшись с говорливым попутчиком, пулей бы выскочила из вагона. Пять часов бездействия в душном вагоне стали для меня настоящей пыткой.
Быстрым шагом пересекла платформу и вышла из бетонного здания вокзала. На улице оказалось премерзко. Тусклое серое небо низко висело над крышами домом, словно на дворе не май, а глубокая осень. Холодный ветер теребил грязные листья деревьев, на тротуарах виднелись болотистые пятна луж. Воздух настолько пропитан угольной пылью, что защипало глаза. А я уже успела отвыкнуть от промышленных кварталов с фабриками и мастерскими, отравляющими воздух своими дымами.
Пригород, где располагалась закрытая территория колледжа биомагических искусств не была похожа на Старый Москинск. В удалённой от города и затерянной в междугорье, в ней не существовало нищеты и мусорных отбросов, не было попрошаек и бездомных. В колледже даже из отходов извлекали вторичное сырьё, которое можно было использовать в исследовательских лабораториях. У студентов была крыша над головой и полное обеспечение, а во внутреннем дворе, благодаря усилиям садовников-роботов, росли плодовые деревья. Наши занятия строились таким образом, что после первого семестра мы уже владели несколькими магическими защитными приёмами – специальным заклинанием могли сбивать простейших сущностей со своего следа, знали заговоры, открывающие самые сложные замки, да и много других хитростей, которые обычному человеку ни за что самостоятельно не постичь. Но я сильно сомневаюсь, что всё это защитит меня сейчас здесь.
Я приподняла воротник болоньевого плаща. В два часа дня есть шанс заплатить за конный экипаж не такую высокую цену, как извозчики будут требовать к вечеру. Хотя сейчас я готова была отдать не три или даже четыре доли, а все имеющиеся у меня семь эйри, только бы скорее оказаться дома.
На площади перед вокзалом, как всегда толкотня. Я начала протискиваться между толпящихся грузчиков с тележками к свободному экипажу, запряжённому одной лошадью. Тут меня окликнул мужской голос, и я оглянулась. Перепрыгивая через лужи и лавируя между людьми, ко мне бежал пан Поплавский наперевес с моим саквояжем из потёртого коричневого кожаного заменителя.
— Ну что же вы, барышня, — произнёс педагог с тяжелой одышкой. — Вещи в вагонах забываете. Вас проводить?
Я прикрыла на мгновение глаза. Голова не соображала. Бросив что-то вроде «благодарю, не стоит», взяла из его рук свой саквояж и поплелась дальше.
Наняла двуместный экипаж с откидным верхом. Заверила кучера, что поездку оплачу по тарифу. Закинула саквояж и залезла следом. Куда же мне ехать? Призрачное ощущение, что родители ждут меня дома и, стоит лишь заявиться на порог, кинутся меня обнимать, никуда не делось. Только вот в письме чётко сказано, что мастерскую и нашу квартиру опечатали, и попечителем мне назначили тётушку Ойле, папину родную сестру.
Не узнав собственного голоса, назвала адрес тётушки Ойле, но тут же передумала, и проговорила улицу и номер дома, где прожила всю свою жизнь – Богоявленский переулок, дом шестнадцать. Меня отбросило к спинке сиденья – лошадь тронулась и, набирая ход, весело застучала по разбитой брусчатке копытами. Я поглубже забилась в коляску, сунула руки в карманы плаща и уставилась в спину извозчика.
Экипаж следовал по Народной авеню. Улицу эту я знала хорошо – здесь располагался типографный дом, в котором мама служила литнотипистом, так что я заблаговременно отвернулась и даже прикрыла глаза. В воображении тут же возникли строчки из злосчастного письма, которое я еще в поезде сунула поглубже в кожаный саквояж: «За нарушение Высочайших Империалистических Актов в отношении Амбросимова А.Р. и Амбросимовой Б.Я. применена высшая мера наказания».
Высшая мера наказания. Заниматься биомагией в Москинске действительно можно только по специальной лицензии, следит за этим особый отдел тайной полиции. Суровые жандармы в начищенных медных касках, с серебряными угольчатыми шевронами на рукавах, ходят парами и вынюхивают, всё, что кажется им подозрительным. Но в моих родителях ровным счетом ничего подозрительного не было. Это самые честные и порядочные люди, которых я знаю.
Экипаж остановился возле нашего подъезда. Кучер взял пять долей. Не так уж и мало, но с вещами через весь город, я бы добралась только к поздней ночи. Подхватила с пола саквояж и спрыгнула на землю.
Парадная дверь открылась, и из подъезда показался Альберт, сосед со второго этажа. В лоснящейся, словно вымазанной жиром, кожаной коричневой куртке. Видеть мне никого не хотелось, и я резко отвернулась. Подождав с минуту, пересекла тротуар, потянула на себя разболтанную старую дверь и оказалась в подъезде. От стен с облупленной зелёной краской и кафельного пола потянуло знакомой сыростью.
Поднялась на третий этаж. Одиннадцатая дверь направо, обтянутая красным дерматином. Толстые мухи, пытаясь вырваться на свободу, жужжат у запылённого окна. Всё как всегда… Словно утром вышла из дома – если бы только не крестом приклеенные на красный дерматин жёлтые предупреждающие полосы. Я подошла вплотную к двери. Знала, что мне никто не ответит, но я постучала. Бросила саквояж на затёртые коричневые плитки кафеля и начала тарабанить кулаками. Ужасно пожалела, что при отъезде в колледж оставила свои ключи дома. За спиной щёлкнул замок.
— Мон? — послышался сзади чуть хрипловатый голос.