Глава третья
— Ты сама придумала себе такие волосы или мама?
— Мама. Она была как ты, я первый Абсолют в роду. У меня ее глаза.
— У твоей мамы были фиолетовые глаза?
— Нет конечно, не говори со мной как с дурочкой. Она подарила мне рисунок радужки своих глаз. Она говорит, что смотрит на мир через мои глаза.
— Ты общаешься с ее конектомом?
Конечно, каждый день. Ты ей понравился, она сказала, что у тебя грустный взгляд, значит ты ещё живой. Я хочу стать как ты и она. Но я не понимаю как. Куда ты? Завтра побегаем?
Тарас вышел из пряничного домика и побрел к себе. Прошлой ночью он снова ходил в котельную, чтобы пересматреть пустое воспоминание из кофейни. Он знал, что ничего не найдёт, но перемотка того дня, помогала ему поймать нужную волну. Он сидел на полу, курил, пил виски и трогал запястье на котором лежала рука нереальной женщины. Жуткие ультрафиолетовые глаза экраны не выходили из памяти.
Тарас стал пересматривать каждый свой сон, в попытках найти в них нечто, имеющее отношение к случившемуся. Он выделил три странных сна, которые, каким-то образом напоминали ему события в кофейне полугодовой давности. Ни женщины ни ее глаз в этих снах не было, но были похожие ощущения, которые эти глаза вызывали.
В первом сне, он стоял на краю каньона в котором вырос. Время было невозможно определить. Небо было ночным, а солнце казалось мощнее и беспощаднее нашего обычного солнца. Оно светило рентгеновскими лучами, испепеляло душу и обжигало холодом тело. Тарас чувствовал, что ему нужно идти на другую строну каньона. Он был смущён и напуган. Рядом было много людей, все они шли, по мосту, которого не было. Мост не был невидимым, он как будто не существовал в понимании Тараса, а для тех, кто по нему шёл, он точно был. Тарас смотрел, как красивые счастливые мужчины, дети и женщины наступают на пустоту, но не мог последовать за ними.
Следующий #сон был настоящим кошмаром. Тарас лежал на белом песке. Ему было холодно изнутри, снаружи его окутывала ярко белая мгла, как будто солнце перемешалось с небом и поглотило землю. Терасс чувствовал, что жидкая жизнь из него испаряется. Пустой белый #свет проникал сквозь кожу высушивая то, кем он являлся. Он видел, с небольшой высоты, как его побелевшее тело лежало надвигаясь, будто замороженное. Он видел, как проходит время, меняется #океан, на берегу вырастают и умирают деревья, а его тело лежит и с ним ничего не происходит. Он не умер, но и не был живым, тело было тяжелым как камень и не отпускало его. Он ничего не мог с этим поделать. Он был заперт внутри себя навечно.
Третий сон был про Лину. Она была в белом платье, похожем на тонкую сорочку, босая. Она была живее живых. Ее простые карие глаза и губы были идеальным сочетанием текстур, цвета и материала. Ее кожа пульсировала, можно было разглядеть каждый капилляр, каждый волосок. Пряди падали на плечи, извиваясь в красивых плавных движениях, словно струи медленной воды. Лина шептала Тарросу на ухо что-то очень важное, но он не мог разобрать, что именно. Слова казались понятными, даже знакомыми, а смысл был недосягаем. Лина то держала его за руки, то прижималась к его груди, как-будто подслушивала #сердце. Он старался ее понять, из-за всех сил старался, но не мог. В конце концов она перестала говорить. Раздался щелчок и ее не стало. Щелчок был не звуком, он был видимым, осязаемым, материальным. Сон закончился. И в этот же момент все пережитое перестало существовать.
***
— Я оттолкивал ее от себя, тряс, просил говорить по английски, но она не унималась. Потом все исчезло.
— Мы все потеряли своих жён Таррас, эти сны никуда не денутся. Пока ты не забудешь, что значит быть человеком.
— Ты говоришь, то что я и так понимаю. Я к тебе не за этим пришёл. Я пришёл к тебе, чтобы ты поделился со мной сокровенным. Я знаю ты тоже этим занимаешься. Ты носишь в себе человеческие #воспоминания в своих аналоговых мозгах. У тебя есть что-то для меня. Я имею право на это. Я твой друг три столетия, я тебя сосаться научил, забыл? Все твоё уже давно мое.
Помнишь, ты рассказывал мне про то, как брал дочку на #маяк, когда Кира ещё мелкая была? Сейчас покажу, секунду...
Терасс принялся ворочить глазными яблоками с только ему свойственной скоростью, пролистывая миллионы обложек.
Вот оно, твоё воспоминае. Смотри, ты тут с ней, что она тебе говорит? Найди у неё этот день. Она что-то говорит, что мне очень нужно.
— Тарас хватит! Я не хочу на терапию из-за тебя снова загреметь. Ты все время думаешь только о себе. Люди доверяют тебе, делятся своими воспоминания, а ты с ними что делаешь? Что тебе спокойно не дрочится, как все нормальным людям? Ах да, ты как бы выше всего этого, ты у нас особенный Бог! Ты борец за истину. А я тебе скажу, как есть Тарас, никакой ты не борец, ты просто наркоман, ты коллекционируешь чужие страхи, питаешься ими. Ты ментальный ананист.
Ты хоть задумывался зачем ты собираешь наши воспоминания? Ты наши воспоминания не просто носишь в себе, ты ждёшь, когда настанет подходящий момент, чтобы рассказать всем и каждому о наших страхах, не заботясь о том, сколько бед и боли это причинит. Ты и правда не такой, как все, ты гораздо хуже. Ты пожираешь эмоции других людей, высасывааешь концентрат из их жизней и шьёшь из этого добра ласкутное покрывало, выстраивая какой-то свой субъективный узор, — Манделу Тараса Маккены.
Ты подгоняешь жизнь под первобытные верования. У тебя профессиональная и химическая деформация. Но, знаешь, что я понял о тебе? Без того, кого ты подсадил на иглу общения с тобой о якобы главном — ты никто, пустое место. Ты сам ничего не можешь Тарас. Ты просто трёхсотлетний, очень умный и опытный пиздабол.
Все как-то живут, чем-то занимаются, а у тебя ничего не выходит, не так ли? А знаешь почему? Потому, что #жизнь гораздо проще, чем тебе хотелось бы думать. Ты пытаешься разгадать загадки, которые сам выдумал.
Зачем? Сказать тебе зачем? Потому, что ты обычный эгоист, который вместо того, чтобы смериться и жить, как нормальные люди, из кожи вон лезит, пытается всем и каждому доказать, что он непризнанный гений! Да всем на тебя плевать, Тарас! Ты колишь себя наркотой, ширяешься чужими страхами, вот и вся твоя уникальность. Конечно, ты не героиновый торчок из Сибирского городка в девяностых, тут ты и правда выгодно отличаешься — ты экспериментатор-новатор — сам себе драг-диллер.
Ты чертов #шаман, а твой проволочный мозг — фабрика по производству наркоты с помощью чужих трагедий. Вот сегодня ты пришёл ко мне за комбинацией из стыда, отцовской любви, призрения к себе и вечной боли. Но хуй я тебе, что отдам, милый друг. Нет у тебя того, на что ты мог бы это сегодня выкупить. Твои сны фальшивки не вкуснее вчерашней газеты, будь она напечатана хоть на станке девятнадцатого века свинцовыми чернилами — это все равно выдуманная дешёвка.
Твоя жизнь такая же пустая и никчемная, как и наши все. Как бы старательно ты в себе не ковырялся — ничего ты там не найдешь. Я слышал эти выдумки тысячу раз от тебя, себя и кого угодно. Не встаёт у меня на эту хуйню лет сто как не стоит. Неужели ты думал, что я настолько туп, что и дальше буду снабжать тебя остатками своей человечности? Не приходило ли в твою светлую голову, Тарас, что я не #идиот? Может я просто лучше приспосабливаюсь к обстоятельствам, которые за последние три столетия меняются в ритме, предсмертной конвульсии?
Не нужно нам новых идей, дай оклематься, от того, что мы уже натворили. Не знаешь, чем себя занять — побрейся хотя бы.
Тарас не слушал, он пытался прочитать по губам, слова маленькой девочки. В конце, концов он загрузил воспоминание в облако и просканировал липсинг. Оказалось, что Кира просто просилась в туалет. Тарас быстро захлопнул воспоминание, как будто, это могло отменить тот факт, что без разрешения, он только что сделал личное воспоминание друга, частью мирового достояния.
— Вот тебе загадка века Тарас — объясни сам себе зачем ты пытаешься понять все? Счастье кажется для тебя слишком глупой затеей? Ты воюешь с ним пологая, что есть нечто лучше. Ты не единственный Бог на этой планете, милый друг. Больше нет. Мы все тут теперь в теме. Так уж вышло — мы наконец нашли способ уровняться. И в отличае от тебя мы как-то пытаемся не разрушить то к чему шли сто пятьдесят тысяч лет, сквозь кровь и насилие, #геноциды, катаклизмы, и сделки с совестью. Ты веришь, что можно было бы как-то по-другому решить это уравнение, как-то по-умному?
Нет Тарас, нельзя было. Мы все делали правильно. Мы, люди, всегда поступали правильно. Нам другого не дано. И сейчас мы все победили. Это так. Может для тебя это слишком просто, прозаично, но то, что ты видишь вокруг — это наша победа. Мир, который мы построили — наш трофей. Нет Тарас никаких больше загадок. Успокойся. Наслаждайся. Трахай розововолосых дочурок и не делай вид, что какая-то там наполовину выдуманная мертвая жена, с которой ты за всю жизнь так ниразу и не поговорил, удовлетворяла тебя больше. Хочешь казаться чем-то лучше меня — валяй! Лично меня все устраивает. Я только в себя пришёл после последнего путешествия по райским садам психотерапии. Я хочу пару лет спокойно пожить. Нет сегодня твоего друга дома.
— Я ее видел.
— Кого? Кого ты видел? Голую инопланетянка с тремя сиськами? Деву Марию? Кардашьян без грима? Что еще ты выдумал?
— Я видел то, что не записывается в облаках объективности. Я видел то, чего нет. Я по этому пришёл.
Рон был единственным живым одноклассником Тараса. Выходило так, что все остальные умерли, но об этом они так ни разу и не поговорили. Прошлая жизни со всеми ее обитателями растворилась, как ложка соли в станке с водой. В таком бестелесном состоянии с исчезнувшими было сложно общаться, хотя при желании, наверное, возможно.
Тарас и Рон учились вместе два года в сербской школе, которая была больше похожа на дом с приведениями. Эта школа находилась на глубине каньона реки Тара. Таррас, разумеется, был назван матерью в честь этой изумрудно-белесой реки.
Рон был просто Рон. В качестве семейной поддержки у Рона был отец, который его бил, потому что пил. Все внимание, которое Тарас со своим гениальным другом Флемингом, привлекали к себе по праву рождения, Рон выгрызал трудом и прилежанием. В школе их никогда ничего не связывало, Тарас даже не помнил, за какой партой сидел его лучший живой друг. Он просто поверил ему на слово, что когда-то они были одноклассниками. Они встретились случайно на конференции, в Нью-Йорке, примерно в тоже время, когда в Центральном парке в своих нелепых позах навсегда застыли уличные актеры. Оказалось у них было много общих интересов, при совершенно различном взгляде на жизнь. Удивительно то, что именно их различия, послужили основой для их многовековековых взаимоотношений. Сложно сказать, была ли это дружба или вечная война, но однозначно, оба что-то с этого имели.
Рон лежал на шезлонге, окружённый зонтиками с трёх сторон от своих же камер. Таррас сидел рядом на садовом столике. У Рона была астма. Такая же фиктивная и необходимая, как якобы больное сердца Тараса. После смерти Юры, они объединили усилия по поиску слабых мест Сирены, когда стало понятно, что именно их ждёт в вечном мире. Наркотики, транквилизаторы и гормоны оказались весьма эффективным средством против тотальной слежки, которую каждый из них когда-то помогал разработать. Такая форма неизлечимой астмы наблюдалась у более чем пятидесяти тысяч пациентов. На эксперименты с сердцем отважилось чуть меньше.
— Рассказывай.
Наконец скомандовал Рон, голосом, неуместно жестким, выдающим его искреннюю тревогу за друга.
— Что ты слышал о подобном?
— Знаю, что тебя ждёт стирание личности, рад, что заглянул на прощание.
— Что тут скажешь. Это была женщина, вся в белом, вообще вся какая-то белая. Но раз ее никто кроме меня ее не видел, значит и внешность ее я придумал. Выходит, она визуализирована моим подсознанием, а значит копать придётся слишком глубоко, чтобы понять, что все это значит.
— Не знаю как относится к твоим попыткам утащить меня вслед за собой. Твоя так называемая дружба слишком дорого мне обходится.
— Ты что-то знаешь, но не хочешь мне говорить. Почему она утонула? Ты больше не можешь это от меня скрывать.
— Иди к черту Таррас. Даже если ты сдохнешь наконец, у меня ничего не шевельнётся. Я ничего тебе не расскажу. Не было у меня никогда дочери. Забудь. Проваливай.
— Помнишь, какие у неё были глаза? В глаза ей смотрел когда нибудь?
Рон снял кислородную маску и пошатываясь ушёл в дом, закрыв за собой дверь.
Тарас закурил, потом пару раз затянулся кислородом, расположившись в шезлонге, в той же позе, что Рон. Он пролежал так до самой ночи, копаясь в веками накопленном цифровом барахле. В конце концов он уснул. Очнулся через три часа от смертельного холода. Дверь в дом из сада была закрыта изнутри, он попытал счастье с парадным входом, но Рон давно его изучил и предусмотрительно запер даже окна на первом этаже. Вызывать машину рискуя лишний раз обнаружить свое неполноценное состояние не хотелось, и Тарас решил имитировать вечернюю пробежку, по направлению к дому.
Конечно до дома он так и не добежал, кое-как доплёлся до своей ванильной соседки, во второй раз попытав счастье с входной дверью. Дверь открылась. Кукольная женщина сияла неподдельной радостью.
— Милая, приготовь-ка мне ванну. Я весь продрог. Как же мне повезло, что ты тут поселились. Я говорил тебе, что ты как сладкая вата из моего детства. Это была не ты? Но какая разница, милая, вата, она, ведь, и есть вата. Не обижайся на старого мудака. Ты была бы больше рада, если бы я не говорил тебе неправду? Не я, так кто-нибудь другой. Выбор-то у тебя, как и у нас всех, неказистый — либо врать, либо страдать. Врать мне надоело, детка. Я тут тогда на диванчике посплю, что бы ты могла почувствовать себя взрослой, не пустив отвратительного меня в свою детскую постельку.