Михаил Верещагин был сыном купца 2-ой гильдии Николая Гавриловича Верещагина, занимавшегося "содержанием на откупу" нескольких московских "полпивных" и других питейных заведений. Михаилу Верещагину было тогда 22 года. Для тогдашнего купеческого круга он был человеком даже слишком образованным, по крайней мере достаточно хорошо знал немецкий и французский языки. Перевел с французского роман Х.Г. Шписа "Федюша, или Маленький Савоец в овернских горах" (2т., М., 1805г.) и с немецкого - роман Августа Лафонтена "Александра и Мария, или Любовь и честность" (М., 1807г., 2-е изд. - 1816г.). Делами отца он почти не занимался, будучи служащим Московского почтамта, а свободное время проводил в кофейнях за чтением газет. Скажу несколько слов о доме по адресу Николоямская ул. д.11, стр. 1 (хотя В.Н. Земцов говорит о доме №19 ). Верно то, что он был расположен против церкви Иоанна Столпника. Но сам дом, ему принадлежащий, можно найти только в "Алфавитном списке всех частей Москвы" за 1818 год под номером №364.
На многих сайтах при поиске адреса Николоямская улица д.11, вы получите результат - усадьба А. Верещагиной. Но к Н.Г. Верещагину Александра Михайловна Верещагина отношения не имела. Она была родственницей Ю.М. Лермонтова и В.А. Лопухиной.
В 1777 году домом владела жена Демидова, в 1803 году купчиха Т.И. Грезникова, а в 1806 году уже Н.Г. Верещагин.
О "деле Верещагина" сейчас написано очень много. Из содержания "Журнал Управы Благочиния" от 8 июля 1812 года известно, что на Кузнецком мосту, около французских лавок, он нашел обрывок газеты, где на немецком языке была напечатана речь Наполеона к князьям Рейнского Союза и королю Прусскому в Дрездене. 17 июня у себя в комнате Михаил перевел эту статью, а при встрече с другом, губернским секретарем Петром Мешковым, в кофейне турка Федора Андреева в доме Плотникова близ Ильинки, показал ему этот перевод. Тот , в свою очередь, поделился со свои хозяином, секретарем Саввой Смирновым. А потом все это попало в руки Обер-полицмейстера. При "рукоприкладстве" допроса Михаил искренне раскаивался,"взвел авторство на себя, за что и был посажен с Мешковым во временную тюрьму-яму" (у Воскресенских ворот Китай-города).
Через месяц приговор гласил:"Верещагина лишить доброго имени, наказать 25-ю ударами кнута, заклепать в кандалы и сослать в Сибирь, Мешкова лишить дворянства и определить на военную службу". К этому делу Ростопчин привлек и почт-директора Ключарева и сослал его в Воронеж. Но москвичи вскоре забыли про это, так как 11 июля было получено известие о приближении царя к первопрестольной. Александра ждали в Москве около 12 часов, но царь нарочито задержался и только в 17 часов был в Перхушково. У всех было одно желание - увидеть царя и на руках донести его до Кремля. С самого утра люди всех сословий сходились к Поклонной горе, на которой тогда росла дубовая роща. Замечательно отразил "дух народный" С.Н. Глинка в своем труде "Записки о 1812 годе": "Около трех часов пополудни, надев в петлицу золотую мою медаль, чтобы свободнее протесняться сквозь бесчисленные сонмы народа, пошел я вслед за ними. Не всещая в стенах своих радости и восторга, казалось, что вековая Москва, сдвинувшись с исполинского основания своего, летела на встречу с государем. Все сердца ликовали, на всех лицах блестело веселье. Дух народный всего торжественнее высказывается в годину решительного подвига. ... часу в шестом вечера очутился я на Поклонной горе, где тогда была дубовая роща. Земля как-будто бы исчезла под сонмами народа. Речи лились рекой и пламенели рвением любви. ... Между тем донеслась в рощу молва, что у заставы Дорогомиловской народ намерен выпрячь лошадей из государевой коляски и нести ее на плечах до Кремля. Сонмы народа, сидевшего на Поклонной горе, без всякого постороннего возбуждения и, как-будто бы сливаясь душами и мыслью, воскликнули:"Не уступим! Мы впереди, мы скорее поспеем, мы на себе понесем коляску Государеву оттуда, где ее встретим!" Потом, оборотясь ко мне, сказали:"А ты, ваше благородие, веди нас !" Я провозгласил:" ура ! вперед !" - и тысячи голосов повторили "ура ! вперед !" Все быстро двинулось. ... Начинало смеркаться. На закате солнца мы были на семнадцатой версте... Наконец, около 10 часов услышали, что Государь остается в Перхушково, где находился тогда и граф Растопчин. В ту же ночь известил я, где следовало, что народ, по собственному порыву душ своих, двинулся навстречу Государя, и что разошелся с сокрушением сердечным, а потому и просил, чтобы на другой день напечатать что-нибудь ободрительное для народа. Не знаю, почему приказано было за мной присматривать..." Из воспоминаний А.Г. Хомутовой мы знаем, что утром 12 июля народ уже без всяких объявлений знал, что царь в Москве. Со всех сторон в Кремль спешили люди. Вся территория Кремля, улицы, прилегающие к нему, и крыши соседних домов были заняты народом. В 9 часов на Красном крыльце появился Александр I, "поклонился" народу и под колокольный звон и крики "Веди нас, куда хочешь, умрем или победим!" направился в Успенский собор. Чтобы пройти, генерал-адъютанты должны были окружить его и "составить из себя род оплота". "Бесчисленный, стекшийся со всех сторон народ, - пишет другой современник, - преисполнен был самым возвышенным религиозным и национальным одушевлением, и все сословия соперничали в готовности жертвовать собою и всем своим достоянием, дабы на деле доказать свою любовь к государю".
Еще до приезда царя в Москву дворянство и купечество собрало миллион рублей для покупки волов, необходимых для армии. А московский купец Серебряного ряда А.Г. Савостин пожертвовал на нужды армии все свое имущество. Уверившись в поддержке всей России и Москвы в частности, Александр I решил обратиться к своим подданным с манифестом. Для этого 15 июля в зале Слободского дворца (ныне Московский государственный технический университет им. Н.Э. Баумана) было назначено собрание для московского дворянства и купечества.
Утром 15 июля, дабы обуздать "фанфаронов"- мартинистов, как сказал Ростопчин, он выставил вокруг дворца переодетых полицейских с двумя фельдъегерскими повозками. На вопросы со стороны "для чего это" , они должны были отвечать:" А для тех, кому прикажут ехать". Его предусмотрительность дошла до собрания и "... фанфароны во все продолжение оного не промолвились ни слова и вели себя, как подобает благонравным детям". Манифест зачитал А.С. Шишков. Текст его произвел сильное впечатление на оба сословия. Но эффект эмоций проявился ярче у купечества. Вот, как писал об этом сам Ростопчин: " На второй галерее, где собрались купцы, я был поражен тем впечатлением, которое произвело чтение манифеста. Сначала обнаружился гнев; но когда Шишков дошел до места, где говорилось, что враг идет с лестью на устах, но с цепями в руках - тогда негодование прорвалось наружу и достигло своего апогея... Это было единственное, в своем роде зрелище, потому что русский человек выражал свои чувства свободно и, забывая, что он раб, приходил в негодование, когда ему угрожали цепями... и предпочитал смерть позору быть побежденным. Они (купцы)... подобно предкам своим не имели других указаний, других правил, кроме четырех пословиц, в которых заключались их побуждения к их хорошим и дурным делам: "Велик русский бог. Служи царю верой правдой. Двум смертям не бывать - одной не миновать. Чему быть, того не миновать". Обресков, говоривший красно, успев возбудить пламенную любовь к отечеству в наших капиталистах и каждого из них, смотря по их богатству, приглашал за стол... Для разрешения их колебаний и простительной мешкотности в таком небывалом деле, Обресков, сидя над ухом каждого, подсказывал подписчику те сотни, десятки и единицы тысяч рублей, какие, по его мнению, жертвователь мог принести..." Как в эти торжественные минуты подписывали некоторые купцы на листе свои пожертвования показывает случай с московским купцом И.Н. Епанешниковым: "Все мы плакали от волнения. С полными слез глазами подошел я вслед за другими к подписному листу. Торговое дело было тогда у меня маленькое, и я решился, однакож, подписать 500 рублей. Но когда пришли ко мне потом с подписным листом для получения денег, я с изумлением увидел, что моею собственною рукою подписано не 500 рублей, а 5000 рублей. Что же, думаю, видно так Богу угодно. Раздобытыми деньгами я внес 5000 рублей, чуть не весь сой капитал. И замечательно: так легко покрылась эта сумма впоследствии в моем торговом обороте..."
В дворянском же зале происходило все тихо и спокойно. Двое завербованных Ростопчиным людей выкрикнули предложение о записи в ратники Московского ополчения каждого десятого из всех дворовых в имении, вместо двадцати, предложенных фельдмаршалом Гудовичем. Итогом этого собрания являлось то, что дворяне пожертвовали деньгами до 2 400 000 рублей и до 32 000 человек ополченцев из дворовых, со стороны же купечества пожертвования простирались "слишком до 3-х миллионов рублей". Это превзошло все ожидания царя.
Ополчение предполагалось составить лишь в 17 губерниях, близких к Москве и Санкт-Петербургу. Они были разделены на три округа: Московский, Санкт-Петербургский и Низовой. Для быстрого составления ополчения в Москве учредили два комитета: один для приема вооружения и продовольствия, другой для приема и расходования пожертвований. Этот комитет располагался в доме главнокомандующего на Тверской.
Ополчение состояло из конных и пеших казаков и пеших егерей. Конные полки делились на 10 сотен, пешие на 4 батальона по 4 сотни. Полки и сотни различались по номерам. Штаб- и обер-офицерам даны были общевойсковые мундиры. Егеря, конные и пешие казаки носили русские серые кафтаны и длинные шаровары из крестьянского сукна, кушак, фуражку с выбитыми из меди крестом, а под ним вензель императора и девиз: "за веру и царя".
Полковые и батальонные офицеры жалованья не получали, получали его обер-офицеры, кавалерийские части получали фураж и деньги на покупку лошадей. Рядовым выдавалось по 1 рублю в месяц и провиант. В чин производили только за храбрость или по особому представлению. Из ополченцев Москвы и ее области удалось собрать от 25 835 до 27 622 человек к концу августа. 16 июля был избран начальник московского ополчения - М.И. Кутузов. Он же был начальником и Петербургского ополчения. Но после его назначения 8 августа на должность главнокомандующего, после того как отпали кандидатуры графа Ростопчина и графа Гудовича, начальником ополчения стал сподвижник Суворова граф Ираклий Иванович Морков. Он прибыл в Москву 10 августа из своего имения, а до его приезда командовал ополчением генерал-лейтенант В. Чичерин. На свои деньги Дмитриев-Мамонов сформировал свой полк. Когда началась война 1812 года, М.А. Дмитриев-Мамонов подал письмо Александру I о готовности вносить свой годовой доход в пользу государства на весь период войны. Император предложил ему сформировать на свои средства конный полк. Этот полк под командованием Бориса Антоновича Четвертинского получил название "Московский казачий графа Дмитрия-Мамонова полк". Московский гусарский полк был создан на средства графа П.И. Салтыкова. Формирование полка началось в Москве, а с занятием ее французами переместилось в Казань. После смерти П.И. Салтыкова набор людей прекратился, и полк в недоукомплектованном виде выступил к действующей армии и принял участие в контрнаступлении русских войск. В декабре 1812 года он был слит с Иркутским гусарским полком и был переименован в "Иркутский гусарский полк", который принимал участие в заграничных походах 1813-1814 годов. В ополчение записывались люди самого разного положения: чиновники, семинаристы, студенты срочного выпуска, среди которых был и будущий писатель А. Грибоедов. Первым ополченцем к графу Ф.В. Растопчину явился в полной форме писатель С.Н. Глинка, а за ним историк Калайдович.
Ополчение составлялось, но не хватало ружей. По этой причине Александр I лично приказал начальнику тульских оружейных заводов на казенные деньги ежемесячно выпускать по 7 000 ружей, а частным оружейным заводам по 3 000 ружей в месяц. Кроме того, Барклаю было приказано императором собрать все ружья, которые остались после убитых, умерших и больных. В короткое время собралось 300 000 человек ополчения. И это кроме "мещан и разночинцев". А денег пожертвовано до 100 миллионов рублей. Аптекари-иностранцы жертвовали в большом количестве лекарственные, перевязочные, дезинфицирующие средства. Москва работала для армии, организуя снабжение питанием, транспортом, концентрируя заготовки для изготовления орудий, пуль, снарядов, формируя в своих казармах новые полки, принимая бесконечные партии рекрутов, распределяла по воспитательным домам солдатских детей, заботилась о раненых, принимала и переправляла партии военнопленных и военных дезертиров.
Но, не смотря на все эти приготовления, в Москве продолжали веселиться. В барских домах танцевали полонезы, матрадуры, в клубах обсуждали политику, играли в карты и вкусно ели; в московских садах, особенно Нескучном, и Государевом (Лефортово), ставились различные представления. Оркестры играли увертюры из опер. Московские модницы еще не отказались от причесок a la Titus, башмачков a la Sandrillion. На Арбатской площади в театре еще играет французская труппа мадам Бюрсей во главе с артисткой Жорж и ставятся еще французские пьесы, но здесь же играет и русская актриса Е.С. Семенова, и публика делится на два враждебных лагеря "Жоржистов" и "Семеновистов".
Этот театр стал существовать с 1808 года, после того, как погорел Петровский (Большой) театр. Но в 1812 году при пожаре Москвы театр сгорел. Послушаем воспоминания И.А. Крылова о спектакле, проходившем в этом театре 30 июля:" Июля 30, во вторник, на здешнем публичном театре, вместо обещанной "Модной лавки" представлена была опера "Старинные святки" (Кроме того, здесь же предполагалась постановка комической оперы в 1 д. композитора Кавоса с участием актрисы Сандуновой "Три горбуна". В этом Московском (Арбатском) театре спектакли шли до 30 августа, когда была назначена к исполнению драма в 4 д. Глинки "Наталья, боярская дочь", после чего планировался большой маскарад). В первой увидели бы мы ежедневно видимые на большом театре бездельничества француженки мадам Каре и плутни француза мусье Трише; во второй напротив того неожиданно показали нам любезную старину Москвы белокаменной, жить-бытье славных бояр русских и святошные забавы целомудренных дочерей их и родственниц. Сия неожиданная перемена сделана по случаю полученных известий об одержанных над злейшим сопостатом важных победах при Кобрине и Клястицах. После горячайшего благодарения, по утру в тот же день Господу Богу принесенного с коленопреклонением во святом храме, приятно было ввечеру в училище нравов и месте невинной забавы пролить радостные слезы в честь знаменитых защитников Отечества... По требованию восхищенной публики актриса повторяла величание (Тормасову, Кульневу и Витгенштейну) при всеобщем плеске. Незабвенные имена Героев отзываются в благородном сердце каждого Россиянина".
С Кузнецкого моста постепенно исчезают вывески "Антуанетта Ланотор", "Шальме", "Викторина Пеш" и появляются - Доброхотов, Майков, Пузырев и другие. У мест народных гуляний, в частности у Новоспасского и Андрониковского монастыря, были поставлены красочные палатки с музыкой. Внутри палаток висело оружие и доспехи. На столах стояли вазы с фруктами, винами, а по середине большого павильона стоял стол, "покрытый красным сукном", на котором лежала переплетенная в "пунцовый бархат" книга с гербом, куда "волонтеры записывали свои имена". У М.А. Волковой в ее письмах, можно прочитать следующие строчки:" В Москве не остается ни одного мужчины: старые и молодые - все поступают на службу. Везде видно было движение, приготовление".
Глава II. Москва и эхо Смоленского сражения.
Оглавление