Жизнь в России помогла мне понять, что ничто другое меня не интересует, кроме литературы. И я не смог бы ничего ни делать, ни жить в стране, где меня не будет волновать литература. И, тем не менее, когда я в Париже или Мадриде получаю приглашение в какое-нибудь государственное учреждение, я все время спрашиваю себя, ну как здесь без меня справятся, если я никуда не уеду. И живу здесь, люблю, несчастлив, но, где бы я ни оказался, продолжаю писать. И это не зависит от того, где находится нужная мне институция. Я нашел себя, думаю о том, что сделал хорошего за эти годы, читаю людей, с которыми жизнь столкнула, и пытаюсь понять, чем я им нужен и полезен.
– Вы только что говорили о московском бомонде. Насколько, на ваш взгляд, они далеки от народа?
– А это – мой главный парадокс. Я уже пять лет работаю в России, езжу сюда на машине и всегда спрашиваю себя – ну как я могу так хорошо жить, ничего не делая? Но уже вторая книга доказывает, что жизнь в России помогает мне жить.
И да, я не боюсь говорить правду. Я, как сказал бы Дмитрий Быков, "боюсь отвечать". Как сказал бы Борис Акунин, "извиняюсь, но не могу молчать". И, увы, вынужден: в современной России вы обречены на то, чтобы говорить правду, даже если она никому не понравится. Другого пути у вас нет.
"Печати, за которую отвечает тележурналист"
– Ваша поэзия относится, если можно так выразиться, к сверхпопулярным. С 1999 года вы опубликовали в "Возрождении" книги "Фаланстер", "Вора и волю", "Лукоморье", "Лебединый стан", "Дорогая моя столица" и "Второй путь", которые разошлись тиражом более 10 миллионов экземпляров. Помимо политической ориентации вы ведь, кажется, не скрывали своих религиозных взглядов?
– Я не скрывал своих религиозных убеждений, это стало моей профессией. И сейчас я в этом смысле не стесняюсь. А вот что касается политики, я был и остаюсь верен своим убеждениям, поскольку считаю, что идеология всегда была и всегда будет политическим "либеральным" концептом, неважно, насколько она обоснована. То, что можно называть "русской идеей".