Я, правда, тоже ювелиром, но уже несколько лет не работаю, только играю. Лучше быть ювелиром! Я даже не слишком переигрываю и не играю на публику, а живу в искусстве.
- Поясните…
- То есть вы поняли, да?
- Да, конечно…
- Когда я играю, то живу в том времени, когда играл. И, если зрителям нравятся мои спектакли, они меня хвалят.
У меня, кстати, был такой случай. В «Ричарде III» был просто изумительный хор, на три голоса, которые звенели, как колокольчики. Там был потрясающий тенорист, с удивительно гармоничным голосом, и многие пели замечательно, все в свое время. И вдруг в какой-то момент мне показалось, что солист органично не вписывается в хор. И я прямо на репетициях, не выходя из образа Ричарда, дал ему такую отповедь. Как только я выходил на сцену, хор умолкал. Я не оставлял им ни одной возможности. Я ставил ему на лоб зеркало и говорил: «Смотрите, не ври нам! Не ври!» Но я играл отлично, они больше не могли притворяться, и хором мне стало казаться, что они тоже провалились.
Ведь у мастеров бывают разные оценки. Давать оценку – это ведь тоже искусство.
Я считаю, что в театре и кино очень трудно быть объективным.
Вы знаете, есть один-единственный момент – это когда играешь живого актера, когда он кричит, хохочет… тогда ты действительно на глазах у зрителей становишься его помощником.
Ты гораздо ближе к нему, чем когда он на сцене. Это страшная радость. Я это могу объяснить, потому что сам был таким.
Я знаю, вы любите Шекспира. – Во всяком случае, он меня интересует в большей степени, чем вы.
А, я же еще тогда вам не сказала. С тех пор, как я ушел из театра, я не играю ни в одном спектакле. Когда я был в театре, я просил, чтобы меня назначили в какойнибудь спектакль, потому мне кажется, что без меня театр будет не такой, каким он был раньше. А для чего, чтобы все заново? Вообще, я никогда не думал, что это так важно.
Да, кстати… Когда я стал заниматься изданием полного собрания сочинений Шекспира, то решил сэкономить и наклеить его портрет на каждый экземпляр, чтобы фильм снимался не на пленку,