Что общего у песен Бруно Марса, традиции гностицизма Катаров, куртуазной любви, и религиозной экзальтации "спекулятивного" трансцендентного ? Ответ простой - все это об одном и том же. Содержит один и тот же смысл, произошли из единого "семенного логоса" если хотите. Исследуя одно из самых популярных его произведений, а именно песню "talking to the moon" (разговаривая с луной) невольно обнаруживаешь параллели с представлениями о классической куртуазной любви, целого корпуса рыцарских романов и прочего "прекрасного".
I know you're somewhere out there
Я знаю, ты где-то там,
Somewhere far away
Где-то там далеко.
I want you back
Я хочу, чтобы ты вернулась,
I want you back
Я хочу, чтобы ты вернулась.
My neighbours think
Мои соседи считают,
I'm crazy
Что я сумасшедший,
But they don't understand
Но они не понимают:
You're all I have
Ты все, что есть у меня,
You're all I have
На дворе 21 век. Любовь уже давно интегрирована в утилитарность современного. Как говорит Дугин "каждой части тела присвоен ценник, все разделено и измерено в стоимости каждого из микронаслаждений, доступных к получению от любимого". Цитата может быть не точной, пишу по памяти, но смысл, уверен, сохранен. Как вдруг оживляется как сошедший с учебника по средневековой или гностической литературе акт любви-страдания, любви, направленной к бесконечности, любви-молитвы, любви-всего-того-о-чем-писал-Ружмон.
Давно уже вышедшее в свет произведение L’amour et l’occident достаточно точно связывает естественное для средневековой Европы понимание любви как "гнозиса", "приключения", вершиной которого знаменитое, посмертное соединение ветвей деревьев на могиле Тристана и Изольды.
В достаточной степени презираемая греческой мыслью, превозносящую "Агапе", этот вид любви-страсти, любви-преступления крайне долгое время была неким имманентом культуры Европы, которая по велению времени, американизма свою собственную традицию уже несколько десятилетий растворяет в жерле капиталистических отношений.
Однако Марс показывает нам что душа мира еще содержит ноты этой абсурдной, но и в чем-то прекрасной любви. Сидя у себя дома, со взглядом, устремленным к луне, лирический герой, уподобляясь традиции гностиков, молится этой богине, бесконечно удаленной как луна. Любовь истинная должна быть нереализуема, и как антитеза дискурсу меновой стоимости в нашем сознании Бруно вновь пробуждает сентимент ангажированности к этой бесконечно страстной, бесконечно одинокой, страшно-прекрасной любви, молитвы, способу быть.
Спасибо тебе, Бруно, за экскурс в историю, за экскурс в душу Европы.