Смерть здесь была давно. Невидимой пеленой склонилась над изголовьем старой почти развалившейся кровати. Да и кроватью сложно было назвать это сооружение, скорее старый давно пришедший в негодность диван с тонким в дырах матрасом. Под грязным тонким одеялом лежало истощенное тело пожилой женщины. Она не шевелилась, почти не дышала, только изредка можно было уловить слабый почти незаметный вздох, губы сжаты так плотно, будто бы она страдала от нестерпимой боли, и лишь в уголках закрытых глаз поблескивают едва различимые капельки слез.
Женщина уже почти ничего не понимала и не помнила, в своем немощном заточении она находилась пятый год. То ли болезнь, то ли полное разочарование в жизни сломило ее, не понять. Но угасала она медленно, таяла как свечка. Давно уже не узнавала окружающих ее людей, только жесткое и хлесткое: "Встань! Ешь!" иногда возвращало ее в реальность из небытия.
Память уносила ее далеко из комнаты, пропитанной запахом стареющего тела и экскрементами, давно ставшей для нее тюрьмой.
Что выпало на долю этой женщины, куда в минуты бессознательного состояния уносит ее память, по каким закоулкам самого сокровенного, никому не рассказанного бродит ее душа? Что она видит в своем никому не доступном мире, в дотлевающем угольками сознании...
Темнота, кругом темнота, только небольшие размытые вспышки : люди, лица, места… дом, большой старый, печка на пол комнаты, теплая , горячая… кто это ? мама, ты ли это?! Где ты? Отца нет, не помню. Бабушка, платье , платок, в углу истертая икона, лампада или солнце? Это я? 1941 год. Немцы. Холод, постоянно хочется есть.
Озеро, бескрайнее озеро прямо от крыльца, раскинулось скатертью безмятежная гладь серебристой на солнце воды. Рыба, ряпушка... Тина, запах тины и старых гниющих досок мостков.
Деревня, тихая, небольшая, затерянная среди бескрайних труднопроходимых северных лесов. Гнус и змеи. Везде и всегда, даже во дворе. Зима - волки. Даже собак в домах прятали на ночь соседи, так страшны эти холодные ночи! К утру от собак оставались небольшие клоки шерсти и кости...
Не было в нашем доме собак - самим есть нечего было.
Темнота. Из далеких закоулков памяти всплывает лицо мужчины. Добрый, ласковый взгляд, с усмешкой, как бы говорящий: "Ну, что Люська, за ягодкой?" Она помнит его, хорошо помнит. Это отчим. Тятя.
Пришел в деревню чужим, пришлым, учительствовал, как-то к матери за ягодой зашел, да и остался...
Играл, нянчил, в лес водил да на рыбалку.
Говорил: "Учись, Люська! В Москву поедешь, Кремль увидишь!"
Ребенок плачет. Сестра. Маленькая, болезная.
"Ты жива?! Эй! Бабуля! Пей лекарство!"
Гармонист на селе, танцы. Молодой, красивый солдатик... Витя. Помню, все девки завидовали, москвич! Это ж как далеко! Все лето в увольнение к нам на танцы ходил, все ко мне.
"Вернусь, Люська, за тобой! Ох, вернусь!"
Страшно было от его объятий горячих: " Витя не надо, мамка заругает!"
Ведь вернулся по осени! Вся деревня гуляла! Первую девку "в Москву выдавали"! "Люська, Кремль пощупай, точно ль каменный?"
Поезд. Москва.