[1942 год.] Началась жестокая уральская зима. Пятидесятиградусный мороз.
Приехал из Ленинграда писатель Израиль Меттер. Он еле ходил. Далеко в коридоре гостиницы слышна была его медленная, шаркающая походка. Каждый из нас старался хоть чем-нибудь согреть, накормить его. Он радовался всему: теплу, свету, куску сахара, улыбке людей. Ленинградец был для нас самым любимым, самым желанным гостем. С собой он приносил не только горе, он нес частицу Ленинграда, страдающего, но не сдающегося. В этом, едва заметном дыхании города, в его железном сопротивлении чуялась победа нашей Родины.
И чем больше стервенел враг, тем мужественнее становились люди; чем отчаяннее была борьба, тем страшнее и унизительнее было вражеское поражение. Этот мировой пример истории часто вспоминается и в нашей сегодняшней жизни.
А уральский город был хорош весь оледенелый. Голубой город — так я называла его в зимнее время. Деревья в саду перед театром стояли недвижимо. Их заснеженные ветви переплетались, как кружево, и воздух по вечерам был сине-голубой...
В один из таких вечеров я писала:
«Гостиница спит. В ней умолк гул шагов и скрип дверей, только изредка доносится стук костылей - это прошел раненый. Тускло горит лампочка без абажура... В маленьком, тесном номере — четыре человека, они спят — это моя семья. Нет ни одного свободного уголка, все заставлено чемоданами, корзинами, хозяйственной утварью. На спинках кроватей сушится выстиранное белье. На стуле у шкафа стоит огромный чайник, нам дорогой и необходимый. Он сохраняет тепло не хуже термоса, если его спрятать в подушки. В условиях 1942 года — это счастье! Жить и бороться, жить и трудиться, жить и победить! Жить и радоваться будет тот, кто победит! Победит тот, кто прав — значит, победа будет за нами!
17 марта 1942 года».
Время шло, театр расширял свой репертуар. В его списке значилось до двадцати названий. Группа солистов балета неоднократно выезжала на гастроли по Уралу. Мы были в Свердловске, Челябинске, Оренбурге. Руководители партийных и общественных организаций во всех городах с большим вниманием и заботой относились к нам, актерам.
Мы давали и свои сольные концерты и смешанные, которые состояли из фрагментов спектаклей и самостоятельных номеров.
1 мая 1943 года шел балет «Три мая» в постановке Н. Анисимовой. Первое действие разворачивалось в 1913 году. К. Сергеев исполнял роль студента, я играла роль подпольщицы. Второе отделение - 1936 год — мир. А потом в разгар бала врывался протяжный вой сирены — началась война. Под звуки рахманиновского «Прелюда» я танцевала мать, потерявшую ребенка. В те дни этот танец звучал, как патриотический клич. О нем сохранилась рецензия:
«Искусство, зовущее к мести. Вечера Ленинградского балета. Мягкие тона бархатных голубых драпировок, окаймляющих сцену, в лучах красных прожекторов принимают мрачный багровый оттенок далекого лесного пожара. Беспокойные звуки прелюдии Рахманинова вещают что-то недоброе. На сцене женщина... Сначала вы видите только глаза — «как у испуганной орлицы». Она застыла. Она что-то ищет... И трепетно пробирается вперед, как будто ступая по неостывшим углям. Теперь вы замечаете, что она в рубище, что в ее распущенных, давно нерасчесанных волосах пролегли пряди несвойственно белых седин. Такие седины рождаются вдруг — после пыток и смертного ужаса. Несколько робких шагов и все стало ясным. Тайна неведения раскрылась — и, охваченная ужасом и горем, не знающим границ, ибо нет меры горю матери, потерявшей своих детей! — она в отчаянии, граничащем с безумием. ..Ив ритме трагического танца она передает чувства и переживания матери, у которой фашисты замучили детей. Ноги подкосились. Она ползет, как раненая львица, к своему логовищу и среди хлама находит детскую рубашонку... Еще один вихрь отчаяния, которому, как гром, вторят рахманиновские аккорды. Зал цепенеет в напряжении... Глаза орлицы наливаются кровью. Слезам уже нет места. И вот она застыла — готовая к отмщению. И с нею — весь зрительный зал сливается в едином чувстве.
— Кровь за кровь! Без пощады!»
...Мы выезжали на гастроли и с солистами оперы: Кашеваровой, Нелеппом, Яшугиным, Фрейдковым. Концерты имели большой успех. В нашу труппу была зачислена балерина Малого оперного театра Г. Кириллова. Поступила к нам молоденькая И. Зубковская, окончившая училище Большого театра. Приближались выпуски Л. Войшнис, Н. Петровой, В. Ухова, И. Бельского, А. Макарова.
Приехала из Ленинграда молодая, талантливая Алла Шелест. Долго не могла она привыкнуть к тишине, к отсутствию затемненных окон. Она ходила молчаливая, замкнутая. Ужасы бомбежки, обстрелов повлияли на молодую, впечатлительную душу. Постепенно артистка приходила в себя, и с весной она совсем ожила. Часто я наблюдала, как по вечерам в аллее маленького сада Алла, думая, что её никто не видит, танцевала, громко пела, точно пробуждаясь, расцветая, обретая новые силы. Молодость настойчиво требовала жизни, творчества.
Помню ее первое выступление в партии Заремы. Она танцевала почти без репетиции, выручая заболевшую актрису. Этот спектакль был у нее как откровение, как торжество вновь обретенной жизни. Радостно было смотреть на одухотворенное юное лицо, на красивые, полные экспрессии пластичные движения. Это было одно из самых пленительных её выступлений в роли Заремы.
В Пермь приехала из Ленинграда А. Я. Ваганова. Театр наш работал интенсивно, все набирая и набирая темп. Были поставлены балеты «Гаянэ» и «Три мая», опера «Пугачев» и много концертных номеров. Часто в Пермь приезжали артисты московских театров, музыканты, артисты балета, чтецы. Приезжала О. Лепешинская с П. Гусевым. Их концерты в постановке Л. Якобсона имели огромный успех, особенно у нашей балетной труппы. Разнообразие номеров, мажорное дарование Лепешинской — все это доставило нам, актерам, большую творческую радость.
Побывали в Перми Я. Флиер, Д. Журавлев. Сколько замечательных часов провела я, присутствуя на вечерах Журавлева! А после концерта он дарил нас, своих друзей, чудесным продолжением своего вечера, но уже в другой обстановке. Его творческого запала хватило бы еще на целый вечер. Он читал нам и «Кармен», и стихи Пушкина, и «Даму с собачкой». С тех военных лет мы стали большими друзьями. Я очень люблю его талант, манеру чтения. Его необычайная простота, умение проникать в самую глубину образа заставляют меня волноваться, восторгаться, верить. Он умеет самой простой фразе придать особый сокровенный смысл и не только раскрыть мысль автора, но и дополнить её силой своего видения чтеца-артиста.
Останавливался в гостинице «Семиэтажка» и М. Царев. Ему негде было жить, он приехал с заболевшей дочкой Машенькой, и мы с мамой приютили его у себя. Помню, однажды вечером он читал у меня в номере монолог Чацкого. И мы, слушая его, понимали, как он стремится работать, как изголодался без театра.
Останавливался и кинорежиссер Лев Арнштам, с которым у нас тоже установилась теплая дружба. Отношения с этими людьми, возникшие во время суровых лет, до сих пор живы и никогда не исчезнут. Я могу подолгу не видеть их, но думаю, что если встречу, то сразу возникнет та ниточка, которая протянулась между нами в суровую годину войны.
Мы будем рады, если вы предложите свою тему для Пермских историй или поделитесь своими воспоминаниями ЗДЕСЬ
Из книги воспоминаний Татьяны Вечесловой "Я - балерина" (М.,1964).