В основе романа американской писательницы Терезы Энн Фаулер «Порядочная женщина» лежит реальная история легендарной личности конца XIX – начала XX века – Альвы Эркин Смит.
Она родилась в обедневшем почтенном семействе, вышла замуж за миллионера Уильяма К. Вандербильта, завоевала уважение высшего общества Нью-Йорка и стала одной из первых в мире суфражисток.
Исследуя непростую историю Альвы, Тереза Энн Фаулер мастерски воссоздает исторический контекст эпохи, когда женщина, даже самая влиятельная, была всего лишь приложением к мужчине.
Альва Эркин Смит не только боролась за права женщин – ее ненавидели и по другой причине. В 42 года она потребовала от мужа развод ради другого мужчины – своей настоящей любви.
Альва понимала, что рискует всем: своим финансовым состоянием, мнением общества и положением. В те времена женщины могли развестись, лишь доказав измену супруга. Со стороны Альвы развод по другой причине был храбрым поступком, разрушающим многовековые традиции.
Хотим поделиться с вами отрывком из этой вдохновляющей книги.
***
Цветы, цветы, повсюду — цветы. Настоящий цветочный парад, вынудивший мистера Кландера (по заявлению Уорда, le meilleur из флористов) и его ассистентов целых два дня носиться туда-сюда с вазами и кашпо размером с бочонок. Особенно много было роз — пурпурные розы «жакмино» величиной с голову, темно-розовые «глуар-де-пари», бледно-розовые «баронесса Ротшильд», «король Марокко», «герцогиня Кента», а также «новая прекрасная «Мария Луиза Вассей», — как сообщил Уорд репортерам, утром перед балом устроив для небольшого числа избранных экскурсию.
Также в доме появились охапки папоротников, каждая высотой с четырехлетнего Вилли, который, подражая Уорду, устроил торжественную экскурсию для своей няни. Из экзотических резных пальмовых листьев сплели высокие зеленые ширмы, по которым бежали каскады сиреневых орхидей — их поставили по периметру зала на третьем этаже. Под потолком протянули японские фонарики, а в центре установили вазон с гигантской пальмой, задрапированной длинными стеблями фуксии. В каждом углу стоял скульптурный мраморный фонтан, снабженный насосом на угольном топливе. В зале расставили не менее дюжины столиков со стульями, за которыми, по словам Уорда, «каждый из гостей сможет насладиться изысканнейшим разнообразием деликатесов и вин, которые я рад буду предложить вам в конце нашей маленькой экскурсии». Завидев неподалеку Альву, он задорно подмигнул.
Таким образом, на третьем этаже гости могли поужинать. Банкетный зал внизу превратился в бальный — массивную дубовую мебель отодвинули к стенам, люстру не зажигали — вместо этого по всей комнате поставили театральные светильники, поскольку всезнающий Уорд заявил, что свет люстры слишком яркий. Прошлым вечером Альва видела, как рабочие зажгли их, и зал тотчас превратился в серебристую сказку. Витраж словно светился изнутри. Альва тоже сияла.
В десять часов в спальне Альвы Мэри и Кейтлин, камеристка леди Си, помогали госпожам с нарядами. Альва выбрала костюм венецианской патрицианки с картины Александра Кабанеля, который прошлой весной сообщил ей при встрече в Париже, что начал писать шекспировскую Офелию.
Они обсудили любовь Офелии к Гамлету и трагическую развязку истории: соблазненная Гамлетом и забеременевшая от него, влюбленная и отвергнутая любимым, потерявшая рассудок после смерти отца, Офелия тонет.
То, как Гамлет обошелся с Офелией, ничем не отличалось от того, как вели себя по отношению к ничего не подозревающим юным леди якобы воспитанные и благородные джентльмены. Возможно, со времен Шекспира многое изменилось, но уж точно не то, как большинство мужчин привыкли использовать девушек. А девушки — идти прямо в волчье логово, напевая песенки.
— На месте Офелии я бы поговорила с ним и убедила поступить правильно, — сказала Альва.
На что месье Кабанель ответил:
— Но без трагедии не было бы никакого смысла писать ее портрет.
Мэри помогла Альве облачиться в платье с квадратным вырезом и длинными рукавами из золотого миланеза. Парчовая нижняя юбка переливалась всеми оттенками от глубокого оранжевого до светло-канареечного, с акцентами из светлого шелка. Листья и цветы были вышиты золотым, белым и переливчатым бисером. Бледно-голубой шлейф расшит золотом и украшен кроваво-красным подбоем. Альва посмотрелась в зеркало и улыбнулась.
— Вот это преображение! Хотя в наши дни итальянский титул ничего не значит, их раздают налево и направо, точно леденцы.
— Я бы от такого леденца не отказалась, — заметила Мэри.
Она закрепила на волосах Альвы расшитый самоцветами капор с брошью в виде павлина из крохотных драгоценных камней — одно из украшений, которое Альва приобрела взамен украденных материнских. Брошь стоила больше, чем обычный человек смог бы заработать лет за десять непрерывного труда, она же после сегодняшней ночи закроет ее в сейфе и, возможно, больше никогда не станет носить, поскольку для леди ее уровня надевать подобное украшение дважды — дурной тон. Конечно, если бы это была фамильная драгоценность, Альве пришлось бы надевать ее часто, но, учитывая ее броскость, это тоже могли бы счесть моветоном.
Леди Си заказала платье из черного бархата, подобное тому, в каком Ван Дейк изобразил Мари-Клер де Крой, герцогиню д'Аврскую. К платью она подобрала черную шляпу с широкими полями, которые подняла вверх с одной стороны и украсила самоцветами. Три выкрашенных в черный страусовых пера спускались аркой к ее плечам.
— Только посмотрите: Тьма и Свет, две стороны бытия! — воскликнула Альва.
— Трагедия и Комедия, — поддержала ее подруга.
Голоса, раздававшиеся с улицы, привлекли Альву к окну. Свет из нижних окон струился наружу, как жидкое золото, окрашивая все радостным сиянием.
— Иди сюда, посмотри, — подозвала она подругу. — На мостовых яблоку негде упасть. На каждой ступеньке зеваки.
Несмотря на холод, улица была усыпана людьми, кутавшимися в пальто и кашне. У парапета ждала стайка детей, они толкали друг друга и хохотали — маленькие карманники, ждавшие, когда прибудут кареты и начнется суета.
Альва приблизила лицо к стеклу и приставила руки к глазам, чтобы лучше все рассмотреть:
— Ну и столпотворение! Может, приказать дворецкому вынести им немного вина...
— Не выдумывай, — остановила ее леди Си, которая даже не стала подходить к окну. — Если только ты не желаешь, чтобы они взяли твой дворец штурмом.
— Но это ведь жест доброй воли, — заметила Альва, обернувшись к подруге. — Благодарность за то, что они интересуются культурой и историей.
— Точнее, за то, что суют свой нос в твои несметные богатства.
— Мэри, а ты что думаешь? — спросила Альва.
— Я? — Мэри взглянула на леди Си. — Я полагаю, что некоторые из них вас за это поблагодарят, а некоторые — возненавидят.
Леди Си усмехнулась:
— Она говорит что думает.
— Я ведь сама ее об этом попросила. Люди и в самом деле меня ненавидят, Мэри?
Леди Си ответила за служанку:
— Альва, они презирают тебя так же, как презирают меня. И так будет до тех пор, пока мы все не воскреснем как равные в Царствии Небесном.
— Ты ведь в это не веришь.
— Я — нет. Но многие верят. В любом случае это не имеет совершенно никакого отношения к тому, что ты делаешь сегодня. Сейчас ты — хозяйка всего Нью-Йорка, леди, которая поставила на колени саму миссис Астор.
— А ты — моя главная почетная гостья.
Они вдвоем вышли из комнаты и спустились по лестнице с необычайным изяществом, совсем как Альва себе это представляла. Теперь они вместе с Уильямом будут встречать гостей в салоне, стоя под портретом Альвы, — продолжая традицию Кэролайн Астор, как сказал Уорд.
— Если вы так поступите, в сознании гостей ее и ваше влияние непременно окажутся связаны.
— Стоять под собственным портретом? Это обязательно? Я ведь вовсе не собираюсь становиться во главе общества.
— Вы можете этого не хотеть, однако общество нуждается в том, чтобы его возглавляли. И, безусловно, только так вы сможете совершить изменения, к которым стремитесь всю жизнь. Сейчас, когда вы так близки к цели, не время сомневаться.
— Но это же эпигонство, я не хочу становиться еще одной миссис Астор.
— Я ведь до сих пор не давал вам плохих советов?
— Нет, не давали.
Кому-то могло показаться, что и этот бал, и этот дом, и все усилия, которые Альва прилагала к переменам в культуре и облике Нью-Йорка, являлись лишь средствами, при помощи которых она стремилась возвыситься сама, а семейство Вандербильт выигрывало от этого как бы за компанию. Кто-то мог подумать, что она ставит личные амбиции превыше всего, дабы потешить свое ненасытное тщеславие. Ну и пожалуйста. В этом мире интеллигентная женщина должна использовать каждый шанс, когда у нее появляется такая возможность.